На своём месте

Дорога заняла около полутора часов, и на протяжении всего этого времени Гэвин угрюмо молчал. Молчал и Ричард — должно быть, уловил его подавленное настроение и не хотел мешать; а может, предавался тем же мрачным размышлениям, что и он сам. Они ехали к его, Гэвина, родителям. Вроде как Рождество отмечать. Счастье-то какое, ну просто обосраться. — Готовься к худшему, — сказал Гэвин Ричарду накануне. — Мать будет тоскливо вздыхать, а отец — разочарованно на меня коситься. Это типа нормально. Они всегда так делают. — Всё не может быть так плохо, — возразил ему Ричард тогда. Но Гэвин знал, что очень даже может. Он обещал — себе, доктору Томпсон, Элайдже, — что попытается наладить отношения. Что хотя бы пойдёт на контакт. Но ничего хорошего от грядущего Рождества он не ждал, так что… — Эй, — Ричард прошёлся короткой беглой лаской по его щеке, и Гэвин сильнее стиснул пальцами руль. — Не нервничай. Если всё пойдёт по худшему сценарию, мы просто уедем. Гэвин вздохнул: — Я знаю. Просто… стрёмно мне как-то. Я несколько лет к ним не приезжал. — И я горжусь тем, что ты решился на это, — сказал Ричард. Гэвин подозрительно на него покосился, но в глазах у него не читалось ни иронии, ни насмешки. Только спокойная уверенность. Что ж, за одну эту формулировку, пожалуй, стоило попробовать. Их встречала миссис Рид — невысокая и худая, в зелёном свитере с оленями. Гэвин надевать подобную дрянь отказался наотрез, а вот она каждое Рождество напяливала это убожество; когда-то это было вроде как их семейной традицией, а теперь — была ли вообще семья? Они с Ричардом выбрались из машины. Маленькая фигурка его матери, замершей на пороге дома, пошевелилась и сдвинулась с места, с каждым шагом набирая в размере. Когда она приблизилась к ним на несколько шагов, Гэвин открыл рот, готовясь выдавить какое-нибудь неловкое и скомканное приветствие, но она успела первой. — Гэвин! — воскликнула миссис Рид и обняла его, торопливо, бегло, сразу же отпрянув, словно не была уверена, как он отреагирует на это объятие. А потом перевела взгляд на Ричарда. Улыбнулась и ему. Сказала: — А ты, должно быть, Ричард. И обняла его тоже, хотя Гэвин никогда раньше не замечал за ней подобных порывов. Они переглянулись поверх её головы. — Ну хватит, мам, — сконфуженно пробормотал Гэвин, потирая шею с зажившим следом от чужих зубов. — Пойдём в дом. — Рада познакомиться, Ричард, — тихонько шепнула миссис Рид, отстраняясь. Когда она вновь повернулась лицом к Гэвину, он вздрогнул: мама, которую он помнил молодой женщиной по своим подростковым годам, показалась ему чудовищно постаревшей, жутко и неправильно, будто бы вопреки законам природы. Или Гэвин просто не замечал этого никогда прежде? — Отец уже ждёт, — сказала миссис Рид с новой, незнакомой ему нежностью в голосе. — Я запекла утку и приготовила твой любимый пирог, Гэвин, ну, помнишь, тот, с вишней? Идёмте, идёмте же скорее, мальчики! «Мальчики» снова встретились взглядами. Глаза Ричарда смеялись. Когда они с Гэвином поднялись на крыльцо, их плечи столкнулись, пальцы на мгновение сплелись и сразу же разжались. Пожалуй, он был способен выдержать один праздничный семейный ужин.

***

— Готов? — спросил Ричард, ободряюще сжавший его плечо. Гэвину мучительно захотелось ответить честным и безжалостным «нет». Его мелко потряхивало; он был в шаге от того, чтобы, развернувшись, не сбежать из участка немедленно, и только присутствие Ричарда не позволяло ему поддаться порыву. — Готов, — хрипло произнёс он наконец, соскребая остатки своей смелости. Курс инъекций завершился две недели назад. Это удачно совпало — при его, Гэвина, небольшом вмешательстве, разумеется — с его отпуском; и, когда его накрыло всем, с чем полагалось жить омегам, включая течку, обострённую чувствительность и проклятый запах ванили, рядом не было никого, кроме Ричарда, чтобы заметить это. Две недели Гэвин привыкал. Чуть ли не ежедневно созванивался с доктором Томпсон, с завидным спокойствием встречающую каждую его мини-истерику. Открывал себя — своё тело, свои эмоции, свои грани отзывчивости — заново. И, конечно, они с Ричардом трахались как кролики. Это было бочкой мёда, а теперь пришло время для ложки дёгтя. — Всё будет в порядке, — шепнул Ричард еле слышно, убрав руку с его плеча, и мягко, но настойчиво подтолкнул Гэвина к двери. Гэвин вдохнул. Выдохнул. И зашёл. Сперва на него не обратили внимания. Это было к лучшему; Гэвина это полностью устраивало. Он прошёл к своему рабочему месту торопливым нервным шагом, плюхнулся на стул, уставился невидящим взглядом в экран. Доктор Томпсон оказалась отличным мозгоправом, заставившим Гэвина пересмотреть многое в своих убеждениях, сомнениях и страхах. Но на что она повлиять не могла никак, так это на реакцию его коллег, привыкших видеть в нём бету. Конечно, какая-нибудь Пирсон и не узнает о том, что произошло, пока ей не расскажут; беты ведь не чувствуют запахов. …впрочем, метку — метку увидеть может и она. Гэвин украдкой коснулся шеи. Метке было три месяца, но это был первый раз, когда он не собирался прятать её на работе. Прежде в ход шло всё — шарфы, водолазки, тональники… что угодно. Ричард усмехался, Хэнк, который, естественно, всё знал, беззлобно подтрунивал про засосы, Коннор неодобрительно качал головой — уж он-то метку не прятал, пусть они с Андерсоном не позволяли себе никаких физических контактов на работе. Это вроде как было… негласным правилом: держи всё в тайне. Даже если в эту тайну посвящён каждый в участке. Так или иначе, в какой-то момент это произошло. Тина прошла мимо него раз, второй, третий; старалась, наверное, быть незаметной, но получалось паршиво — лицо у неё становилось всё изумлённее. Потом она начала шептаться с рыжеволосой стажёркой, кидая на него взгляды украдкой. И старые добрые сплетни сделали своё дело — к обеденному перерыву участок гудел как улей. К Гэвину. Не подошёл. Никто. Ни один не спросил: «Эй, приятель, что это за запах?»; ни один не прокомментировал метку; ни один не произнёс сакрального «Да какого хера, ты же не…» Он был — да. Но эту шокирующую новость отдел разделил между собой, не вовлекая его в обсуждение. Боковым зрением Гэвин, имитирующий усиленную рабочую деятельность с такой самоотдачей, что у него разболелась голова, видел, как хмурится Хэнк. Потом Андерсон о чём-то заговорил с Коннором. Гэвин мысленно подумал, что убьёт их, если они выкинут что-то тупое — ну, например, если бросятся отстаивать его честь перед остальными. Его честь не надо было отстаивать, ясно? И защищать — тоже. Он прошёл через всю эту срань не для того, чтобы теперь ему дали понять, что только из-за того, что он омега, он не… Да чёрт побери. Он взял с них обещание. Со всех троих: с Ричарда, с Коннора, с Хэнка. Попросил не вмешиваться. Попросил дать участку время осознать, а ему — возможность противостоять этому в одиночку. Гэвину не хотелось быть слабым; он думал, что готов ко всему; так почему теперь ощущал себя ужом на сковородке? Он случайно столкнулся взглядом с Миллером. Миллер смотрел недоверчиво, точно ждал, что вот-вот ему объявят, что всё это было лишь неудавшейся шуткой. И почему-то именно вот такого взгляда, не смеющегося, не презрительного, а неверящего, оказалось достаточно для того, чтобы терпение Гэвина лопнуло, как воздушный шарик. Он поднялся на ноги. Отдел заткнулся, как по волшебству. — Сгоняю покурить, — одними губами произнёс Гэвин, глядя на Ричарда, и в абсолютной тишине покинул офис. В курилку к нему бы не сунулись. Это вроде как была его территория, а отдел хорошо знал, что бывает, если посягнуть на собственность Гэвина Рида. Так что здесь можно было плюхнуться на лавку, вытащить из кармана зажигалку, торопливо поджечь сигарету трясущимися пальцами и, закурив, с облегчением выпустить струйку дыма. Здесь было тихо. Здесь не было скандальных обсуждений Невероятного Открытия Про Гэвина Рида. Здесь никто бы его… — Не помешаю? — сначала, когда Гэвин повернул голову, он подумал, что это Ричард, и что-то в нём обнадёженно ёкнуло; но это был Коннор. — Валяй, — равнодушно пробормотал он, двигаясь на лавке и стараясь не звучать разочарованно. Коннор сел рядом. Пару минут они молчали — Гэвин отрешённо курил, а Коннор рассматривал его со странным любопытством, будто Гэвин был сраным подопытным кроликом. — Как ты? — спросил он наконец. — Нормально, — солгал Гэвин. А потом, после очередной затяжки, раздражённо выпалил: — Нет. Нет, нихера я не нормально. Они все… пялятся, и обсуждают, и… — Я знаю, — мягко прошелестел Коннор, когда он выдохся. — Знаю, каково тебе. Когда я сошёлся с Хэнком, а все об этом узнали, я… столкнулся с чем-то подобным. Мне улыбались в лицо, а выходя из туалета, я слышал обрывки разговоров о том, какая между нами разница в возрасте и как всё это отвратительно. Гэвин поморщился и сухо сглотнул. Никотиновая горечь обожгла язык. — Но это ведь кончилось, да? — в его голосе было больше жалобных ноток, чем ему хотелось бы. — Они перестали обсуждать. Ну, может, не совсем, но… Коннор пожал плечами: — Я не знаю, когда это сошло на нет. На самом деле я даже не уверен, что сошло. От этого можно абстрагироваться, и… — Не надо, — сквозь зубы прорычал Гэвин, стряхивая табак с джинсов, — рассказывать мне, что я привыкну или что я должен быть выше этого. Сыт по горло этой хуйнёй после психотерапии. Меня это бесит, Коннор. Я не думал, что они отреагируют так… — Бурно? — спокойно предположил тот. И печально улыбнулся одними уголками губ: — Гэвин, это закрытый коллектив. Для большинства из них день пройдёт неудачно, если не выйдет перемыть кому-нибудь кости. Так почти везде: в социуме люди чувствуют себя вправе обсуждать и осуждать других. — Но ты никогда так не делал, — отрывисто бросил Гэвин. — И я тоже. Никогда не участвовал в их сплетнях. — Гэвин, послушай меня, — с неожиданной суровостью произнёс Коннор и поймал его за запястье, когда Гэвин потянулся за новой сигаретой. — В этой ситуации у тебя только два варианта. Ты можешь забиться в нору и жалеть себя, можешь возненавидеть каждого в участке, можешь постараться сделаться невидимым, незаметным, не привлекающим внимания… а можешь высоко поднять голову и продолжать быть тем, кто ты есть. Омегой. Партнёром Ричарда. Его Истинной Парой. Так, как будто ты гордишься этим. — Я действительно этим… — начал было Гэвин, но Коннор перебил его и жёстко добавил: — Они всегда найдут грязное бельё, в котором можно копаться. Разница только в твоём отношении к этому. Человека, который спокоен и счастлив, трудно унизить и невозможно задеть. И раньше, чем ошарашенный Гэвин успел сказать хоть слово, Коннор встал, похлопал его по плечу и, склонившись к самому его лицу, шепнул: — В какой-то момент я понял, что лучший способ укоротить чересчур длинные языки — это шокировать их обладателей. Гэвин недоумевающе нахмурился; однако спросить, что Коннор имел в виду, он уже не сумел — дверь курилки тихонько скрипнула, и он остался один. Он помолчал. Посидел на лавке, играясь с зажигалкой. Дрожащий синий огонёк лизал пальцы, не обжигая, и Гэвин почему-то подумал о Ричарде. О его неизменной, ненавязчивой, нескончаемой заботе: когда он сопровождал его на очередной укол; или звонил после сеанса психотерапии; или обходил вместе с ним десятки кошачьих приютов, потому что «у меня должно сердце ёкнуть на этого кота, понимаешь, Ричи». Обо всех тех разах, когда Ричард шёл на уступки: с полусекретным статусом их отношений; с маскировкой метки; с его, Гэвина, фальшивой сущностью беты. Подумал о том, что Ричард ни разу не сказал, что недоволен таким положением дел или что чувствует себя какой-то частью жизни Гэвина, которой он стыдится. Просто был рядом. Когда Гэвина скручивало болезненными спазмами течки; когда Гэвин простыл и залил соплями всю квартиру; когда Элайджа пригласил их на день рождения своего старшего сына (и Ричарду пришлось мужественно терпеть облепившую его ораву детворы, моментально окрестившей его любимым дядюшкой). Когда Гэвин — после этого — говнился и загонялся весь вечер, а потом категорично сообщил, что у них, вот у них двоих, детей не будет, и если Ричарда это не устраивает, то он может попытать счастья с кем-то другим (как будто его сердце не взвыло раненым зверем от этих слов). А Ричард только пожал плечами и ответил так просто, будто в его голове это было аксиомой, не требующей доказательств: «Мне не нужны дети от кого-то ещё. Мне нужен ты. И чтобы ты был счастлив». Гэвин — был. А Ричард? — Дьявол, — он потёр лицо. Проморгался, потому что глаза подозрительно защипало. Решительно встал на ноги и поспешил вернуться в отдел, надеясь, что правильно интерпретировал совет Коннора. Ричард нашёл его глазами первым. У него был обеспокоенный и напряжённый взгляд, и Гэвину подумалось, что, возможно, Ричард не пришёл к нему в курилку исключительно благодаря Коннору. Не хотел навязываться. Не хотел компрометировать. Чёрт, он был слишком, слишком идеальным. Достойным того, чтобы показать его всему миру, разве нет? Гэвин пересёк офис в несколько широких шагов. Вклинился бедром между письменным столом Ричарда и его стулом. Оглядел любопытно уставившихся на него коллег — как же он всех их сейчас ненавидел. Вдохнул. Выдохнул. — Гэвин, что-то не та… — начал было встревоженно замерший Ричард, но Гэвин не дал ему шанса завершить фразу. Он склонился к самому этому бледному лицу, знакомому и любимому до последней родинки, улыбнулся дрожащими губами и поцеловал его. Где-то позади, на фоне, кто-то охнул: Браун или, может быть, Коллинз. Гэвин зарылся пальцами в чужие волосы, легонько массируя затылок, и вытянул правую руку, продемонстрировав всем желающим средний палец. Шокировать, да, Коннор? Это можно. То, что они там думают и как именно будут склонять на все лады его доброе имя после этой выходки, волновало Гэвина ровно до того момента, пока губы Ричарда не дрогнули, размыкаясь, а его тёплая уверенная ладонь не легла Гэвину на поясницу. И всё остальное вроде как стало… абсолютно неважным. Всё — включая штраф от разъярённого начальства за непотребства на рабочем месте.