Бог милостив

II

Михаил находился у себя в покоях в ожидании слуги, который должен был сообщить о готовности машины к отъезду. Время шло до безобразия медленно, или ему так казалось? Уставшие глаза невольно прошлись по пространству вокруг. Одинокий стол со стулом, кровать с тумбочкой, небольшой шкаф в углу и голые стены. Любой шедший мимо человек, мимоходом заглянувший внутрь, подумал бы, что комната заброшена. Лишь легкий шлейф естественного запаха жильца тонко намекал, что там кто-то да живёт. Пустота вполне просторной комнаты ни капли не смущала Михаила: здесь было всё самое нужное. Чего ещё желать? Ни дорогие столики, ни красивые стулья ручной работы никак не изменят его отношение к пространству вокруг, поэтому легче оставить всё как есть. Да только сам Александр того совсем не приветствовал, иногда немного дополняя интерьер покоев в отсутствие дорогого гостя. Так в прошлом году на подоконнике комнаты появилось несколько веточек вербы в бело-золотой вазе. Ведь знал же черт, что Михаил пойдет в то Вербное Воскресенье в церковь освятить её и помолиться, да только веточек самих не успеет приобрести. В ту же секунду в дверь тактично постучал слуга, заставляя Москву очнуться от воспоминаний и направить свой взор на уже вошедшего человека. — Автомобиль до вокзала подан, господин! Извините, из-за сильной бури пришлось немного задержаться, можете проходить. — Закончив говорить, слуга сложил руки в ожидающем жесте, нерешительно оглядываясь на пустоту вокруг Михаила и сразу подмечая, что господин не намерен брать в поездку что-либо. Без слов Михаил встал с насиженного места и пошел вслед за слугой, замечая, как настойчиво стучит по окнам снег, грозясь их разбить. Всё же решение отъехать в Москву сей же час было ошибкой, и стоило всё же отложить его до наступления благоприятной погоды. Таковой, к сожалению, не видать ещё месяца два, а Саша в последнее время совсем нетерпелив к делам, связанным с государством. Поездка прошла как во сне, что в машине, что в поезде. Никаких прощаний, никаких приветствий, лишь свист снега за окном и его же скрип под колесами. Ехал Михаил один, оттого и поговорить было не с кем. Поэтому медленно, но верно сон смыкал веки и втягивал Москву в пустоту, которую прорезали только особо сильные порывы ветра. Миша проснулся на рассвете следующего дня от особо яркого солнечного луча, что так и норовил исследовать вдоль и поперек пространство вокруг него. Смирившись с потерей нескольких часов сна до конца поездки, Михаил без особого интереса заглянул в окно. А там поутру на озере собрались крестьянские ребята покататься на льду. Все в тулупчиках подвязанных, хоть и с заплатами, но всё-таки добротных. Они на берегу уселись и с особым усердием принялись завязывать коньки. С такого расстояния, конечно, сложно было что-либо увидеть, но коньки явно были не по размеру детям, но качества хорошего. Неужто украли у кого-то? «Ну и достанется же ребятам, когда владелец коньков прознает всё», — хмыкнул Миша про себя. Жалко их было, да что ж поделать, что не в том сословии родились. Жили бы эти дети, к примеру, лет пятьдесят назад, то наказания от господина не избежали бы. Сейчас же все крестьяне свободны, что Мишу и огорчало, и радовало одновременно. Свобода есть, а средств на жизнь… а их просто нет. Впрочем, не его это ума дело, что будет с этими ребятами. Поэтому, отпрянув от окна, он прикрыл глаза, стараясь погрузиться в сон, которого его лишили буквально пять минут назад. А в голове всплывали далёкие воспоминания недолгого, но всё-таки счастливого детства, когда Миша сам, как те дети за окном, зимой коньки у соседей таскал. Знатно он тогда от них получил, когда те узнали вора. Но он крал коньки из ребячества, те дети же — из нищеты. В этом и было их различие. С каждой минутой и с каждым мерным постукиванием колес поезда об рельсы мысли становились всё прозрачнее, а давние сюжеты прошлого уходили всё дальше и дальше, смешиваясь с посторонними звуками. Так, незаметно для себя, погрузился Миша в сон до конца долгой поездки. «Вот и она — Москва!» — первые слова каждого, кто посетит впервые бывшую столицу. Так и Михаил при виде радостных ребят на зимних ярмарках заулыбался уголками губ, чуть смягчившись к своему городу, который посещать в последнее время стало сильно тягостно, а отчего, не поймет. Всё-таки Москву свою Миша любил, только по-другому, не как люди. Вдруг на плечи тяжело приземлились чьи-то сильные до безобразия руки. — Мишка, ты, что ли? Неужто вернулся? — громогласно спросил мужчина за спиной, сразу развернувший Мишу лицом к себе. — Как поездка? Слышал, на севере страшные метели были. Ах, точно! Это же Сергей Правосудов! Давно же не представлялось возможности с ним увидеться. Белокурый мужчина был широкоплеч и очень высок (ровно на голову выше самого Московского). Чем-то даже на Новгород со стороны похож был. Тот, кажется, за его жильем присматривал в его отсутствие. Говорил при Мишином отъезде, мол, не волнуйся, с домом управлюсь, раз с войсками смог. Аргумент железный, тут уж не поспоришь. — Привет, Серёж! Вернулся я, не знаю, надолго ли, но пока так. Ты лучше о себе расскажи. Как ты? Как отец? — Я-то ничего, живу и живу, а вот отец… отец совсем уж плох, — начал Правосудов. — С последнего твоего отъезда он совсем осунулся, почти не спит, а если и спит, то очень беспокойно. В последнее время всякие несуразицы бормочет про вестников каких-то. А совсем недавно, поздно ночью, как вскочил, так и начал говорить что-то про палача грядущего или как там. Волнуюсь я за отца сильно, Мишенька. Боюсь, не вылечится. — Уж я-то знаю, как тяжело смотреть за постепенно увядающими близкими не в силах помочь. Мой тебе совет — готовься к худшему, но надейся на лучшее. Так и прошли они мерным ходом до Мишиного дома, разговаривая о делах насущных. А уж зайдя в дом, Сергей предложил Мише выпить чаю да обсудить причину его приезда в Москву. Тот совсем умаялся с дороги, так что против чая не был. — Ну что, Миш, что по работе? — Чашечка ароматного чая аккуратно приземлилась напротив Миши. — Да Александр волнуется по поводу крестьянских бунтов. Говорит, что молодое дворянство подвергается пропаганде равенства и так далее. Лично я не думаю, что всё настолько плохо, тем более, что у молодых в голове всякие события достигают апогея. Но кто, собственно, меня будет спрашивать, — безнадёжный вздох еле удержался внутри. — Вот поэтому я здесь. Нужно собрать информацию по поводу уже проходивших бунтов и разузнать примерные планы бунтовщиков. — Ты так сильно не расстраивайся, Миш, благое дело делаешь, всё-таки нужно быть осторожными в наше время. — Да, с этими словами сложно было спорить. Покушений на имперскую корону становилось всё больше и больше, а волнений в стране нужно было избегать всеми силами, иначе смуты не обойти. — Ты лучше спать ложись. По глазам вижу, что устал ты. Как отдохнёшь, так за работу и возьмёшься, нечего сонным разбираться в делах государственных. С Серёжей спорить, как каменную стену пытаться сдвинуть: сколько ни старайся, она все равно на своем месте останется. Поэтому, покорно допив чай и задвинув за собой стул, Миша направился на второй этаж, где располагалось его рабочее помещение по совместительству со спальней. В комнате вещей было немного, но все же больше, чем в Петербурге. Здесь уже кое-какие книги по коробкам лежали, и даже стояла какая-то фотография на столе, но её было сложно разглядеть из-за прямых солнечных лучей. Пахло в комнате необжитостью. Холод пола и стен заставлял мурашки водить хороводы на Мишином теле. Самое неприятное ощущение после долгого отъезда — не ощутить тепла родного дома. Это ощущение заставляло Мишу все дольше и дольше проводить время в Петербурге. Но сейчас было не важно, какие ощущения дает комната владельцу, ведь тяга ко сну была сильнее. Пройдя пару шагов до кровати, Миша упал на неё лицом вниз и, почувствовав приятную прохладу перьевой подушки, уснул безмятежным сном, не накрываясь одеялом. Хоть во время поездки до Москвы Миша и спал, но сон тогда был тревожный и не совсем расслабляющий, поэтому к концу поездки он чувствовал лишь то, как затекли мышцы и онемели конечности. Следующий день он обязательно посвятит работе. Сегодня, пожалуй, стоит отдохнуть.