Бог милостив

Несмотря на то, что Саша пообещал женщине поговорить с Мишей, он не спешил. Его раздражала лишь одна мысль о разговоре с Москвой, словно нахождение рядом с ним уже означало конец света или же, по крайней мере, ужасную катастрофу. Но он не мог понять почему. Почему так противно думать о человеке, что уже год делит с ним пространство в квартире? Кстати говоря про год. Ах да… Прошел год, с тех пор как он сказал Мише, что не бросит его. Тогда, получается, он солгал? Солгал и Москве, и себе. Что двигало его языком, когда он сказал эти слова? Надежда? Но на что? Он никак не мог понять. Возможно это все были игры в спасителя, вершителя судеб, героя, способного карать и щадить. Как же это было глупо с его стороны. Увидев беззащитность Москвы, он почувствовал, что все еще силен, что ему дано право решать: выбросить Москву за порог дома, что тот ему когда-то в тайне от него предоставил, или же сыграть в милостивого Бога и подать руку тому, кто был нечист, но осознавал свою убогость и в некоторой степени стремился, сам того не понимая, к искуплению. Конечно, он выбрал второй вариант в надежде сделать из себя святого. Только сейчас к нему пришло осознание, что те слова были не признаком его чистоты и милосердия, а признаком гордыни, что дала о себе знать в момент слабости его оппонента. Это злило и одновременно заставляло его сердце больно сжиматься от бессилия. Он продолжал сидеть, бездумно перелистывая однообразные странички книги, названия которой он уже давно забыл, потому что все его мысли давно забрали представления о том, как он начнет вести разговор с Московским. С какой интонацией следует начать? Как он должен себя вести? Сейчас он совершенно не знает, как подступиться к этому человеку. Москва для него стал незнакомцем еще раньше, чем для Катюши. С начала двадцатого века все будто покатилось по наклонной огромным снежным комом в беспробудную и черную пропасть. Катя знала Московского с того момента, когда Романов стал терять с ним связь, и теперь, когда ему нужно вразумить его, он совершенно потерян в отличие от Катюши. Для нее Москва просто занят государственными делами, поэтому совсем позабыл о себе, но для Саши… Он подозревает, что не только в работе дело. С самим Мишей что-то не так. Так не хотелось лезть в эти дебри. – Хватит думать, Саша. Возьми и сделай то, что должен был сделать раньше. – Так резко и внезапно тишина исчезла, будто и не было ее вовсе секунду назад. Вспомнишь солнце – вот и лучик – Что? – Романов встрепенулся и поднял взгляд на стоящую в дверном проеме Катерину. – Вы слишком много думаете. Очнитесь, иначе жизнь для вас навсегда останется чередой бесконечных вопросов и недосказанностей, о которых вы как раз сейчас уже думаете около часа. – Женщина подошла ближе, протягивая руку. – Неужели так долго? – удивленно вырвалось из Саши. Он посмотрел на протянутую руку и он нерешительно взялся за нее, перед этим пару секунд колеблясь и не зная, куда деть руки. Это трепещущее чувство напомнило ему момент из детства, когда Михаил вызывал его к доске и тот должен был рассказывать стихотворение. Коленки дрожали и руки потели всегда в этот волнительный миг. Прямо как сейчас. Но чего же ему бояться? Он уже совсем другой человек. Нужно собраться с мыслями, а точнее перестать думать и довериться процессу. Это же имела в виду Катерина, когда заставила его очнуться от мыслей, так ведь? Он коротко постучался в дверь и, не дождавшись «войдите» или любого другого обозначения разрешения войти, он открыл дверь и перед ним предстала довольно ужасная картина, скорее всего картина ужаснее, чем та, которую пришлось лицезреть Катюше: растрепанный и заросший щетиной Московский, даже не заметивший, что в его комнату кто-то зашел (как можно было не заметить?), сидел в три погибели и заполнял бумаги, взгляд был не, как обычно говорят, отсутствующий, а словно мертвый. Само лицо представлялось оттенка мутной воды, настолько нездоровый цвет, что поначалу Саша не поверил своим глазам. «Разве так бывает?..» – всплыл вопрос в его голове. Сразу после этого он заметил бардак, что царил абсолютно везде в комнате. Не было ни одного места, где хоть что-нибудь лежало на своем месте: одежда висела где попало, различные рабочие инструменты, да и остальные предметы преимущественно все находили на полу, что уж говорить о других вещах! Хотя. Взгляд остановился на одном единственном шкафу для документов. Каждая его часть была мечтой для перфекциониста: каждая бумажка была подписана и пронумерована, все делилось по блокам и было до безобразия ровно. Это было страшно, особенно страшно на фоне всепоглощающего беспорядка и грязи во всей комнате. Романов не спешил обращать внимание Михаила на себя, слишком увлеченный осуждением пространства, в котором ему предстоит начать диалог. И все же долго это не продолжалось, поскольку минут через десять Москва удосужился поставить точку в служебном письме и запечатать его. Он развернулся, чтобы положить письмо в тот самый шкаф, и от испуга вздрогнул, чуть не выронив из рук конверт, когда увидел постороннего в комнате. Его рассеянный взгляд поднялся на лицо человека перед ним. Александр… Что он тут забыл? Они ведь почти не общались после того, как он взял контроль над телом. «Спокойствие не вечно…» – безрадостно пронеслось в его голове. – Что ты здесь делаешь? – Катя сказала, что с тобой нужно поговорить, – Романов решил не скрывать ничего. – О чем? – отсутствующе поинтересовался Московский, решив все же встать и положить конверт с письмом туда. куда планировал до этой внезапной для него,но не для Александра, встречи. Теперь они находились на одном уровне друг с другом. – Как я знаю и, – Саша обвел руками все пространство вокруг них, – вижу: ты совсем позабыл о существовании жизни вокруг и не желаешь слушать упреки Катерины хотя… – взгляд метнулся на щетину, – следовало бы. Ладно бардак и твой внешний вид, который совсем не под стать столице! Все это можно списать на твою работу, которой ты упахиваешься гораздо дольше, чем я, когда был столицей целой империи! На это можно не обращать внимание, но твое поведение и манеры: куда они пропали? Разве сложно хоть раз выйти из комнаты и поесть со всеми за одним столом? Это сложно? Сложно не думать о работе хоть на секунду меньше? Сложно замечать, что о тебе беспокоятся? Скажи! – Брови на лице Москвы изогнулись таким образом, что было сложно понять, что он хочет сказать этим выражением лица. Ясно было только одно – слова Романова его совершенно не устроили. – А какое вам дело до меня? – парировал он. – Особенно тебе. – В смысле «особенно тебе»? Мы с тобой знакомы дольше, чем с каждым, кто находится в квартире, – возмутился Саша. – В последний год что-то не видно, чтобы ты был моим самым давним знакомым. – Руки скрестились на груди, будто обороняясь от Александра, а сам взгляд по прежнему оставался мало заинтересованным в диалоге. Романов замолк и удивленно смотрел на человека перед собой. Именно человека, не того Мишу, который вызывал его к доске рассказывать стихи в начале восемнадцатого века, не того Мишу, что помогал ему в конце восемнадцатого века вести переговоры с иностранными столицами, не того Мишу, что в девятнадцатом веке пожертвовал собой, чтобы не дать французам захватить Россию. Не того Мишу. Перед ним лишь стоял человек, похожий на него, но приоритеты у этого человека были совсем иные, нежели у настоящего Москвы. Этого человека словно лишили чувств и заставили работать до исступления, до самой смерти. Он знал, что их пути с Москвой начали расходиться еще в начале века, но сейчас, сейчас, когда он может видеть и слышать его, ему кажется, что его подменили. Он будто стал… другой личностью. – Кто ты? – раздалось совершенно внезапно.