V
Утро 9 января 1905 года
Санкт-Петербург
Тишину утра нарушала суматоха дворцовых, что уже бодрствовали. Можно подумать: «С чего бы стало волноваться по такому-то пустяку? Ведь дворец велик, и люди в нем сидеть на месте не будут». Так бы и было, если бы не грузная фигура командира гвардии, явившаяся впопыхах, чтобы доложить сиюминутную новость: – Александр Петрович, Александр Петрович, шествие рабочих направляется к дворцовой площади! – Кажется, я уже говорил, что в таком случае надлежит сделать, – с ноткой раздражения бросил Александр. – Но… но, Александр Петрович, рабочие не вооружены! Как мы можем по безоружным стрелять? – нервно ответил командир на повышенных тонах. – Во-первых, голос повышать вы будете в разговорах с сослуживцами, а во-вторых, перечить слову императорскому вздумали? – Вся ситуация уже начала конкретно надоедать столице. – Но… – поток слов командира прервал конечный ответ Романова, направлявшегося в сторону дверей, чтобы посмотреть на этот маскарад, что позволили устроить себе рабочие: – Я сказал, что вы пойдете и выполните приказ. Могу вас обнадежить тем, что перед расстрелом вы можете предупредить рабочих о своих намерениях. Захотят жить – уйдут, воспротивятся – так уж и быть, умрут. Командир, осознав, что переубедить Александра невозможно, лишь вздохнул с печалью и поспешил к дворцовой площади, где уже собралось несколько гвардий, не знающих, как поступить с рабочими, что все ближе и ближе подступали к дворцу. Прибыв на место событий, Романов оглянулся вокруг и понял, что здесь собрались почти все: от кухарок и детей до гвардейцев и их командиров. И сквозь всю эту толпу людей он разглядел одну блондинистую макушку, выделяющуюся на фоне океана русых прядей. Петербург сразу же устремился к ней и не ошибся, приняв её за Московского. Но вместо приветствия столица получила только осуждающий взгляд и вопрос: – Ты действительно их всех приказал расстрелять?.. – Да, Миш, я не могу допустить переворота. – Ты разве не видишь, что там люди семьями идут? Безоружные! – А вдруг нет? Тебе-то откуда знать, что за спинами их ничего нет? – Снова всё по той же дорожке. Что командир, что Михаил! Между тем войска строились в оборонительную цепь, а командиры ждали, когда рабочие подойдут чуть ближе к ним и можно будет завести диалог между двумя сторонами. С каждой секундой очертания шествующих приобретали всё более четкие линии и границы, что помогало легче разглядеть детали вещей, находившихся в руках рабочих. В основном люди держали ближе к телу иконы и портреты царя. Издалека были слышны чьи-то молитвы. Кто-то крестился и просил царя о снисхождении. Все эти люди знали, что идут на опасное дело, но не понимали, что действительно им грозит. Когда колонна шествующих уже была в десяти метрах от всей оборонительной цепи, один из главных командиров войск начал говорить: – Просим вас разойтись по домам как можно скорее, иначе нам придется предпринять иные методы разгона! – Мы к вам не с войной, командир! Мы к царю-батюшке идём петицию предоставить! Совсем сил не осталось! Пропустите нас к государю! – Не можем мы, приказ такой, – с досадой сказал командир. – Я вас предупреждаю: уходите, иначе мы будем вынуждены открыть огонь! – Саша, ты действительно не понимаешь? – вдруг спросил Миша. – Чего не понимаю? – с недоумением вопросила столица. – Ты действительно хочешь во снах смывать с себя кровь этих людей? Ты готов взять ответственность? – Это не моя ответственность, не я убийца! – вспылил Александр, он совсем не видел связи в словах Московского. – Я предупреждаю вас второй раз: уходите, не обрекайте себя на бесславную смерть! – более настойчиво произнес командир. Никто из толпы не шелохнулся. Они были уверены в своих чистых намерениях и были готовы отстоять их. Ради светлого будущего своих детей, ради честного труда, ради народа и свободы от лжи. – Ты действительно дашь добро на расстрел? Даже если я окажусь среди этих людей? На этот вопрос Саша ответа дать не смог. – Я предупреждаю вас в третий и в последний раз: либо вы расходитесь… Внезапно Москва ринулся с места и, протолкнувшись сквозь людей, выбежал прямиком на командира, что должен был первым стрелять и спросил ещё раз: – Ты действительно дашь добро на расстрел? Даже если я окажусь среди этих людей? После этих слов воцарилась тишина. Все взгляды обратились в сторону столицы, которая, не изменив выражения лица, молчала, но внутри металась из стороны в сторону, не зная, как поступить. Вдруг на смену растерянности пришло спокойствие. Город же не может умереть, ведь так? Это ведь точно так, он помнит. «Что ж, Михаил, сыграем эту партию красиво, если ты решился на провокацию». – Да. Что ж, это было очевидным решением со стороны Петербурга. Конечно, он никогда не выберет между собой и Москвой Михаила. Это принцип столицы – защитить себя во что бы то ни стало. Но все равно было больно. Даже не от свиста пули, что достигла его тела и заставила навзничь упасть на снежный покров площади. Больно от того, что никто не даст голос в его пользу просто «потому что». Уши заложило от многократных выстрелов гвардейцев. Он не видел, как люди позади него падали, как тряпичные куклы, в попытках образумить стреляющих и убедить отдать петицию императору, но он чувствовал спиной их тела на земле. Крики их доносились до него словно через дно глубокого озера. Москва не мог ни слова разобрать, что заставляло сердце бешено отстукивать ритм в испуге, несмотря на состояние организма. В горле застряла кровь, отдающая резким привкусом железа. Но это было совсем не страшным событием по сравнению с жаром внутри него, который он испытывал так часто в своем детстве и почти век назад, когда его жгли. Тыльной стороной головы Миша почувствовал влагу, но понять не мог: от тающего ли снега это или от крови, что возможно окрасила снег рядом с ним. Он смотрел вверх, на такое серое и безразличное небо, которое, казалось, и через день будет всё таким же одинаково серым, как и во все остальные дни. Эта перманентная серость заставила Московского потерять счёт времени и раствориться в той пустоте, которую он представлял для человека, в которого он позволил себе влюбиться. Пожалуй, сейчас можно позволить себе убить эти глупые порывы ошибочной влюбленности, делающей его безоружным, как сейчас. Миша не заметил, но звуки стрельбы и крики падающих на землю людей совсем стихли, будто их и не было никогда. В такой тишине можно услышать дыхание другого человека, стоящего где-то рядом. И это дыхание принадлежало… Саше? Уж точно нет. Тот скорее всего ушёл во дворец, очевидно зная, что Миша справится и не умрет. Стоит отдать ему должное, хоть тогда, на том очень давнем уроке о закономерности жизни и смерти городов, Петербург не уснул. Хотя сейчас очень бы хотелось, чтобы тот урок стал одним из тех, что Саша пропустил, пребывая в сладких грёзах. Взгляд был расфокусирован и концентрировать его на бесконечной серости совсем не хотелось. Но вдруг эту серость вытеснил человеческий силуэт, молча наблюдавший за лежащим на снегу телом. – Саша… это ты? – с надеждой спросил Миша. Он по-прежнему нуждался в нём, хоть и разочаровался в любви к нему. Но силуэт продолжал молчать и разглядывать его, будто до этого не видел лежащих на снегу людей. – Зачем ты выстрелил в меня? – спросил Миша. – Не я. – Ты. – Как давно ты превратился в предателя правящей власти? – с разочарованием и убеждением в своих догадках о истинных намерениях Михаила спросил Александр. – Как давно ты превратился в тирана? – прошептал Москва.«Сейчас», – подумал каждый.