***
Ранним зимним утром растекся покой на ветвях, и солнце вот уже почти встало из-за горизонта. Погода, если честно, просто сказочная — ведь было сказочно тихо: не слышно ни криков, ни воплей, абсолютно ничего. Тишину разбавляли шаркающие ботинки по снегу на пути к выходу с территории головного штаба разведки. Правда куда конкретно идти — Микаса не знала, поэтому растерянно остановилась возле неподалеку стоящего дерева у ворот и осмотрелась по сторонам. Вот-вот хотела сделать шаг вперед, как её остановил знакомый голос издалека: — Далеко собралась? Улыбка сама по себе вылезает на лице и убрать её никак не получается, как бы Микаса ни пыталась. Девушка резво оборачивается, приметив чуть поодаль того, кто вот только что проголосил в тишине. Капрал держал поводок лошади и смотрел прямо в лоб Микасы. Пускай на его лице не было улыбки до ушей, глаза-таки выдавали ясность: он был рад этой встрече. — Садись, давай. — тот кивнул в сторону седла, предоставляя девушке руку, якобы возможность опереться на него, чтобы оседлать коня. — И капюшон надень. Микаса послушалась и сделала всё так, как сказал капрал. Сам же тотчас спиной уселся впереди, не оставляя ни сантиметра между ними. — Можно? — наконец решается спросить Микаса, робко дотрагиваясь до линии туловища капитана, как бы спрашивая разрешения на то, чтобы удержаться за его куртку в поездке. — Нужно. — ответил капрал, натянув капюшон и наконец отдав старт лошади. Микаса инстинктивно отталкивается назад, благо ладонь удерживает куртку капитана. Девушка пару минут привыкает к этой близости и наконец закрывает глаза. Открывает — видит проносящиеся торговые лавки, ещё закрытые. До их открытия ещё много времени, солнце только-только встает, и люди ещё не успели проснуться. Закрывает — чувствует теплоту плеча, служащего опорой в сию секунду. Носом чует холодный ветер, смешанный с запахом чистых постиранных вещей. Леви приспускает глаза с дороги на покоящуюся макушку девушки и кидает через плечо краткое: — Крепче держись. Предупреждение капрала было подстать, так как лошадь скакала очень быстро, так, что уши обветривало, да и свалиться на землю было в легкость на такой скорости. Микаса обнимает его крепче, не чувствуя в этот момент уличного холода, ведь с этого дня капрал позволительно делит своё тепло с этой девушкой.***
Лошадь давно закончила цокать копытами, да и вокруг не было видно восстающего солнца. С боязным интересом Микаса осматривается и наконец спрашивает: — Что это..? Это место погрязло в тени, и среди разбитого стекла, мусора и кромешной тьмы, куда не ступала нога живого человека, куда не просачивался свет солнечных лучей, куда не сунулась бы дворовая кошка, стояла лошадь, а на ней сидели двое разведчиков. Капрал спрыгивает на землю, держа повод лошади, и выжидающе смотрит на Микасу. Однако поняв, что та в свою очередь не слезет без ответа, отвечает: — Раньше здесь находился подземный город, слышала о таком? Микаса хмурит брови то ли от темноты этого места, то ли от вида руин и обвалов, то ли от непонимания, зачем вообще они сюда приехали. Девушка покорно слезает с лошади на замерзшую землю и наблюдает за капралом, как тот привязывает повод к торчащей балке. А после поворачивается к ней. — Что, страшно? Микаса отрицающе мотает головой в ответ и вскользь спрашивает: — Зачем мы здесь? Капрал показательно игнорирует повисший в воздухе вопрос и шагает вперед — в сплошную темноту. А Микасе не остается ничего, кроме как последовать за капитаном. — Холодно… — бурчала под нос Микаса, плотнее укутывая рукава куртки. — Куда мы идем? — не оставляя попыток докопаться до истины сегодняшнего визита в Подземный город, Микаса догнала в пешем ходе капитана, равняя шаг. А тот, в свою очередь, шагал вперед, и под его ботинками слышался треск стекла вперемешку с разлетающейся накопленной годами пыли и грязи. Мысленно фыркая от не самых приятных ощущений, капрал остановился на месте и заглянул в самую даль загрязненной тропы — там, вдалеке, по-прежнему стояла двухэтажная постройка. Правда, дверь отнюдь покосилась, да и вывеска прежнего заведения значительно пошарпалась и превратилась в висящую доску, годившуюся только для дров на костёр. — Это единственное место, куда бы я никогда не хотел возвращаться. — с каждым словом голос Леви отдавал неприятным жжением в ушах, будто бы он вытаскивал занозы, так сильно кровоточащие — одну за другой — и это отчетливо слышалось в его интонации. Лицо же не выражало эмоций. Именно это место не доставляло ему искренних и чутких эмоций. Лишь разочарование, напоминания о людях, которых он потерял. И мог потерять. Наконец Леви взглянул на девушку. Микаса стояла, осматривая разбитые стекла в помещениях, валяющиеся мешки с мусором и отмечала факт того, что в этом месте омерзительно пахнет — гнилью и смертью. — Когда ты додумалась разделить сыворотку на двоих… ты спасла жизнь не просто главнокомандующему нашего цирка. Если бы не Эрвин... кто знает… может, я валялся бы в одном из этих мешков в качестве корма для крыс. Леви морщит нос от вида стоящих вразброс «черных» мешков, прекрасно понимая, что возле них смрад мух собирался явно не из-за протухших и давно заплесневелых отходов… Капрал сложил руки в карманы и изредка поглядывал на Микасу, как та совершенно не скрывая брезгливости, поднесла ладонь к носу, делая попытки предотвратить противному запаху мертвечины попасть в её ноздри. Да уж, отличное свиданьице. — Ты жил здесь? — отнюдь шокировано спрашивает она. В действительности, шокированно. Микаса даже не могла себе представить, что на острове существует подобное место. Конечно, в дневнике Ханджи описывалось намного всё иначе, и «родина» капрала ей представлялась явно по-другому. — Выживал. — пожав плечами, ответил Леви, и подошел вблизь к девушке. Он две секунды подумал перед тем, как накрыть ладонью её плечо в теплом объятии, и зашагал вперед, предоставляя возможность Микасе почувствовать себя более менее комфортнее. — Я должен отдать дань Хистории. Ведь благодаря ей кочевники Орвуда перевезли детей отсюда в нормальные условия. Родиться здесь — жестокое наказание для ребенка. Ты только вышел на свет, а за дверью тебя уже ждут разбои, голод, воровство, смертельная болезнь… — Выходит, те, кто остался здесь… — С высокой долей вероятности передохли с голоду, а те, кто покрепче оказался — всё равно сгнил либо от психотропных веществ, либо от сифилиса… Взгляд капитана стал тяжелым, и рука сама по себе сползла с женского плеча навстречу к своей переносице, сжимая её от рези в глазах из-за колкого воспоминания, вот-вот нахлынувшего в голову. — Ровно пять дней я наблюдал за тем, как умирает моя мать… в этом месте очень легко было родиться и заболеть чем-то… а я был совсем малым, толком и помочь ничем не мог… даже похоронить… Сквозь столькие года Леви не чувствовал утешения, да и нечего таить — попросту не чувствовал ничего, кроме ненависти к врагу. А своим врагом он зачастую считал жизнь, что так пакостно обошлась с ним. Микаса сглатывает вдруг подошедшую слюну к горлу, хотя скорее это был ком, и еле-еле дотрагивается подушечками пальцев к ладони капитана. Тот и не шелохнулся даже, вдыхая и выдыхая тухлый воздух этого до остервенения жуткого места. — Мне скрутили руки после того, как на моих глазах двое ублюдков убили мою маму… Вдруг из скважины подул сильный ветер с обледенелыми кучками снега. Это говорило о том, что снаружи закружилась метель. И пора бы наконец поехать в теплое место, чтобы не замерзнуть совсем, стоя в кромешной ледяной тьме подземного города. Только вот они оба стояли, так и не шагнув назад, а держались за руки. Микаса прошептала сквозь ворот куртки: — Я знаю, каково это — смотреть на то, как умирает родной человек, и ничего не суметь сделать, попросту потому, что нет выхода, нет лекарства и нет времени… Кончик носа так сильно затянуло резью, что Микаса сильнее укуталась в воротник, дабы скрыть, ни на мгновение не показать это состояние разбитости в клочья. Хотя капрал давно всё прекрасно понимал. Да и чувствовал, по правде говоря, всё то же самое, что и Микаса. В забытости, в какой местности они находятся оба, Леви крепко обнимает её, так сильно прислоняет её голову к своему плечу, предоставляя девушке возможность уткнуться носом и наконец проронить горькие слезы. Леви еле-еле прикасается губами к месту шрама на лице Микасы, в зоне виска, спокойно гладит щекой волосы, а руки строго держит за спиной, не отпуская, ни на миг. Микаса плачет, так сильно, как никогда не плакала, слезно шепча слово: «Мама.» Она робко держится ладошками за спину капитана, а слезы давно пропитали зеленую ткань куртки. И не только. Спустя пять лет, сегодня, и по щеке сильнейшего воина человечества потекла горячая слеза, переполненная горечью страданий… Они оба дали право на переживания, дали этим переживаниям быть, оба раскололи забетонированную боль долгих лет, оба придали ценность страданиям, задевающих болезненные струны души. Они оба больше не оставят друг друга одних и пойдут вместе до конца…продолжение следует…