Эффект самозванца

Он не чувствует ничего, когда открывает глаза в белой пустоте. В его жизни было слишком много боли — и теперь она, наконец, оборвалась. Это… покой? Не чувствовать ничего, словно у него больше нет тела, словно оно, изломанное и опаленное, осталось где-то позади. Почти не ощущать никаких эмоций, словно запертых за некой преградой, приглушенных, как звук у надоевшего телевизора. Определенно, покой. Только вот самого важного не хватает все равно. В белой пустоте он не один — напротив него зависла гигантская, выше человеческого роста, крупнее самого большого слона, паучиха, он чувствует внимательный взгляд всех восьми глаз. Она молчит, давая ему время, не угрожая, даже не пытаясь напасть — она и не должна. Не она. — Я умер, да? — его голос звучит здесь чуть иначе — или ему так просто кажется. Может, здесь — где бы это «здесь» ни было — вообще не должно быть никаких звуков — ведь у большинства пауков даже нечем их издавать. — Определенно, — у нее раскатистый мурлычущий тембр. Паук-волк, точно. Может быть, у той его части, которая Паук, действительно была «мать». — И… что теперь? — ему почти все равно — даже здесь нет того единственного, кто так ему нужен. Где-то внутри жила крошечная надежда, что хотя бы там, за чертой, получится увидеться, но… видно, не судьба. Может, он все-таки в каком-то лучшем мире, а ему самому — не положено. После стольких ошибок, стоивших кому-то жизни, в рай не берут. — У меня получилось? — если кому-то и знать, то ей. Просто убедиться, что помог одному потерянному ребенку, и потом — куда угодно. Ему правда нечего — некого — больше терять. — Получилось. Они проживут свою жизнь. — Хорошо, — он закрывает глаза. Чутье здесь, должно быть, не работает — он не чувствует никакой опасности, но ведь не может же это «здесь» быть его посмертием — было бы, как минимум, несправедливо. Провести всю положенную вечность в абсолютном ничто. Может, она его просто сожрет, и все закончится. — Что дальше? — сопротивляться он уж точно не собирается. — Ты все еще нужен Великой паутине. — Никакого покоя, ясно. Я не хочу обратно. Паучиха смеется — он чувствует вибрацию, но не слышит звук: — О покое забудь. С тех пор как была сплетена Паутина, кто-то должен был ее оберегать. Я могу разок нарушить правила, но дальше все будет зависеть только от тебя. Не опоздай снова. Открывает глаза он уже в кабинете Фиска. Тело его едва слушается — неудивительно, есть вспомнить дозу транквилизатора в крови, неслабый удар током и полу-добровольный секс — но события того страшного вечера настолько врезались в память, что когда Майлз перед ним на долю мгновения замирает, напрягая все тело, ему даже не надо думать — только швырнуть тело вперед, отталкивая его с дороги. Он готов тут же снова вернуться в белое ничто, но пуля влетает в плечо, едва не снося с нетвердо держащих ног, вторая чиркает по боку, третья, к счастью, промахивается. Майлз глухо рычит, на мгновение исчезая и снова проявляясь уже возле Фиска, торопливо перезаряжающего пистолет — про пульт от турелей тот вспомнил бы только через пару минут, когда уже было поздно — наотмашь бьет заряженным электричеством кулаком пару раз. Его догоняет боль, заставив опуститься на пол, попытаться пережать хлещущую из пробитого плеча кровь, сквозь зубы прорывается сдавленный стон. Майлз тут же оказывается рядом, во всей его фигуре читается беспокойство. — Я в порядке, в порядке. Давай убираться отсюда. Майлз отрывисто кивает, подныривает под его руку, помогая встать — по руке от плеча до пальцев пробегает, как пламя, адская боль, но вытерпеть можно — быстро обводит взглядом кабинет. Дверь не вариант: на выстрелы точно кто-нибудь примчится, вентиляция тем более. Окно? Выбивать стекло чьим-либо телом они как-то не планировали… — Постой здесь, — Майлз прислоняет его к стене, отступает на шаг, встряхнув головой. Питер еле подавляет желание потянуться следом, даже малейший разрыв контакта слишком мучителен сейчас. Потертый дизайнерский диван с пинка летит в окно, вышибая панорамные стекла, падает вниз в веере осколков. Не повезет кому-то, кто припарковался возле здания. Майлз возвращается, обнимает его теплыми живыми руками, позволяя выдохнуть. Пока. — Держись крепче. Прежде чем шагнуть из окна, Питер зачем-то оборачивается. За спиной уже пытающегося встать Фиска в кабинете проявляется силуэт гигантской паучихи. Что ж, кажется, у них не будет проблемы скомпрометированной репутации. Но лучше об этом не думать. Майлз тормозит на ближайшей крыше, ныряет под натянутый брезентовый полог и сдергивает маску. В глазах — почти ужас, все тело мелко вибрирует от волнения. — Как ты? — теплые ладони скользят по телу, не столько изучая раны, сколько будто пытаясь убедиться, что они оба живы. — Ты так меня напугал… Я уже думал, мы оттуда не выберемся, — длинно выдохнув, Майлз прислоняется к нему, согревая своим теплом. — Ты должен был мне позвонить. Не идти туда один. — Наверное, — Питер опускает голову Майлзу на плечо, вдыхая такой родной запах. Он больше не чувствует себя сумасшедшим, это его Майлз, с его родинкой над верхней губой, с его девятнадцатилетней несдержанностью. Он в самом деле уже не помнит, зачем полез в очевидную ловушку, его окатило таким ужасом при мысли о том, что криминальный босс, имеющий на них гигантских размеров зуб, решил вернуться, что рациональная часть просто отключилась. Фиск — это не очередной суперзлодей с манией величия, Фиск способен на любую мерзость. Он просто хотел защитить то, что ему дорого. — Нужно найти, чем тебя перевязать, — Майлз переступает с ноги на ногу. — До моего дома ближе, переночуешь там, но надо еще добраться. — Небольшая кровопотеря меня не убьет. Постой так еще минутку, — вдруг это просто иллюзия в награду, тогда она не продлится долго. Просто разжать руки сейчас — это что-то из разряда невыполнимого. — Я не должен тебя слушать, когда ты под кайфом. Ну же, малыш, отпусти меня. — Выходи за меня, — импульсивно вырывается у него. — Так, я почти уверен, что это говорит та дрянь, которой тебя накачали, а не ты, — Майлз нервно смеется. Отступает на полшага, все еще оставаясь в кольце его рук, очень бережно касается щеки. — Пит, я влюблен в тебя черт знает сколько времени, конечно, мой ответ «Да». Но давай ты еще раз скажешь мне это утром, когда точно будешь трезв. — А если утро не наступит? — так сложно расцепить руки, отпустить его, даже если разум твердит, что он прав, и дыру в плече пора уже чем-то заткнуть хоть временно. Он и без кровопотери едва держится вертикально, а нужно еще добраться домой, к нормальной аптечке и кровати. Хотя его и пол устроит, что уж там. Что угодно, только бы Майлз был рядом. — Тогда пообещай, что не сбежишь от меня, когда наступит осознание, — Майлз улыбается так, что он готов пообещать что угодно, сложить к его ногам весь мир. Едва ли Майлз осознает, что его улыбка — это оружие массового поражения. — У тебя такое выражение лица, словно ты сейчас расплачешься. Давай отвезем тебя домой. Завтра станет легче. Я обещаю. * * * Он приходит в себя от неприятного ощущения, что кто-то копается в его плече. — Прости-прости, — Майлз осторожно прижимает ему здоровое плечо, не давая дернуться. — Надеялся, успею, пока ты в отключке. Ты вырубился по дороге. Потерпи, я почти ее подцепил. — Все хорошо, — живой и здоровый Майлз, даже не подозревающий, что не пережил бы сегодняшнюю ночь, стоит любой боли. Он вытерпит это. — Ненавижу вытаскивать из тебя пули! Нельзя было обойтись без этого? — Можно, — он вспоминает, как быстро пропитывала перчатки горячая кровь. Майлз собрал собой все три пули и рухнул ему на руки уже мертвым, не дав и шанса хоть что-то изменить. — Но это не вариант. Никогда не вариант. Лучше я, чем ты, — он не сдерживает болезненное шипение, когда застрявшая пуля наконец покидает плечо. — Все, уже все, — пинцет вместе с пулей со звоном падают на пол, Майлз пережимает сильнее потекшую кровь. Дальше проще, штопать друг друга — это давно обыденность. — Пит, — у него дрожат руки. — Я… Прости меня. За… то, что случилось. — Эй, — раненой рукой лучше не двигать, но у него есть вторая, чтобы обнять. — Я же сказал, это ничего не меняет. Все хорошо, я люблю тебя. И я правда не против повторить. — Я связался с маньяком, — Майлз против воли фыркает. — Питер, нет. Ты не в себе, ты истекаешь кровью. Я не прикоснусь к тебе до выздоровления. — Это обещание? — Маньяк, — он смеется, успокаиваясь, сноровисто зашивает раны, сооружает повязки, помогает перебраться в кровать. — Тебе нужно поспать. — Останься. — Пит… — Я не о том. Посиди со мной, — Питер просто не может заставить себя выпустить его пальцы, как и вспомнить, когда вообще взял за руку. — Мне страшно. Замолкнув, Майлз ложится рядом и осторожно притягивает его к себе, стараясь не касаться свежих ран, позволяет вцепиться покрепче. Он не уверен, что вообще способен сейчас отпустить. — Я чего-то не знаю, да? — Я… расскажу тебе. Позже. Можно? — Ты не обязан. Если ты не готов, я подожду. Можешь и вообще не рассказывать, — Майлз доверительно прижимается ближе, от его тела идет такое чудесное тепло. — Люблю, когда ты такой. Когда не стараешься всегда быть героем и позволяешь мне защитить тебя. Доверься мне, Пит. И когда ты проснешься, я все еще буду здесь. Его будит не то саднящая боль в плече, не то ощущение пристального внимательного взгляда. — Излишняя чувствительность скоро пройдет. — Хорошо, — Питер не открывает глаза, хотя интересно, как гигантская паучиха помещается в не самой большой комнате. С другой стороны, не факт, что она вообще здесь. Физически. — Мне пора? — безумно обидно, если все закончится так, но… По крайней мере, Майлз будет жить. Вроде же нельзя ничего менять, так? — Еще не время, — она тихо смеется, словно слышит его мысли. — Я могу вмешаться, ничего не сломав. Все, что случилось — уже случилось. Об остальном не волнуйся, Питер. Спи, быстрее выздоровеешь. Это тебе совсем скоро понадобится. — Спасибо, — он выдыхает, наконец по-настоящему ощущая, что все — реальность, его — их — взаправду подаренный второй шанс. Майлз возится во сне, неосторожно задевая раненый бок, давит на плечо теплой живой тяжестью. Чуть повернувшись, Питер обнимает его осторожно здоровой рукой, стараясь не разбудить. Они оба могут спать беспокойно, чаще всего из-за кошмаров, и нет ничего лучше от них, чем присутствие кого-то рядом. Сейчас, когда наконец закончился его личный кошмар наяву, он понимает это как никогда. Чужого странного присутствия в комнате больше не ощущается. И на этот раз он засыпает очень крепко. * * * Его посещает легкое чувство дежа вю, когда он просыпается один. Не позволяет себе паниковать, прислушиваясь к пространству. В квартире негромко играет музыка, кто-то осторожно шуршит в районе кухни, за окном щебечет какая-то дурная птица — в такую рань. — Не смей вставать, — кричит Майлз с кухни, хотя он успевает разве что чуть перенести вес тела. — Я иду. — Завтрак в постель? — он смеется, устраиваясь поудобнее и прислушиваясь к себе. Царапина на боку почти затянулась, оставив еще слегка чувствительный шрам, но плечу повезло меньше. Лучше без резких движений. — Мама убьет за крошки. Но кофе же можно. И только скажи, что не хочешь. — Хочу. Майлз заваливается в комнату с двумя кружками, улыбается так, что не улыбнуться в ответ — сродни преступлению против человечества. — Знаешь, вижу тебя здесь, и кажется, что сплю. — Надеюсь, это не кошмар. — Определенно нет, — Майлз подныривает ему под руку, уютно устраиваясь рядом. Питер чуть наклоняется, отпивая кофе, не забирая чашку из его рук. Майлз смаргивает и повторяет более хрипло. — Определенно. Нет. — Звучит слишком категорично, — кажется, это самый вкусный кофе в его жизни. — Я вытащил из тебя пулю меньше пяти часов назад. Это не залечится так быстро. — Просто не давай мне дергать рукой, и все будет в порядке. — Это для тебя так важно? — чуть недоверчиво тянет Майлз, прячась за своим кофе, кажется, смущенный. Но, после всего случившегося — без него — легкий физический дискомфорт не имеет значения вообще. — Ты — важен. — Пей кофе и прекрати меня смущать. — Нравится, — он не может удержаться — прижимается ближе, целует темные пальцы, на которых нет шрамов, кроме одного на безымянном, и он знает, чем можно будет его закрыть. — Ты очень милый, когда смущаешься. — Поверить не могу, что это ты удрал от меня после того как поцеловал, — Майлз отставляет кружки подальше — кофейные пятна на постели им точно не нужны. — Это было в прошлой жизни. Больше я таких глупостей не сделаю, — Майлзу очень идет привкус кофе и так аккуратно цепляться за его плечи, словно бояться применить силу. Наверное, это проблема, что они помнят все так по-разному, и с точки зрения как Майлза, так и его собственного тела, секс у них был только вчера. Кто бы еще синхронизировал с телом разум. — Я должен все тебе рассказать. — Сейчас? — ужасается Майлз, медленно выводя по его спине какие-то узоры, кажется, паутинку. Как мило. — Сейчас определенно не тот момент, — ему не хватает второй руки, чтобы обнять так крепко, как хочется, но лучше быть аккуратным. Майлз слишком о нем заботится, он может все это прервать, если поймет, что плечо все еще болит. Не то чтобы это было препятствием сейчас. — Момент для действий, не для слов. — Ты уверен, что это должен быть я? — Мне нравится смотреть на тебя снизу вверх, — Питер пожимает плечами, забывшись, и шипит, когда рану прошивает боль. Покачав головой, Майлз помогает ему улечься, трогательно поддерживая, и отводит на минутку взгляд. — У меня ничего нет. Я не предполагал такое развитие событий даже в самых смелых мечтах. — Не делай из мухи слона, ты Паук, у тебя к мухам должен быть другой подход. — Ты придурок, — слишком ласковый шепот, чтобы не потянуться ближе, не сцеловать растерянную улыбку. — И я тебя люблю. Майлз прикасается к нему даже слишком аккуратно, очаровательно сосредоточенный, бесконечно заботливый. Это не похоже ни на что из того, что было прежде: медленное глубокое движение, неторопливые поцелуи, ласковый шепот. Полное обнуление, освобождение. По венам Майлза пробегает желтый огонь, высвечивая кожу изнутри. Потрясающе красиво. Питер завороженно касается, прослеживает светящиеся линии, собирающиеся к сердцу. — Красивый. Такой красивый. — Ты меня смущаешь. — В этом и смысл. — Пит, — он склоняется ниже, прижимая теплые пальцы к плечу, успокаивая ноющую боль. — Предложение все еще в силе? — Да. Всегда только «да».