Караул всегда давался Скару как-то слишком легко.
В большей степени потому, что ночью ему меньше всего хотелось спать. Потому что днем было не так страшно. Не так страшно терять контроль.
Венти уснул несколько минут назад. На самом деле, сейчас было его время караулить, но когда он проснулся, Скар заверил его, что спать не хочет вовсе. Тот состроил сложное выражение лица, оглядел пустую дорогу через лобовое стекло, и пожав плечами, снова устроился под боком у Сяо.
Время близилось к утру. Хотя, скорее всего, утро уже давно наступило. Часов ни у кого из них не было, поэтому ориентироваться было практически невозможно. Но неохотный, ленивый солнечный свет патокой пробивался сквозь густые облака, сочился боевым ранением, тусклым и бескровным.
Скар, поморщившись, убирает ноги с щитка приборов и ставит ноги вниз. Те от внезапной смены положения протестующе ноют, словно сейчас раскрошатся. Потянувшись, Скарамучча оглядывает салон.
Сяо и Венти сцепились в одну неясную субстанцию, в один организм, хотя первый, кажется, не сильно-то этому рад. Но Венти обвивает чужую талию ядовитым плющом, уткнувшись носом в плечо, поэтому ловушка безвыходна, сопротивление бесполезно. Скар только криво усмехается — его почти тошнит.
А потом переводит взгляд на переднее пассажирское сидение и жалеет об этом больше, чем о подъеме на тринадцатый этаж.
Кадзуха раздражающе, убийственно, совершенно бесцеремонно красив. Кажется, солнце выглядывает из-за облаков только чтобы посмотреть на него.
В кресле ему совершенно неудобно, брови сведены к переносице, ресницы беспокойно подрагивают, а губы поджаты. Но за всю ночь он, кажется, ни разу не сменил положение. Он кутается в свою бежевую байку, натягивая рукава до самых кончиков пальцев. Пепельные волосы растекаются по его плечам, почти полностью скрывают лицо, словно прячут. И только гребанная красная прядь, будь она неладна, болтается у него прямо перед глазами, будто живет своей жизнью.
Скар смотрит на него долго. Так долго, что шея затекает, а глаза сонно слипаются. Но солнце уже нагло слепит его в один глаз, призывая прекратить сталкеринг, поэтому Скарамучча резко отворачивается.
Он почти заснул.
Он почти не хотел.
Снова мельком глянув назад, Скар открывает дверь. Медленно, почти бесшумно щелкает ручкой, не хватало ему кого-то разбудить. Дверь с тихим скрипом поддается, Скарамучча аккуратно выставляет вперед одну ногу, а потом одним рывком оказывается на улице.
Дверь закрывать не спешит, отходя на несколько шагов и осматриваясь. На улице впервые за несколько дней тепло, даже в толстовке становится как-то душновато. Скар закатывает рукава по локоть и ставит руки на пояс.
Небоскребы тянутся вдоль дороги бетонными балками, серыми и безликими, тенями, галлюцинациями. Ветер, какой-то дряхлый и усталый, неуклюже путается в волосах, нашептывая мольбы о помощи. Асфальтное крошево скопилось вдоль бордюров, пачкая наглую траву, резью растущую сквозь трещины.
Ни души.
Звенит оглушительная тишина.
Солнце наконец пробивается сквозь неподатливые облака и слепит кислотой в лицо. Скар щурится, сложив ладони козырьком. Становится отчего-то невыносимо жарко, почти адское пекло.
Тишина внезапно перестает звенеть.
Кажется, все в радиусе нескольких километров перестает издавать звуки. Ни одного, даже самого тихого шороха.
Скар оборачивается на машину, вглядываясь в чужие лица. И их сонные тела изламываются словно под каким-то неестественным углом, таких не существует в геометрии, нет ни в одной комнате. Ребята спят, но странным, совершенно неясным образом напоминают трупы. Кажется, даже их грудь не вздымается в живом дыхании.
Скарамучча застывает, и вместе с ним застывает все внутри. Он ощущает себя каким-то каменным, неповоротливым и статичным. Словно двухмерным, ненастоящим. И ветер стихает, становится пластмассовым, застывшим, не сделать и глоток воздуха.
Трава перестает двигаться, пыль застывает в воздухе дымкой, занавесом. А солнце все греет и греет, как в микроволновке, в духовке, в аду. И Скар варится, варится в своем котле, но застывает в нем, как студень, как желе.
Становится невыносимо, знойно и совершенно нечем дышать.
Хочется разбудить хоть кого-то, но Скар не решается двигаться с места, даже не смотрит на машину, его взгляд неотрывно прикован к бесконечной ленте дороги, тянущейся за горизонт, в грязные, набухшие облака. В голове мелькают картины, как Скарамучча всех будит, трясет за плечи и что-то кричит, но никто не просыпается.
Никто не проснется.
Тело не поддается, не двигается, будто бетонное, будто скульптура, отлитая из свинца.
Скар вглядывается в пустые темные окна домов, пытаясь найти хоть что-то. Хоть кого-то. Но там отвратительно, совершенно кошмарно
никого. Ничто не смеет издавать звуки.
Тишина становится слишком, невыносимо тихой. Такую выносят только вперед ногами.
Ни души.
Скарамучча топорно жмурится, пытаясь прогнать, согнать, свести с себя эту статичность, как нежелательную татуировку.
Но чья-то рука ложится ему на плечо, он открывает глаза.
И все возвращается на свои места.
Облака снова лениво ползут в неизвестном даже им направлении. Солнце, мигнув последний раз, скрывается за ними преступником в бегах, не оставив и намека на свое присутствие. Бетонные дома снова гудят, еле слышно, незаметно, ультразвуком. Ветер подкрадывается, щекочет кожу одолжением, пробегаясь по ней мурашками.
— Ты чего? Стоя спишь?
Скар отшатывается почти истерично, скрестив руки перед собой.
Венти непонятливо хмурится, склонив голову набок. Глаза заспанные, косички растрепаны так, будто он всю ночь бежал от стаи зараженных.
— Ау-у-у, ты вообще меня слышишь? — Скарамучча отмирает, когда Венти выжидающе щелкает перед его лицом пальцами. Скар недовольно фыркает, отодвигая чужую руку подальше от себя. — Ты чего так пугаешь?
— Вы давно проснулись? — спрашивает он, игнорируя Венти, через его плечо смотря на остальных.
Сяо все так же угрюмо, словно и не спал, разминает затекшие плечи. Кадзуха потягивается, но проницательный рубиновый взгляд отчего-то устремлен на них с Венти. Сверлит дрелью, прямо в висок, почти навылет.
— Только что, — Венти отвечает уже менее активно, видимо, заметив незаинтересованность в диалоге. — Так что-
— Скар, у тебя все нормально? — Кадзуха появляется как из ниоткуда, обойдя капот машины. Останавливается, смотрит, как на бабочку, приколотую иголкой за крылья. Изучает, как под микроскопом. — Выглядишь неважно.
— Бледный, как будто смерть увидел, — мрачно фыркает Сяо, подпирая плечом боковую дверь. Натягивает черную маску на лицо, окидывает коротким взглядом окружение. — Увидел зараженных? — тон серьезнеет, каменеет. Этот парень вообще умеет быть расслабленным?
— Нет, — огрызается, огрызком бросает себе под ноги. — Просто… — рассеяно оглядывается по сторонам. Все точно так же, как и было. Не могло же ему померещиться? — Я как будто… — цокает. — Да не знаю я, что это было!
— Поконкретнее? — спрашивает Кадзуха, сложив руки на груди. Скар смотрит на него почти обиженно. Зачем заставлять его говорить?
— Как будто все застыло, — нехотя начинает он. Слова вяло перекатываются на языке, прилипают к небу, пересыхают. — И солнце выглянуло… стало жарко… и страшно. Было ощущение, что время остановилось, — тишина, в которой его слушали, начинала давить. Словно он снова один под маревом солнца, в оглушительном
ничего.
Венти прикладывает пальцы к подбородку и присвистывает.
— Да-а-а-а-а-а, — важно тянет он. — Да у тебя, дружище, не все дом-
— Думаю, просто полуденный ужас, — вставляет Кадзуха, пожав плечами.
— Полуденный что? — Венти изламывает брови в неестественном вопросительном выражении. У нормальных людей такого не бывает.
— Просто шутка мозга, — Кадзуха подходит к машине и не спеша садится за руль. — Иррациональный страх, возникающий в полуденное время.
— Такая себе шутка, — Скар ведет плечом, бегло оглядываясь по сторонам.
— Ничего серьезного, — он смотрит в рубиновые глаза, и создается ощущение, что это и вовсе сущий пустяк. Словно такое случается каждый день. Как просыпаться по утрам. — Ты не умираешь, не переживай.
— Жаль, — Сяо маскирует свою пассивную агрессию кашлем, но Венти в два шага подходит к нему и бьет ребром ладони по ребрам. — Ай, да ты достал!
— Думаю, нам нужно найти что-то из еды, — Кадзуха меряет их взглядом, выглянув из салона. — У кого что осталось? У меня пара батончиков и бутылка воды.
— Только вода, — вяло отвечает Сяо, залезая обратно.
— Кажется, у меня где-то валялась пачка лапши быстрого приготовления, — Скар выдыхает, двигаясь к переднему сидению.
— Уже нет.
И останавливается.
— Как это?
— Прости, я просто хотел есть. Ты тогда уснул на пару часов, а у меня ничего не осталось, — Венти делает несколько шагов назад, прежде чем шмыгнуть в машину к Сяо. — В общем, да, у нас ничего нет, нужно пополнять запасы, именно, поэтому, Кадзуха, вези нас!
Скар едва ли успевает возмутиться, но, завидев вишневые глаза, сверкающие предупреждением, только выдавливает из себя дребезжащий вздох.
Ни один полуденный ужас не сравнится с Венти.
Ни один полуденный ужас не сравнится с Кадзухой.
***
— Мне одному кажется, что магазины пустуют как-то избирательно?
Венти, как ни странно, оказывается прав. Все продуктовые по своей наполненности всегда оказываются довольно хаотичными. Какие-то ряды улиц оказываются безнадежно пустыми, а какие-то, как, например, этот небольшой магазинчик, словно никто и не трогал. А они ведь только свернули с главной улицы.
— Я пойду осмотрюсь, — бросает Сяо, закинув биту на плечо. — Вы пока поищите что-то.
— А с чего это ты? — вдруг говорит Скар, отрываясь от рассматривания полок. — Ты что, главный?
Сяо хмурится, янтарные глаза идут трещинами. Вода отливает от берегов, отвратительное затишье.
— А ты претендуешь? — он изгибает бровь в немом вызове, Венти и Кадзуха у ближайшего стеллажа напряженно переглядываются.
— С чего ты решил, что можешь давать нам указания? — говорит Скарамучча, шипит змеей, растекается ядом по пыльному кафелю.
— Скар, — Кадзуха оказывается рядом в мгновение ока. Рукой цепляется за плечо, да так сильно, что потом останутся синяки. Рубиновые глаза прожигают, как раскаленный докрасна автомобильный прикуриватель. — Не начинай снова, — говорит почти на ухо, мурашки в ужасе разбегаются по спине. — Никто из нас не главный, не устраивай…
— Нет, нет, подожди, Кадзуха, — Сяо останавливает его приближаясь медленно, как средневековая пытка. — Раз уж он так хочет…
— Ребят, давайте успокоимся, — на лице Венти нервно трескается улыбка. Он было взмахивает руками в приободряющем жесте, но янтарные глаза заставляют его поджать губы и вернуться обратно.
— Если ты так хочешь быть лидером, — Сяо растягивает слова карамелью, патокой, мазутом. А потом рывком заходит Скару за спину и расстегивает молнию его рюкзака.
— Эй, что ты-
Топор оказывается впихнут в руки так, словно им собирались проломить грудную клетку. Сяо наклоняется совсем близко, вместо янтарной радужки черные дыры, водовороты, ураганы.
— Я не буду препятствовать твоему желанию показать себя, — Скар замирает, чуть было не шагнув назад. Но пальцы впиваются в рукоять топора, он поджимает губы. — Поэтому давай, возьми на себя эту тяжелую ношу и проверь территорию.
В груди набатом грохочет сердце. Пульсирует злостью, гневом, чистым, как слеза ребенка. Он все набирает обороты, и тяжелый взгляд Сяо хочется разбить, разрубить на части.
Но он только дробно, утробно, трубно выдыхает через стиснутые зубы и, выпутавшись из хватки Кадзухи, идет к выходу.
— Скар, — но хватки недостаточно. Он приставучий, прилипчивый, как Венерина мухоловка. — Может, я пойду с тобой?
— Нет, — отрезает, отрубает, обрывает. Уж как-то слишком резко, слишком инстинктивно. Лишь кидает жгучий взгляд на Сяо, прежде чем толкнуть грязную стеклянную дверь.
***
Ветер гудит в тенистых переулках, безобразно фальшивит на трубах ближайших домов, такому в переулке не получить и пяти моры. Нуарные цвета смешиваются друг с другом в одну асфальтную палитру, сливаются с серым, как смог, небом, разливаются по земле, растекаются лужей.
Скар делает второй круг вокруг здания, уже без особого энтузиазма оглядываясь по сторонам. Честно говоря, он и сам был бы рад, появись здесь кто-то, может, уже не совсем живой.
Он цокает, пиная ногой ни в чем не повинный камень. Тот с ксилофоновым задором укатывается к стене, прибившись, забившись в щербатый угол и притихнув.
Возвращаться, если честно, вообще не хотелось.
Какой толк, если его встретит только раздражающий Венти, звенящий своим брелком, скалистый, грозой прищур Сяо и… Не хочет он, понятно?
Какой толк ему возвращаться, если он
настолько бесполезен? Если его можно просто выпроводить на улицу. Вот так просто. Что вы, даже не пытайтесь его уговорить. Он уйдет по своей воле.
Ведь ему правда не надо. Не надо было отзываться тогда, точно не надо было. Ведь это как эффект бабочки. Если бы только он… тогда бы и не было машины, дебильного брелка, удара битой по голове. Не было бы ничего из этого, Скар бы просто прожил спокойную тихую одинокую, возможно, не совсем длинную жизнь.
Хруст асфальта за спиной. Тихий и едва уловимый.
Скар останавливается, как вкопанный.
Пальцы на топоре становятся деревянными, неповоротливыми и холодными. Неужели снова полдень? Неужели снова звенящая, оглушительная, гулкая тишина? Скарамучча сглатывает.
А может…
Кто-то не совсем живой.
Сердце в груди колотится без остановки, но словно молчит, замирает, умирает. Тело немеет, по спине бежит холодок, замораживает всю нервную систему.
— Эй.
Скар оборачивается резко, инстинктивно делая несколько коротких шагов назад. Спотыкается, почти падает.
Бежать.
— Стой смирно, иначе я выстрелю, — тело сковывает, скукоживает, скука смертная, бессмертная отблеском залегает в чужих зеленых глазах. Скар останавливается.
И только потом взгляд цепляется за пистолет, непоколебимо направленный на него.
Парень смотрит пристально, изучающе несколько долгих секунд. А потом рассыпается в хрустящем смехе.
— Извини, что напугал, — говорит он обезоруживающе. Так обезоруживающе, чтобы не сводить черного зрачка дула со Скарамуччи. — Ничего личного. Мне просто нужна пара мелочей, — усмехается хищно и добродушно, освещает переулок улыбкой во все тридцать два. Не замечая никакого сопротивления, он позволяет себе убрать мешающую бордовую, как запекшаяся кровь, челку назад. — Желательно, все, что у тебя есть.
Тревога электростатикой прокатывается по позвоночнику, вызывает короткое замыкание.
Что он ему отдаст? А если у него ничего нет?
Выжидающие салатовые глаза создают ощущение, что в случае отказа, парой мелочей может оказаться чужая жизнь.
Кровь шумит в ушах Ниагарой, и он захлебывает, плывет, плывет перед глазами, размывается, как акварелью.
Что он может? Что он может? Что он-
Ничего.
Возможно, до этого ему действительно повезло. Возможно, он зря все это устроил. Возможно, не надо было играть в героя, играть в праведника, играть… Он ведь все равно проиграл. Проиграл жалко и без боя.
— Я…
По переулку прокатывается стук. Глухой и деревянный, он разносится по округе, отскакивает от стен.
Пистолет обмякает в чужих руках, почти плавится. Парень с тяжелым звуком оказывается на земле. И все погружается в тишину.
Скар резко выдыхает и осенним листом оседает на землю, выпустив топор из рук. Янтарные глаза прожигают в нем Черную дыру.
— Сяо, ты можешь наконец начать знакомства с людьми с гребанного диалога?! — из-за угла слышится дребезжащий голос Венти.
