То утро заставило что-то перемениться в душе Москвы. Все мысли уже закончились, и думать не хотелось. Слишком много чувств. Не стоило ему так поступать на площади. Возможно, его поступок можно назвать детским, но он и не знал, как по-другому сделать, да и ждать уже не было сил.
Миша понимал, что с каждым годом становится всё дальше от столицы и чем-то вызывает от неё же подозрения. Он перестал общаться со знакомыми, полностью погрузился в работу и бумажную волокиту, помогая Петербургу, но тот, кажется, не оценил этот жест доброй воли и решил счесть его старания за какой-то план переворота, что очень и очень огорчало и в то же время заставляло сокрушаться блондина наедине с собой.
Ну что ж, раз этого не изменить, то почему бы и вправду не перейти на другую сторону. Возможно, всё это время он где-то ошибался и чего-то не понимал. Может, Александр всё-таки был прав, подозревая его в измене имперской короне? Ему действительно никогда не светит побывать на светлой стороне, так же как и на темной, ведь жизнь давно методично вбивала в первопрестольную, что нет абсолютно черного и нет абсолютно белого, просто где-то есть преобладающая сторона, на которую ориентируется каждый, перед кем стоит вопрос моральных принципов.
И сейчас, когда Московский понял, что его не держит ни одна из сторон, то он вправе сам определить для себя, к какой стороне он принадлежит: к красной или белой. И, как бы это не звучало противоречиво, но на красной стороне он видит гораздо больше белого, чем на той же белой.
Быстро собрать вещи и добраться до вокзала не составило проблем, но проблемой были люди, что так удивлённо и в то же время осуждающе смотрели на Мишу в начале его пути. Ну конечно, не сможет же он выйти из дворца так незаметно, буквально каждый посчитает своим долгом сказать это Александру.
Где-то в глубине души Московский всё-таки хотел, чтобы Саше успели сообщить о его внезапном отъезде и он смог бы выбежать из кабинета и остановить его, но, остановившись у порога и прождав пару минут, Миша не услышал ни стука обуви, ни шороха поблизости. Ушёл он с тяжестью на сердце, но гордость была сильнее, поэтому она буквально заставила Москву переступить порог и уйти без объяснений.
Уже в поезде много раз хотелось сойти на ближайшей станции и повернуть обратно, извиниться и обсудить всё произошедшее. Голос в голове настоятельно советовал так не делать и намеренно путал мысли, заставляя их превратиться в кашу сожалений и неуверенности по поводу правильности сделанных выборов.
Вскоре вся нервозность сошла на нет, стоило только осознать, что, может, и не просто так всё это с ним произошло. Невольно вспомнилась жена мебельщика из прошлой поездки, что так оптимистично рассуждала о будущем и ни капельки не сомневалась, что бог даёт ей и её семье такие испытания, потому что знает, что они смогут с ними справиться.
«Все-таки мне её совсем не понять», – с блеклой улыбкой на лице подумал Миша, глядя на пролетающие мимо со стремительной скоростью заснеженные деревья и заледенелые водоёмы.
Он так и не воспользовался той визиткой, что ему дали. Когда-нибудь он сможет навестить эту семью и оценить их мебель, но точно не сейчас. Точно не сейчас. Печально, что хорошие люди смертны. Для кого-то полвека вся жизнь, для него же – пару дней. В этом вся проблема человечества. А что же делать людям, что всю жизнь прожили в войнах и ни разу не испытали радости? Можно ли исправить хоть какую-либо часть их жизни и освободить от тревог о тех же деньгах, которых не всегда хватает? Миша не знает, но думает, что там, куда он направляется, найдётся ответ на этот вопрос.
Следующим утром Московский уже стоял у квартиры Сергея Заплутова и очень настойчиво стучал в дверь, желая как можно скорее оказаться за ней и наконец разузнать у Заплутова всё, что его интересует, и не только. Заплутов был, как забылось упомянуть, человеком довольно быстрым, поэтому уже спустя минуту дверь была отперта, а хозяин квартиры был одет с иголочки, будто и не спал совсем.
– Какая встреча, Михаил Юрьевич! Не ожидал увидеть вас у порога в столь ранний час, да и, если память мне не изменяет, вы, кажется, уехали в Петербург недавно, неужели так быстро вернулись? – довольно типичное приветствие при неожиданной встрече, но блондин знал, что всё это очередная напускная вежливость, которая в особенности присуща такому чиновнику, как Заплутов, поэтому он сразу перешёл к делу, сказав:
– Здравствуйте, Сергей. Я по делу и по очень срочному, не мог бы ты впустить меня к себе?
– Конечно! Что за дело? Вы рассказывайте, а я нам чай сделаю, вы голодны? – интересовался Сергей, удаляясь вглубь квартиры.
– Спасибо, но я не завтракаю, от чая не откажусь, – бегло произнес Московский и начал говорить: – Сергей, я знаю, что человек вы непростой и в нашем последнем разговоре с вами я заметил, как вы напряглись, когда я спросил про мятежи и протесты…
Заплутов заметно сжался, но виду особо не подал, что его как-либо эти слова всколыхнули.
– И, знаете, мне кажется, что вы приложили руку к манифестации в Петербурге, – после этого в квартире чиновника наступила неловкая тишина, которая спустя пару секунд была сорвана словами Заплутова:
– Отрицать не буду, но и подтверждать не собираюсь, пока вы не ответите на один вопрос: что последует за моим положительным ответом?
Михаил судить Сергея не собирался и опасения его прекрасно понимал. Никто не хочет быть подставленным в один момент своей жизни.
– Ничего. Мне вдруг стала симпатична идея поддержки рабочих в нашей стране, и хотел бы узнать, чем бы я смог помочь им, – звучало это всё очень неправдоподобно, мягко говоря, но это было единственное, что Миша мог сказать сейчас.
– Неужели? Это несомненно очень хороший порыв, Михаил Юрьевич! Но как же нам понять, что вы не лжёте и вступаете в наше общество по собственному желанию? Вы же тоже не из рядовых граждан, а значит более осведомлены о различных аспектах правящей власти и её внутренних разборках и недопониманиях. – Сергей задумался над тем, как же проверить чистоту намерений собеседника, и вдруг глаза его засверкали. Он, кажется, понял, как можно сделать это просто. – Как вы относитесь к тому, что вашей компанией станет кто-нибудь из моего близкого окружения? Буквально на пару месяцев. Это нужно для безопасности, я думаю, вы понимаете, о чём я.
– Ну, один человек явно жизнь мне не испортит, а какую я, собственно, роль буду исполнять в нашем обществе?
С этого момента Москва потерял единственного близкого человека, с которым был честен
VI
За пару дней Московский узнал свои обязанности и обзавелся недо смотрителем, который, если честно, доверия не внушал, но что поделать. Если играть, так играть до конца. И кто знает, чем всё это закончится.
В Москве Миша долго не просидел и вскоре уже ехал со своим смотрителем обратно в Петербург. За всю поездку с этой мутной личностью, сопровождающей его, поговорить не удалось. Оно и хорошо: меньше знаешь – крепче спишь. Но и заснуть толком не получилось, так что пришлось развлекать себя невесть чем.
Когда Московский снова, как ни в чём не бывало, ступил на территорию дворца, он с облегчением вздохнул. Всё выглядело так, будто и не менялось совсем, будто и не уезжал никуда Москва. Радовало, что сопровождающий сам догадался, что просто так впускать во дворец его никто не будет, поэтому он заранее присмотрел себе место где-то поблизости. Единственное, что сказал этот мутный мужчина перед уходом Миши, это: «Твоя обязанность сдавать мне каждый месяц отчеты по происходящему в Зимнем дворце».
Поначалу это дело труда совсем не составляло. Нужно быть всего лишь внимательнее, чем всегда. Но эта внимательность в какой-то момент стала концентрироваться только на столице, что очень мешало работать.
Петербург тоже иногда поглядывал краем глаза на Москву и, кажется, даже хотел что-то сказать, но не решался. Гордость обоих не позволяла начать разговор. Это некое негласное молчание с частыми переглядками привело и Москву, и Петербург к мучениям. Кто-то не знал, как оправдать свою жестокость, кто-то просто отчаянно желал хотя бы общения.
И, как ни странно, этот день всё-таки настал. На дворе было начало августа, всё такого же теплого, как и июль, но уже немного прохладного. Петербург уже давно не выходил из своего кабинета, буквально поселившись там. Много было подписано реформ за период их с Москвой долгосрочного молчания. Рабочие умудрились добиться своего и отвоевали себе пару льгот. Правда только на бумагах, но это уже вторично.
На часах отстукивал уже четвертый час, а бумаг на столе было столько же, сколько и 17 часов назад: одни выносили, другие заносили. В один момент Саша даже позавидовал Николаю. И ведь всё это – его работа, не Сашина. Так и помогай императору, проблем не оберешься.
И вот расслабленная рука протягивается к очередному бесполезному документу, от и до заполненному текстом маленького шрифта. Романов даже не ожидал, что сейчас кто-то решит постучать в двери, но нет, всё-таки кто-то решился. Бросив краткое «Войдите», он даже не удосужился поднять взгляд и посмотреть, кому же вдруг понадобилась такая занятая личность, как он, в четыре часа утра.
– Могу помочь? – Михаил?
Подняв голову на говорящего, он удивился. Это и вправду был Миша, такой же потрепанный, как и он. Кажется, тот тоже ещё не ложился (его выдавали выбившиеся локоны из прически и немного помятая рубашка). Предложение помощи звучало так странно. В последний раз он нуждался в ней только в 1809, сколько же лет утекло с того года.
– С чего вдруг решил? – Романов решил скрыть своё удивление спокойствием, но Московский слишком долго живёт на этом свете, чтобы понять, что ему лгут, но не так уж страшно. Сейчас это значения не имеет.
– Ты выглядишь слишком измотанным в последние дни… – Миша замялся, подбирая правильные слова, чтобы не спугнуть столицу. Он слишком долго молчал и больше не может терпеть. Возможно, молчание для него – самая страшная мука, на которую он мог обречь себя. Всё-таки он не понимал Смоленск с его разговорами с солнцем. Да, действительно, в каком-то смысле солнце хороший слушатель, но собеседник – никакой. Это слишком мучительно не получать ответа на твои страдания. – Ты не подумай, что я считаю тебя неспособным выполнить быстро работу, просто тебе действительно нужна помощь, понимаешь?
Петербург кивнул и указал Мише на стулу около стены. Тот без колебаний взял его и пододвинул к столу, молча начиная заполнять стопку с подписями и иногда советуясь с Сашей по поводу отказа или согласия с различными коррективами в документах. Со временем оба даже умудрились завести какой-никакой разговор, в ходе которого промелькнули извинения Москвы, которым Саша удивился:
– За что ты извиняешься?
– За глупость в январе, я бы тоже на твоем месте выстрелил тогда.
– Так ты про это… – Романову было стыдно, что ему приносит извинения человек, который по сути ни в чём не виноват, но сейчас хотелось понять: ради чего всё это было? – Сколько я не думал, Миша, я так и не понял произошедшего в тот день.
– Я и сам не знаю, что мной двигало. Я что-то чувствовал и понять не мог, что, я и сейчас это чувствую и, кажется, выстрел не помог никак, – признался Миша.
– Ты не можешь разобраться в чувствах? – удивленно вопросил Саша, мысленно вспоминая, сколько лет Мише. Если бы от возраста это зависело, то было бы проще жить. Но жизнь не любит простые сюжеты.
– Похоже на то, – он бы сейчас хотел рассказать больше, но… не может. Его не для этого сюда заслали. – Но ты не беспокойся, это наверное из-за переутомления, я толком и не сплю так-то. А тебе-то лучше иди спать, ты столица, у тебя ещё четыре часа в запасе есть, я сам разберу бумаги и разложу их.
– Какая щедрость, я могу отказаться?
– К сожалению, нет.
Ну, Саша долго спорить в полусонном состоянии не привык, поэтому вскоре согласился и ушёл, оставив Михаила наедине. Теперь он сможет найти документы, которые его попросили скопировать. Это будет долго, но четыре часа в запасе есть точно, он обязан успеть.
