На своём месте

Сколько Гэвин Рид себя помнил, он всегда ненавидел свою сущность омеги. Это было клеймом, приговором, практически ругательством, никак не вязавшимся с его внутренним самоощущением; чем-то, что он в себе ненавидел. Чем-то, чего он стыдился. Чем-то, что ставило крест на всех его планах, мечтах и амбициях. — Прекрати, — раздражённо выговаривала ему мать, стоило ему заикнуться о полицейской академии. — Ты омега, а омегам в полиции не место. Оставь это альфам и перестань заниматься ерундой. «Оставь это альфам» звучало в их доме чаще, чем «доброе утро». В переводе на Диалект Гэвина Рида это означало «завали ебало». Гэвин дураком не был. В один прекрасный день он понял, что семья никогда не поддержит и не поймёт его, бракованного омегу — и, хуже того, омегу, гордившегося фактом своей бракованности. И, что называется, завалил ебало. Если точнее — собрал свои нехитрые пожитки, черкнул пару прощальных строк на стикере омерзительного поросячье-розового цвета и свалил из дома. В следующий раз, когда он вышел на связь с родителями, Гэвин мог похвастаться несколькими набранными килограммами мышечной массы, сломанным носом и — выкусите, сучки — поступлением в полицейскую академию. А ещё — рецептом на таблетки, позволяющие ему замаскировать запах. Этот ублюдский, слюнявый, совершенно ему не подходивший запах — что-то сладкое, с нотками выпечки и ванили. Что-то омежье. Восхитительное изобретение современности — эти подавители. Ни запахов, ни течек, ни мучений… никакого возбуждения, никакой слабости, никакого сумасшествия каждые четыре месяца. Гэвин хорошо помнил свою первую течку. Помнил унижение и боль, которые испытывал. Помнил, как мать гладила его по мокрой спине и приговаривала, что это хорошо, что так и должно быть, что он наконец-то становится омегой. Что всего-то и нужно, что немножечко потерпеть. А дальше станет легче. Дальше он встретит своего альфу, и тогда… Ему хотелось бы стереть из памяти это жалкое воспоминание, после которого он неделями восстанавливал чувство собственного достоинства, а старший брат, Элайджа, подкалывал его на тему пубертата и ехидно интересовался, понравились ли ему ощущения. Гэвин так его ненавидел. Гэвин так ненавидел себя. — Вы ведь знаете, что блокаторами злоупотреблять нельзя? — встревоженно спрашивал у него один фармацевт за другим перед тем, как отдать нетерпеливо переминающемуся с ноги на ногу Гэвину заветную коробочку. — Они могут серьёзно навредить вашей репродуктивной системе, а кроме того, когда вы встретите своего Истинного… — Да-да-да, — закатывал глаза Гэвин, натянутая улыбка которого с каждым разом становилась всё более похожей на оскал. — Он всё равно меня учует, а я рано или поздно заполучу откат за все подавленные течки. Дайте уже сюда, я тороплюсь. Фармацевты поджимали губы и качали головами. Гэвину было похер. Гэвин не собирался встречать своего Истинного — ни сейчас, ни через год, ни через десять. У него были планы на эту жизнь, мать вашу, и в планы эти вовсе не входили любящий альфа, разбрасывающий по дому грязные носки, и парочка сопливых детишек. Мать, стабильно названивающая ему каждое воскресенье, но получающая ответ раз в пару месяцев, выла в трубку и драматично спрашивала, когда Гэвин забудет «эту блажь» и осчастливит её внуками. По скромному мнению Гэвина, внуков у миссис Рид было и так предостаточно — Элайджа на пару со своей смазливой омежкой Хлоей, с которой у них был сахарно-сиропный роман со старшей школы, штамповал одного отпрыска за другим. Сколько их у него уже было, двадцать пять? Отец с Гэвином не разговаривал. Ни разу не принял участия во всё более напряжённых и коротких созвонах с матерью. Не пришёл на его выпускной. Матушка-то явилась, пусть лучше бы не появлялась там вовсе: стояла и выла, впервые за четыре года увидев сына вживую. Голосила что-то про то, как его «изуродовали» — сам Гэвин считал свой шрам на переносице крайне сексуальным, — про то, что он никогда не понравится ни одному альфе — Гэвин вовсе против этого не возражал, — про то, что ему полагалось взять пример с Хлои и стать образцово-показательным оме… Здесь Гэвин отволок её подальше от своих теперь уже бывших сокурсников — не дай блядский господь кто-то из них услышит! Непременно ведь растреплет всем остальным пикантную шокирующую новость об истинной сущности главного задиры потока! Не то чтобы в полицейскую академию не принимали омег. Прямого запрета на это на самом-то деле не было — это попахивало сексизмом, а сексизм в их современном до усрачки толерантном обществе не приветствовался. Омегам просто «не рекомендовалось» заниматься подобными вещами. Это было «слишком опасно». Это «могло им навредить». Гэвин на хую вертел все эти «не рекомендовалось» и «слишком опасно». Гэвин был отличным метким стрелком, неплохим тактиком и, хоть и не мог потягаться с сокурсниками-альфами в физической силе и выносливости, брал изворотливостью и хитрожопостью и умудрялся выезжать на неплохой средний балл — со стипендии ему слетать было никак нельзя. Элайджа, конечно, подбрасывал ему во время учёбы деньжат, наверняка с лёгкой руки сердобольной мамаши… И Гэвин раз за разом осуществлял обратный банковский перевод, скрипя зубами от плохо сдерживаемой ярости. Ему не нужна была жалость. Ему не нужна была помощь. Он вовсе не был таким, как все эти тонкие да звонкие омежки, которые постоянно отирались у академии, дожидаясь своих альф. Хрупкие слабые омежки, неспособные самостоятельно открыть бутылку воды. Жалкое зрелище. В Гэвине Риде не было ничего из этого. Гэвин Рид был крепким и жилистым, острым на язык и лёгким на подъём, рекордсменом по количеству визитов к декану и отработок за очередную драку. От Гэвина Рида ничем не пахло. Ни ванилью, ни блядской выпечкой, в которой было столько калорий, что он мог бы поправиться от одного взгляда в сторону пекарни. Гэвин Рид был бетой. Обыкновенным среднестатистическим бетой. И, когда он сменил звание курсанта на должность стажёра в полицейском участке, это не изменилось. — Бета, значит, — задумчиво прогудел капитан полиции Детройта Джеффри Фаулер, изучая его личное дело, пока Гэвин ёрзал на жёстком стуле. — Двадцать три года, а? Неплохие отметки. Мелковат, конечно… — Это на вырост, — раздражённо огрызнулся Гэвин, который терпеть не мог, когда его тыкали носом в его комплекцию. Проклятая омежья сущность! Он мог сутками не вылезать из спортзала — и оставался гибким и худым. Никаких тебе рельефных мышц, из-за которых едва не лопается на спине рубашка. Омерзительно. Фаулер хохотнул и шумно захлопнул папку с его резюме. — Что ж, в этом отделе не хватает тех, у кого не сносит крышу из-за запахов, — одобрительно заметил он и протянул Гэвину огромную руку. — Когда готов приступать? Гэвин был готов — сразу же, да хоть сейчас. И всё шло отлично. Целых пять лет всё шло отлично: Гэвин горстями жрал подавители и блокаторы запаха, процент раскрываемости дел медленно, но неумолимо полз вверх, начальство было им довольно, а среди альф участка он слыл своим в доску — может, немного скотинистым и острым на язык, но в целом неплохим, надёжным парнем, которому можно доверить спину и жизнь. И пусть фармацевты раз за разом становились всё обеспокоеннее, а знакомый врач, выписывая рецепт, всё чаще напоминал о возможных побочках таблеток… Гэвин наконец-то жил. Так, как хотел; так, как ему было нужно; так, как жили беты. И-де-аль-но. Коллеги беззлобно посмеивались над ним, убеждённым трудоголиком и холостяком, всё норовили познакомить с «какой-нибудь симпатичной бетой», а Гэвин отмахивался, отговаривался занятостью, шутил, что принёс обет верности работе и не может променять её на сиськи. Бен качал головой, Хэнк скептически хмыкал, Браун и Пирсон сплетничали о том, что у него наверняка кто-нибудь есть, но это же Рид, вы его знаете, когда это он с нами откровенничал? Гэвин в самом деле избегал обсуждать с ними личное. Слишком много в его жизни было всяких «но», неудобных ниточек, потянув за которые, можно было наткнуться на неприглядную правду о его истинной сущности. И, разумеется, никто бы слова ему не сказал, узнай они. В лицо — не сказали бы. Был в участке один омега. Коннор Стерн. Напарник и — Гэвин готов был поставить на это свою девственную задницу — любовник Хэнка. Гэвин, впрочем, никогда не уточнял. Может быть, во всём участке он был единственным, кто ни разу не поинтересовался у Коннора, трахаются ли они с Андерсоном. В первую очередь потому, что Гэвину было глубоко, абсолютно, кристаллически на это похер. Во вторую — потому, что он не хотел представлять то, как этот дедан натягивает смазливого кареглазого Коннора, сраную модельку, звезду с обложки, того-самого-идеального-омегу… Способного затолкать язык любого, кто посмел бы усомниться в его профессионализме, ему же в жопу. Гэвин его за это уважал, хоть Коннор и был маленькой паскудой. Уважал — и ненавидел. Коннор был для него напоминанием о том, кем являлся он сам. И каждый раз, когда кто-то посмеивался над Коннором у него за спиной или отпускал скользкую шуточку про «омежек в форме» — в лицо-то говорить такое было нельзя! — Гэвин зверел и лез в спор. Кем его после этого считали в участке, ебанувшимся правозащитником или тайным воздыхателем, тащившимся по Стерну и не имевшим ни малейшего шанса, Гэвин не знал. Не особо-то и хотел знать. Зато Коннор был единственным из коллег, с кем он переговаривался чаще пары раз в месяц. Не то чтобы они дружили. Хера с два! Скорее соблюдали некий вооружённый нейтралитет. Коннор знал, что Гэвин его недолюбливает, и ещё знал, что Гэвин из раза в раз отстаивает его право находиться в участке с агрессивным упрямством религиозного фанатика — а потом проходит мимо него, не отвечая на приветствие, и толкает в плечо на пути к кофеварке. Гэвин знал, что он Коннора интригует и что Коннор считает его в каком-то смысле… безопасной зоной. Безопасной зоной. Обнять и плакать. Был бы он в самом деле бетой… Может, и приударил бы за Коннором. Тот был ладным, симпатичным, с трогательной кудряшкой на лбу и россыпью родинок на худых руках. А Гэвин к маячившему на горизонте тридцатнику уже успел трахнуть пару-тройку омег. (И ни-хе-ра не почувствовать. Вообще ничего.) Но у Коннора был Хэнк, звереющий, стоило Гэвину провести рядом с его супер-пупер сладеньким мальчиком больше двух минут, а у Гэвина… А у Гэвина были — тщательно скрываемая сущность, кончающиеся таблетки и нежелание лишний раз получить по морде. Даже возможность пощекотать нервишки Андерсона того не стоила. В этот день Коннор казался особенно счастливым и довольным жизнью. Прямо-таки источал радость. Это раздражало, и Гэвин, столкнувшийся с Коннором у обожаемой им кофеварки, не преминул язвительно проехаться по этому факту: — Ты щас из штанов выпрыгнешь. Что такое, Фаулер одобрил тебе декрет? — Очень смешно, — не обиделся Коннор, которому всегда удавалось с феноменальной лёгкостью игнорировать подначки Гэвина. — Случилось кое-что хорошее. Кое-что замечательное. — Безумно за тебя рад, — кисло пробормотал Гэвин, глотнув кофе и поморщившись: с сахаром он переборщил. — Расскажешь или и дальше будешь бесить меня своей счастливой рожей? Не то чтобы ему на самом деле было интересно, что там такого замечательного произошло у Коннора. …ну, может быть, чуть-чуть. В конце концов, ему всё равно нечем было заняться! На прошлой неделе его напарник, жирдяй Бен Коллинз, наконец-то соизволил уйти в отставку, и весь участок вздохнул с облегчением (во всех смыслах). А коль скоро нового напарника Гэвину ещё не подыскали, то и на вызовы его пока не отправляли. Он уже успел поскандалить по этому поводу с Фаулером, получить выговор и угрозу о лишении премии, разозлиться на весь мир, махнуть рукой, категорически отказаться от копаний в архиве и… — На самом деле, — мягко произнёс Коннор, отвлёкший его от безрадостных мыслей о перспективе возни с «висяками», — это и для тебя отличная новость. — Неужели, — вяло буркнул Гэвин, приподняв брови в не слишком-то достоверной имитации удивления. — Сгораю от нетерпения услышать её. Андерсон тоже сваливает? — Гэвин, — осуждающе произнёс Коннор и трогательно нахмурился. Иногда Гэвина бесило то, как много в этом мудле было от Типичного Омежки. Впрочем, учитывая то, как нехило Коннор однажды навалял ему в архиве… Так. Это воспоминание он собирался унести с собой в могилу. — Ну так что? — нетерпеливо поинтересовался Гэвин, в один глоток допив кофе и не глядя швырнув смятый стаканчик в мусорное ведро. — У нас тут не испанский сериал, хватит вот этих вот драматичных пауз. — У меня есть младший брат, — начал Коннор и обезоруживающе улыбнулся, продемонстрировав ямочки, по которым тёк весь отдел, за исключением детектива Гэвина Рида. — В прошлом году он окончил полицейскую академию… и теперь присоединится к нашему коллективу в участке. Гэвин скривился: в списке «отличных новостей», которых он ожидал от Коннора, душещипательная история про братишку не тянула даже на предпоследнее место. — И? — грубовато осведомился он, скрестив руки на груди. — Мне-то чё? Можете хоть всем семейством сюда переселиться, включая собаку. Ах да, совсем забыл: Хэнк уже… — Он станет твоим напарником, — перебил его Коннор. — Вместо Бена. Если бы Гэвин ещё пил кофе, он непременно облился бы. А так — только поперхнулся воздухом, поглазел на Коннора в ужасе и, осмыслив и приняв неизбежное, театрально возвёл очи долу: — Боже, ещё один Стерн… дай угадаю — такой же сладуля в узких штанишках, как ты? Справедливости ради, Коннор никогда не надевал на работу узкие штанишки. Но всё равно покосился на свои классические прямые брюки, помрачнел на мгновение и, с явным усилием вернув на своё лицо улыбку, уклончиво отозвался: — Не совсем. Шанс оценить то, что в понимании Коннора трактовалось как «не совсем», представился Гэвину буквально на следующий день: Фаулер с утра пораньше согнал всех на внеплановый разбор полётов, долго распинался о ценностях отдела и повышении качества работы… а потом заявил с отеческой гордостью, которая должна была насторожить лениво разглядывающего свои ногти Гэвина с первых же слов: — Я рад представить вам нашего нового сотрудника, которого, я надеюсь, вы примете со свойственным нашему участку дружелюбием, — тут Гэвин громко хмыкнул и заслужил тычок под рёбра от Тины Чен, — и готовностью к сотрудничеству. Вот тут-то до Гэвина дошло, и он медленно поднял голову. Фаулер нетерпеливо махнул кому-то рукой, и от разномастной толпы сотрудников участка, имён половины из которых Гэвин в жизни бы не вспомнил, отделился и приблизился к нему парень… Нет. Не-ет. Вот это парнем было назвать нельзя. — Ричард Стерн! — гордо объявил капитан Фаулер, пожавший этому руку. — Блестяще окончивший полицейскую академию, завершивший практику и наконец присоединившийся к нашей семье. В любых других обстоятельствах Гэвин непременно прыснул бы на слове «семье». В каких угодно других, блядь! Но это… это… — Ты же сказал, — замогильным голосом пробормотал он на ухо стоявшему рядом с ним Коннору, улыбавшемуся так широко, будто Рождество наступило в апреле, — что это твой младший брат. Б-братишка… — Ну да, — искренне удивился Коннор. — А что не так? — Что не так? — свистящим шёпотом переспросил Гэвин и окинул новоиспечённого коллегу очередным взглядом с ног до головы. Ричард Стерн оказался высоким… нет. Не так. Высоченным. Сраным шкафом два на два! Широкоплечий, подтянутый, крепкий, в рубашке с закатанными до локтей рукавами, открывавшими вид на сильные руки, он был чудовищно, возмутительно, непростительно не похож на Коннора. И в то же время… в то же время… У него были такие же волосы — чёрные, вьющиеся крупными кольцами. Даже сраная кудряшка на лбу была такой же! И бледное красивое лицо с чётко очерченными линиями. Только глаза — другие. Серые, цвета грязного льда и дыма. Холодные. Когда эти глаза встретились с его собственными, Гэвин невольно вздрогнул и отступил на полшага. А потом рассердился на себя и вызывающе расправил плечи: ещё он не пятился из-за давящей ауры возомнивших себя хер знает кем самцов! — Ты не говорил, — прошипел он на ухо Коннору, готовый ухватиться за любой повод для того, чтобы отвлечься от Ричарда Стерна, которому теперь что-то тихо втолковывал Фаулер, — что твой младший брат — альфа. — Какая разница? — не понял Коннор. — Бен тоже был альфой. Гэвин и сам не смог бы объяснить ни ему, ни себе, в чём было дело. Его таблетки ещё ни разу его не подводили — да он обычно даже не понимал, кто из его знакомых является альфой, кто бетой, а кто омегой! Блокаторы работали на ура, лишая его возможности чувствовать запахи, и это охренительно облегчало ему жизнь. Но сейчас Гэвину стало неуютно, неспокойно, под ложечкой засосало, как будто вот-вот должно было произойти что-то ужасное, как будто тот факт, что его новоиспечённый напарник был альфой, мог всё разрушить, как будто… — Гэвин Рид, не так ли? — раздалось рядом с ним, и ничего не выражающие серые глаза Ричарда Стерна очутились прямо напротив его собственных. Гэвин как-то вдруг, совершенно внезапно осознал, что его коллеги успели рассосаться и что даже Коннор отступил в сторону, будто давал им возможность пообщаться. — Рад знакомству. Рассчитываю на то, что мы срабо… Пауза. Крошечная заминка. Бешеный удар внезапно свихнувшегося сердца. И — сошедшие с ума рецепторы, неспособные улавливать запахи, но ощутившие в это мгновение что-то… что-то… Дым костра. Сандал. Свежемолотый кофе. Неуловимое послевкусие чего-то сладкого. «Да отвалите вы от меня! — однажды вспылил Гэвин в ответ на очередной драматичный монолог фармацевта о неотвратимой встрече с его Истинным, которая поставит крест на всей этой эпопее с подавителями. — Не встречу я его никогда!» И охренительно проебался с этим громким заявлением.