На своём месте

Дурацкий вариант с романтикой и свечами Гэвин отмёл сразу же. Эта сопливая срань вызывала у него рвотные позывы; а ещё у него были все основания полагать, что Ричард — этот восхитительный обмудок — впечатлится лепестками роз и его бритыми яйцами настолько, что будет ржать до икоты, а это, несомненно, нанесёт по его, Гэвина, самооценке сокрушительный удар. В пизду ваши свечи! Доктор Уилсон советовал ему вести себя естественно. Пригласить Ричарда фильм посмотреть. Приготовить что-нибудь, возможно, распить бутылочку вина — а дальше дело пойдёт как по маслу. Но всё, естественно, пошло по пизде сразу же. То есть сначала всё было нормально. Гэвин написал Ричарду, дождался ответного «договорились», сгонял в магазин за продуктами и винцом — та ещё дрянь, но сойдёт, чтобы расслабиться. Потом замутил лазанью, руководствуясь советами из интернета, засунул её в духовку и помчался в ванную. Долго критически разглядывал себя в зеркале — помятого, с щетиной и шрамом на переносице, — косился на бритву, но руки так тряслись, что пришлось послать идею с бритьём к чертям. Не оскорбит же Ричарда, в конце-то концов, его мужественная волосатость! Хотел бы сладкого да гладкого омежку — нашёл бы. Ну типа. Наверное. Так или иначе, в ванной, предаваясь экзистенциальному кризису, Гэвин проторчал куда дольше, чем планировал — и, когда он наконец выбрался оттуда, на ходу подтягивая надетые прямо на голое мокрое тело штаны, из кухни подозрительно тянуло горелым. — Пиздец, — убито пробормотал Гэвин, ввалившись туда и застав лазанью за самоуничтожением. «Пиздец» было, в общем-то, всем, что он мог сказать про ситуацию. Он схватил прихватку, вырубил духовку, вытащил на свет божий то, что осталось от его кулинарного шедевра… скривился, оценив подгорелую корочку. Попробовал всковырнуть её вилкой, но лазанья была безнадёжно испорчена. Чёрт. Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Может, заказать пиццу? Если позвонить в Buddy’s Pizza, есть шанс, что они успеют до приезда Ри… В дверь позвонили. Нет. Не успеют. Гэвин выругался, снова подтянул штаны и бросился в коридор. Ричард, стоявший на пороге, оценил его взлохмаченный вид, капли воды на шее, бешеный взгляд — и вскинул идеально очерченную бровь: — Я, видимо, не вовремя? — Заткнись, — простонал Гэвин, за руку втягивая его в квартиру и шумно захлопывая дверь. — Что это за запах? — уточнил Ричард, неторопливо стягивая перчатки. Гэвин неловко кашлянул, пожал плечами, буркнул смущённо и с вызовом одновременно: — Я типа готовил. — Готовил, — мягко повторил Ричард, изучая его лицо знакомым ласкающим взглядом, от которого у Гэвина сладко сжималось сердце и тяжелели яйца. — Лазанью, — зачем-то пробормотал он, пока Ричард вешал пальто. — Но, э-э… готовка — это не моё. В серых глазах блеснули насмешливые искры. Ричард приблизился к нему, притянул к себе за подбородок, коснулся губами губ в привычном, но по-прежнему волнующем поцелуе, боже, они уже даже целовались как женатики. Гэвину захотелось податься ближе, прижаться, столкнуться бёдрами с его, пройтись ладонями по предплечьям… — Готовка — это совершенно не твоё, — невозмутимо согласился Ричард долгие мгновения спустя, отстранившись ровно настолько, чтобы продолжать дразнить каждым выдохом его губы. — Если дашь мне полчаса, я что-нибудь придумаю. Гэвин пожал плечами: — Валяй. Уже оказавшись на кухне, Ричард окинул выразительным взглядом и противень с погибшей лазаньей, и гору немытой посуды, и — тут в его глазах мелькнуло что-то ещё — закупоренную бутылку вина. В конечном итоге недовольному таким положением дел Гэвину была выдана губка, а Ричард закатал рукава своей пижонской чёрной рубашки, делающей его охренительно горячим, и направился к холодильнику. В полчаса он действительно уложился. Если точнее, в двадцать восемь минут. — Ну как? — спросил Ричард, когда вино оказалось разлито по бокалам, еда разложена по тарелкам, а Гэвин отправил первую порцию макарон с курицей и грибами в рот. — Блдж, — прошамкал Гэвин с набитым ртом, и Ричард улыбнулся одними глазами. Что ж. Показать, какой Гэвин охренительно хозяйственный, по заветам доктора Уилсона не получилось, но зато они отлично поели, прикончили вино (сам факт наличия которого Ричард так и не прокомментировал) и перебрались в спальню, где с недавних пор красовался проектор. Смотреть фильмы, лёжа в кровати, было намного удобнее, чем на диване в гостиной. Как-то так Гэвин, алеющий ушами, Ричарду и сообщил. Ричард выглядел так, будто с трудом сдерживает смех. Чёрт, да Гэвин прекрасно понимал, как неуклюже и тупо выглядит со стороны! — но он паниковал, волновался, беспокоился, и, хотя вино слегка вскружило ему голову, всё же этого было недостаточно для того, чтобы перестать нервничать. — «Сумерки»? — с непередаваемым выражением лица поинтересовался Ричард, когда Гэвин включил на проекторе фильм. — Это романтично, понятно тебе? — набычился Гэвин и, плюхнувшись на кровать, похлопал по покрывалу рядом с собой. — Иди сюда и не выёбывайся. У Ричарда подозрительно подрагивали губы, когда он лёг. Гэвин собирался это игнорировать. На самом деле феерическую тупость происходящего на экране он собирался игнорировать тоже. Это было несложно. Чёрт возьми, да это было проще всего на свете — сейчас, когда Ричард лежал рядом, приобнимая его за плечи. Гэвин поёрзал на кровати, прижимаясь к нему ближе, ткнулся носом в его шею, прихватил зубами, оставил крошечный росчерк засоса. Кристен Стюарт патетично вещала с экрана что-то о городке Форкс. У Ричарда была жёсткая твёрдая грудь и неожиданно нежная кожа, как у омеги, это всегда Гэвина удивляло и будоражило, это было сексуально, и то, как он задерживал дыхание, а его кадык подрагивал, когда Гэвин проходился широкими мазками языка по его горлу, тоже, боже, блядь, он не возражал заниматься этим всю свою сраную жизнь, и чтобы дом с белым заборчиком и восемь котов. Интересно, все люди думают о подобной чуши, когда возбуждены? Ричард вздрогнул — горлом, плечами, бёдрами. Ладонь Гэвина — пять нетерпеливых и нервных пальцев — выласкала его ключицы, грудь, выправила рубашку из-под ремня, пробежалась по обнажившейся полоске кожи на животе, опустилась ниже и легла на ширинку. — Гэвин, — в хриплом выдохе Ричарда было что-то от стона. — Что ты делаешь? — А непонятно? — пробормотал он, оставляя ещё один след губ и языка там, где пульсировала жилка — и охнул, в следующую же секунду очутившись распластанным на лопатках, с Ричардом, нависшим сверху. Ричардом — жадным требовательным ртом, столкнувшимся с его собственным в чём-то много большем, чем поцелуй; жёстким и тяжёлым телом, восхитительно горячим, восхитительно твёрдым, когда они соприкоснулись бёдрами; потемневшими от непонятного веселья, желания и тысячи прочих эмоций, которые Гэвин не сумел бы сейчас определить, глазами. Ричардом — пальцами, забравшимися в его пижамные штаны, под которыми не было белья, и идеально, изумительно правильно обхватившими пульсирующий член. — С-сука, — прохрипел Гэвин, запрокинув голову, когда эти невероятные пальцы — тугое кольцо — прошлись небрежной грубоватой лаской по всей длине. — Да, — загнанно согласился Ричард, и его выдох обжёг Гэвину подбородок. «Мой первый день в новой школе», — констатировала Кристен Стюарт. Гэвина как никогда мало ебал сам факт её существования. Ричард вылизывал его шею, прикусывал, пробегался дразнящей близостью зубов; Ричард двигал рукой — в знакомом крышесносном ритме, уже не раз доводившем Гэвина до оргазма; Ричард срывался на его ключицы каскадом поцелуев-уколов. Ричард, Ричард, Ричард… Гэвин подтянул его ближе. Сжал твёрдый член прямо через ткань брюк. Дёрнул Ричарда к себе — за волосы, губами к губам. Втянул запах сандала — его личный наркотик, действующий безотказно. Поцеловал, торопливо, заполошно, жадно. Проскулил на грани со стоном или, может, со всхлипом, когда Ричард подался ближе, толкнулся в его руку: — Я хочу… б-боже, блядь… чтобы ты меня трахнул. Кадык Ричарда судорожно дёрнулся — и застыл. Они встретились глазами, и Гэвин едва не кончил от концентрации желания в чужом взгляде. Больше всего он боялся сейчас глупого вопроса, неуместного комментария, любого сомнения, которое подстегнуло бы его собственное. Но Ричард не спросил: «Ты уверен?»; не сказал: «У тебя же нет течки»; не усмехнулся: «Так вот зачем были лазанья и вино». Ричард помедлил. Отстранился. И раньше, чем Гэвин успел бы испугаться, что это означает «нет», его вдруг вздёрнули за бёдра, вынудив проехаться лопатками по покрывалу, тонкая футболка задралась к самой груди, скаталась в валик, а обнажившийся живот выласкал, выгладил влажный язык, и это было хорошо, ох, блядь, как же это было потрясающе, Гэвин то ли чертыхнулся, то ли застонал, Ричард прикусил покрывшуюся мурашками кожу, штаны соскользнули ниже, редких волосков на бедре Гэвина коснулся жаркий дрожащий выдох. А потом Ричард коснулся губами пульсирующей головки, стирая выступившую каплю, и взял в рот, помогая себе пальцами; и Гэвин всхлипнул, и нетерпеливо дёрнул бёдрами, и кончился к херам собачьим — как мыслящая единица. — Бля-адь, — проскулил он, когда наконец сумел связать рваные заполошные вздохи в слова. Нетерпеливо содрал с себя мешающуюся футболку. Приподнялся на локтях — ракурс был просто нереальный, чёрт, Ричи, что ты со мной творишь. — Твой грёбанный рот… Потрясающе горячий и тесный рот; юркий язык; дразнящая близость зубов, не задевающих нежную кожу; узкое горло, сжавшееся, когда Ричард сглотнул, с такой силой, что Гэвин глухо скуляще простонал, рухнул лопатками на покрывало и запрокинул голову, невидяще уставившись в потолок. Тонкие пальцы Ричарда, чуткие и слегка шершавые на ощупь, прошлись по внутренней стороне его бедра. Он снова сглотнул, чуточку отстранился, мокро вылизал головку, по члену потянулась ниточка слюны — влажная прохладная пытка. Гэвин зажмурился до цветных пятен перед глазами. Слепо порылся под подушкой — да, чёрт побери, он готовился. Тюбик со смазкой едва не выскользнул у него из ладони, так тряслись руки. Несколько бесконечных мгновений, за которые сердце Гэвина едва не совершило суицид и не раздробило ему рёбра, Ричард сражался с крышкой. А потом чужая ладонь легла ему на бедро, сжала, вынудила оторвать поясницу от покрывала — и под ней оказалась подушка, а Ричард снова взял в рот, позволил члену мягко толкнуться в изнанку щеки, а затем скользнуть глубже, в горло, завибрировавшее, когда он сглотнул и застонал — или выругался, — и Гэвин вспомнил о том, что вроде как это был его первый раз и полагалось нервничать, только когда в нём — в его дрожащем и плавящемся теле — оказался смазанный палец. Ричард не дал ему ни шанса испугаться. Его язык, его губы, его почти-царапающие чувствительную кожу зубы, его медленные, аккуратные, но неумолимые движения внутри, ласкающая близость его свободной руки, блуждающей по груди и животу Гэвина и то и дело перебирающейся на бедро… всего этого было слишком много, слишком остро, слишком ярко, Гэвин не знал, что будет — вот так, что он будет задыхаться, скулить и извиваться, выпрашивая больше, что, в конце концов, вместе со вторым пальцем Ричарда внутри придёт не только слегка неприятное распирающее чувство наполненности, но и что-то ещё, что-то непонятное, почти жуткое; как маленький взрыв, или спазм, или сжавшаяся в животе пружина. Что-то, из-за чего он задыхался и суетливо и неловко ёрзал по покрывалу, то ли пытаясь отстраниться, то ли, наоборот, насаживаясь на эти блядские пальцы, храни их господь, Ричи, я щас сдо… Ричард выпустил его член изо рта с восхитительно порочным хлюпающим звуком, подтянулся выше, и Гэвин заскулил ему в губы, и толкнулся навстречу, и прошёлся бестолковой беглой лаской по широкой спине, комкая и задирая рубашку. Он был полностью обнажён, а Ричард — полностью одет, и в этом тоже крылось нечто будоражащее и волнующее, нечто, что могло подтолкнуть Гэвина к краю, чёрт, он был так к этому близок, ещё один поцелуй, ещё одно движение внутри, теперь уже тремя пальцами, ему бы хватило, такая малость, ну же, пожалуйста… Ричард пережал его член у основания, и Гэвин взвыл в голос. — Тише… — глаза у Ричарда были бешеные, больные, практически чёрные; а губы — припухшие и искусанные, неужели это сделал он, Гэвин, что ж, ему нравилось, он готов был повторить. — Сейчас, детка. Потерпи. Гэвин хотел огрызнуться за «детку», а сумел — только жалобно проскулить что-то невразумительное, между «Ричард, твою мать» и «трахни меня уже». На какой-то миг Ричарда не стало — его горячего рта, его тяжёлого тела, его изумительно умелых пальцев внутри. Гэвин впился зубами в нижнюю губу. Колени у него дрожали и разъезжались, а перед глазами всё плыло, и, пока Ричард расправлялся с ремнём на собственных брюках, Гэвин почти сумел собрать достаточное количество кислорода для того, чтобы отпустить какую-нибудь колкость. Не успел. Подавился, задохнулся, захлебнулся — до синяков сжавшими его бёдра пальцами; безжалостным и глубоким толчком, лишившим его права на последние сомнения и метания; вставшим поперёк горла стоном боли и удовольствия. — Всё хорошо? — хрипло спросил Ричард, уперевшись ладонями в постель по обе стороны от пылающего лица Гэвина. Всё, сука, просто охуительно, и если ты сейчас же не начнёшь двигаться, клянусь, я… Что из этого он сумел произнести вслух, а что просто отразилось в его глазах, Гэвин не знал; но Ричард понял. Ричард всегда понимал, как ему нужно и нравится; Ричард всегда знал, как довести его до грани. Каждым. Грёбанным. Толчком. Резким, размашистым, безжалостным; без лишних слюней и попыток понежничать; так, как Гэвину нравилось; так, как Гэвину было необходимо. Его трясущиеся пальцы снова скомкали ткань чужой рубашки, дёрнули, раздался треск, кажется, отскочило несколько пуговиц, Ричард наверняка прочтёт ему за это лекцию, но позже, сейчас — позволит стянуть с себя эту ненужную, мешающуюся ткань, и вот теперь, теперь можно — ладонями по спине, царапая короткими ногтями, вдавливая подушечки пальцев в рельефные жёсткие мышцы, чтобы приник ближе, прижался теснее, толкнулся глубже, до пошлого звука шлепка, до крика, до поджимающихся пальцев на ногах. Их стоны мешались с дыханием, они сталкивались губами, целовались — до рези в лёгких, ладони Ричарда гуляли по его бёдрам; Гэвин скрестил лодыжки на его пояснице, запрокинул голову, жадный рот Ричарда прошёлся по его горлу… и он вдруг прошептал — с восхитительной чувственной хрипотцой в дрожащем голосе: — Можно я… могу я поставить тебе метку? Гэвин вздрогнул, охнул, а потом — едва не рассмеялся. Ты мог бы и не спрашивать. Запутался пальцами у Ричарда в волосах. Вскинул бёдра навстречу, выпрашивая и требуя новое движение. Сдавленно заскулил, когда Ричард дразняще цапнул зубами его кадык. Это означало «да». Укус был — вспышкой боли, почти сведшей Гэвина с ума; россыпью алых искр у него под веками; новой чередой жадных, резких, глубоких движений; скрипом кровати, тяжёлым дыханием, предчувствием стона. Воплем, который мог принадлежать только ему, Гэвину. И ещё — абсолютной, невероятной, звенящей пустотой в голове. Липкой влагой на животе. Тяжестью Ричарда — на нём. Гэвин обнял его по наитию, облепил всеми конечностями. Вжал в себя. Ткнулся лицом в плечо, всё ещё мелко подрагивая. Его трясло; во рту было сухо, горло драло, точно он орал без остановки несколько часов. Ему было так, чёрт побери, хорошо. Спустя долгие мгновения, когда он немного пришёл в себя, он почувствовал, что Ричард, отстранившийся и перенёсший свой вес на руки, целует его лицо — почему-то мокрое. Гэвин разлепил ресницы. Ричард смотрел с невыносимой нежностью — от такой хотелось завыть. — Как ты себя чувствуешь? — спросил он так, будто в целом мире не было ничего важнее этого вопроса. Гэвин помолчал, прислушиваясь к себе. Потом шало пьяно улыбнулся, дёрнул Ричарда на себя, вынуждая снова упасть сверху. И прошептал в самые его губы, ещё подрагивая от отголосков недавнего оргазма: — На своём месте.