Бог милостив

– Миша, просыпайся, нам нужно собираться на церемонию! – послышался громкий и спешный голос Романова из дальнего конца квартиры. – Встаю, встаю! – крикнул в ответ Миша. На самом деле он не проспал и часа за сегодняшнюю ночь: перманентный запах сигаретного дыма в комнате и, вероятнее всего, красные от недосыпа глаза явно намекали на это. Если посмотреть поминутно, чем занимался Москва этой ночью, то выйдет довольно однообразный список из курил, курил, потом курил и, наконец, курил. Не удивительно. В последнее время, а точнее с самого начала отнятия контроля над телом у первой личности, Мишу начали беспокоить бессонные, а оттого и ужасно дезориентирующие днем от расплывающихся картинок мира ночи. Поначалу это никак не замечалось самим Мишей, ведь отчеты, доклады, рапорты, донесения, впринципе написание различного рода рабочих бумаг полностью туманили любые мысли о своем со стороны не самом лучшем внешнем виде и внутреннем состоянии. Но сейчас уже все совсем не так. Совершенно не так. Кто бы мог подумать, что будет так сложно отгородиться от людей, которые искренне заинтересованы в тебе, при этом находясь с ними в одной квартире, пусть и большой, но не настолько, чтобы не пересечься пару раз за день в коридорах между комнатами. Да, может быть он и стал на крохотную каплю счастливие, проникнувшись личностью Катерины и в некотором роде наладив отношения с Александром, но все чувства, испытываемые к этим двум, по-прежнему представляли для него неизведанную черную и беспросветную яму, в которую он падал все глубже и глубже, не имея никаких шансов остановить или хотя бы попытаться понять, установить цель всего того, что он делает в порыве этих самых «чувств». Также в его сознании продолжало существовать понимание, что Саша с Катюшей бегают совсем не за ним, не ему помогают найти подарок, не ему помогают наладить отношения с Сашей, не ему помогают больше спать и выглядеть более человечно, пускай и тщетно. Все это делается для первой личности, той личности, которая не может обойтись без него, ведь ей мешает какое-никакое, но все-таки милосердие и разнообразие в испытываемых ощущениях. Нельзя же, чтобы в одном теле находилось два человека, которые в равной степени могут воспринимать этот мир, так же не бывает, ведь так? Это значит лишь то, что он – вторая личность – не может позволить себе окружить себя отношениями, переходящими за рамки рабочих отношений, он – не первая личность, ему нельзя быть слишком милосердным, мягким, не готовым мириться с переменами обстоятельств, ведь его появление связано с событиями, которые первая личность решить была не в состоянии, а он, он мог их решить и решает их сейчас, такова его функция. Если он перестанет выполнять свою функцию, то возможно, нет, абсолютно точно перестанет существовать не только для этого мира, но и для подсознания их с первой личностью тела, ведь для чего же телу нужна идентичная первой личности личность? Он не хочет исчезать, совершенно не хочет. Это как бояться смерти у людей. Только в его случае это означало бояться, что ты превратишься в пустоту, но не в ту, о которой раз в сто лет, но упомянут между строк, а в ту, о чьем существовании никто и не вспомнит, даже первая личность. Для всех вторая личность будет лишь небольшим странным периодом в жизни первой личности. Он так не хочет быть этим странным периодом, учитывая, что сделал он так много. Встать было не так-то просто, но пересилить себя все же пришлось, ведь сегодня был чрезвычайно важный и значимый для окружавших Москву людей день – день свадьбы Катерины. Но не только это было сегодня важно. Сегодня Московскому предстояло сыграть роль отца для Катюши, так как, по ее словам, «он столько хорошего сделал для их семьи, даже после смерти их с братом родителей он всегда были рядом и не дал их мебельному бизнесу пойти прахом, он заменили им с Митей отца…» Вспоминая эти слова, сердце щемило какой-то особой непреодолимой болью, будто вместо крови по артериям текло раскаленное железо. Отец – это такое странное понятие. Миша знал, что у людей отец – это самый близкий для ребенка человек, точно так же как и мать. Но знать – это одно, а когда нужно это понимать, то это уже совсем другое дело. В некотором роде он является отцом для Московской губернии, но вся губерния для него сейчас, да и раньше тоже, представлялась лишь значительной частью работы, которую необходимо было проведывать по возможности. Он понимает, что так думать в корне не верно, но поделать с этим отношением к губернии ничего не может. Ему банально не хватает времени. Это же не так страшно, так ведь? Меньше времени – меньше траты сил на ненужные чувства. Губернии давно уже пора научиться уделять больше времени работе, а родительско-детские отношения могут лишь помешать этому. Если говорить про Катюшу, то с ней не выходит размышлять со стороны города, ведь она человек. Людям в отличие от городов свойственно более тесное установление отношений между друг другом. Для людей семья, да и другие наименования взаимоотношений были более прозрачными и очевидными в понимании, чем для той же самой Московской губернии, которая к этим понятиям была гораздо ближе, чем Москва за счет своей зависимости от него. Поэтому просьба Катюши побыть на время церемонии ее с Митей отцом уже была чем-то большим, чем просто просьба. Это и плохо. Понять и правильно ответить на подобную просьбу было сложно даже обычному человеку, что уж говорить о самом Московском, который и на свадьбах присутствовал лишь номинально, для галочки. Что нужно делать? Как нужно выглядеть? Где стоять во время церемонии? Где вообще сейчас свадьбы проводят? Ни на что ответа у Москвы не находилось. Одна лишь мысль о свадьбе уже вводила в состояние нервного подергивания мышц на лице и ощущения холодящих внутренности мурашек где-то внизу живота. – Миш, нельзя ли лицо попроще сделать? – прозвучал голос Саши. – Я понимаю, что я не шеф повар и готовить не умею, но не нужно же с такой явной растерянностью на лице смотреть на яичницу, которую я, между прочим, сегодня даже не сжег. – Указательный палец Романова уточняюще поднялся вверх, говоря о том, что его владелец очень гордится своими последними словами. – Да нет, я не на яичницу смотрю. – Задумчивая улыбка проскользнула на Мишиных губах. – Я в мыслях витаю… – После слов Саши голова совершенно опустела, даже мысли как-то запоздало подкидывали слова для продолжения предложения. – Впрочем как и всегда, – без интонации произнес Александр, не подразумевая под словами никакой издевки или чего другого. Просто обыкновенное констатирование факта. – Да. На ближайшие минут тридцать между Петроградом и Москвой образовалась своеобразная тишина, которая вроде и не сильно мешала мужчинам, но имела какое-то странное происхождение: то ли она возникла из-за предстоящего насыщенного различными событиями дня, то ли просто взялась из ниоткуда за неимением у обоих мужчин тем для утреннего разговора. Как бы то ни было, по прошествии этих самых тридцати минут, когда с завтраком уже было покончено, тишина сама собой рассеялась, и снова появилась необходимость говорить: – Прости за самовольничество, – начал Романов, выходя из-за угла с белоснежным костюмом на вешалке. – но у меня есть стойкое ощущение, что никто, кроме меня в этом доме не побеспокоился об одежде к церемонии. Держи. Надень его, пожалуйста, нужно посмотреть, как он сидит на тебе, чтобы не было сюрпризов, я ведь выбирал размер костюма на глаз. Без обид. – Я и не планировал обижаться, – беззлобно усмехнулся Миша, принял костюм и хотел было уже отправиться в свою комнату, чтобы переодеться, но вовремя спохватился и немного заторможенно добавил: – Спасибо. На это «спасибо» Саша лишь коротко кивнул, но когда Москва отошел в другую комнату, улыбка не могла не появиться на лице. Кажется, Катюша не только предотвратила полный разлад в их с Мишей отношениях, но и способствовала некоторому изменению в Мишином поведении: он будто немного оттаял после революции, стал мягче, и даже обыкновенное «спасибо» звучало от него хоть и заторможенно, даже неловко, но все-таки более эмоционально, чем те же полгода назад. За время подготовки к Катюшиной свадьбе день за днем в душе Романова расцветала крохотная надежда, что все события, начиная с 1905 года, были лишь чередой случайных и очень неприятных событий, что Москва совсем не изменился, и только вина обстоятельств в том, что он вел себя ужасно последние десять лет.

«Люди, как и воплощения, меняться не умеют, но что делать, если воплощение является столицей?»

Отвечая на этот вопрос, Романов каждый божий день надеялся, что ответ на него так же прост, как и ответ всех остальных людей, отвечающих на него. Вдруг посреди квартиры, снова затихшей на неопределенный срок, послышался звук открывающейся двери и последующие за ним шаги в сторону Сашиной комнаты, где сам Саша, уже одетый и почти готовый к выходу, прихорашивался у зеркала, поправляя расческой незамысловатую прическу, закрепленную вазелином. Романов решил не реагировать на звуки шагов, продолжая уделять внимание своим волосам, ровно до того момента, пока через зеркало он не увидел, что в дверном проеме стоял Московский, молча поглядывая на то, как Романов укладывал волосы с такой педантичностью, что даже сами немцы позавидовали бы такой скрупулезности. На секунду Александр замер, через зеркало глядя прямо в кровавый океан глаз Москвы. Сколько бы времени не прошло, он все так же, как и в первый раз, будет чувствовать легкий холодок, проходящий по всему телу, при виде именно этих хищных, пожирающих каждого, кто в них заглянет, глаз. Но сейчас эти глаза пожирали Сашу не с целью мысленно разорвать его душу на кусочки, а лишь с особым вниманием следили за бледной рукой, держащей в руках расческу. – Прекрасно выглядишь, – произнес Миша, заметив, что его присутствие не осталось без внимание чужих глаз. – Спасибо, – ответил Саша, стараясь звучать не так разнежено, как отозвалось на комплимент сердце, застучавшее быстрее. Он наконец обернулся в сторону Москвы, ведь все еще помнил, что обещал посмотреть, как на том сидит костюм, который он купил, зная, что Миша за все время подготовки даже не брал в голову планы о покупке костюма к торжеству. – Подойди ближе. что в дверях стоишь-то? Я ведь не смогу издалека понять, подошел ли тебе костюм. – А я так надеялся на это, – пошутил Миша, намекая, что он не любитель лишних телодвижений, но все-таки просьбу выполнил. Когда Московский подошел к Романову, тот напрочь забыл о каком-либо личном пространстве и принялся оглядывать каждый миллиметр белоснежного костюма, постоянно хватая Москву за плечи и поворачивая его то вправо, то влево, чуть ли не сбивая с ног. Спустя минуты три этого педантичного ада Саша довольно резюмировал: – Ну я молодец. Костюм подошел, осталось только побрить тебя и волосы уложить. На эти слова Московский мгновенно вскинул в сторону Романова не одобряющий взгляд, мол, что, что, а бриться и укладывать волосы я уже не выдержу. Саша на этот взгляд так же глазами стрельнул, дескать, без этого Миша из квартиры не выйдет. – Ну если это тебе так нужно, – начал Миша, – то сам тогда брей и расчесывай. – Ты думаешь я так не сделаю? – изогнул бровь Романов. – А я сделаю! Неожиданно для самого Москвы его одним легким движением усадили на стул перед зеркалом, пригрозили пальцем, чтобы не вставал, и ушли в ванную за тазиком с водой лезвием и мылом. Миша не успел даже осознать, что произошло, но когда осознание дошло до него, веселая усмешка застыла на лице, а сам Миша тихо прошептал себе под нос: «Я же пошутил просто…» Сразу после этих слов дверь в Сашину комнату резко распахнулась, и вошел Романов, настроенный на полном серьезе брить Москву и укладывать его волосы. Московский не сопротивлялся, потому что ни один нормальный человек не отказался бы от того, чтобы кто-то другой привел его в порядок, так ведь? Хотя лезвие для бритья лица в чужих руках самую малость пугало. «Ну что ж, играть – так играть», – подумал Миша и после этого старался сидеть как можно прямее и спокойнее, когда Саша намылил нижнюю часть его лица и уже подносил к его лицу лезвие. Романов по себе знал, какого это ощущать страх во время бритья лица, поэтому старался делать это с особым вниманием и аккуратностью, сфокусировав свой взгляд на Мишиной челюсти. Сам Миша первые полминуты наблюдал за процессом через зеркало, но потом перевел взгляд на Романова, не того, что отражался в зеркале, а на реального Романова. Его лицо было так близко, почти соприкасалось с его лицом, но недоставало лишь нескольких сантиметров. Носа коснулась смесь приятных запахов: пахло чем-то древесным и сладким. Кажется, это те духи, что лежат сейчас на полочке у зеркала, и Романов ими надушился. Эта близость и приятный запах, шедший от Александра, в некоторой степени завораживали Московского… – Миша, хватит смотреть на меня таким взглядом, – шепнул Саша, заканчивая с бритьем. – А я и не смотрел. – Он явно засмотрелся. – Ну-ну. С укладкой проблем совсем не возникло: та была готова еще быстрее, чем сбрита щетина. Наконец Саша отошел, дав Мише посмотреть на результат работы. Михаил хотел было что-то ответить, но Александр, глянув на часы, перебил Мишин порыв: – Все, нет времени на отзывы, пора уже выходить, желательно быстрее, ведь мы опаздываем.