***
– Ты всё? Голос Англии почти заставил его подскочить. Америка поспешно захлопнул свой старый альбом с рисунками и передёрнул плечами. – Почти, – сказал он рассеянно. Англия только кивнул. Он снова привалился в дверном проёме, и Америка подумал, что этим он напоминал кота: ни туда, ни назад. «Британского», – про себя добавил он и поднялся имитировать деятельность. Кроме учебников и тетрадей на полке оказалась папка с фотографиями, несколько детских книжек, ворох каких-то исписанных листов. Америка бездумно пробегал по ним пальцами в мнимой попытке отыскать нужное. – Что тебе надо-то было вообще? – спросил Англия, устало следивший за ним взглядом. – Да я тут… так… нашёл уже всё, – промямлил тот и выдернул первую попавшуюся стопку. Не давая возможности рассмотреть, он сунул её в рюкзак и для верности завалил вещами. Чем ещё оправдать своё присутствие, он не знал. Англия явно давать ему подсказок не собирался: коротко кивнул и отступил от двери – иди, мол, пожалуйста. Америка вышел. – Славно тут у тебя, – сказал он, окидывая взглядом коридор. Коридор был мрачный и безликий, без освещения как будто совершенно пустой, и Америка запоздало подумал, что едва ли можно было найти описание неуместнее, чем «славно». Англия, должно быть, над ним смеялся. Его любимое дело – подтрунивать, когда собеседник даёт маху. Америка отчаянно вгляделся в его лицо, вцепился в плечи невидимыми руками (даже, наверное, вперёд подался от нетерпения). Вот сейчас, сейчас губы сложатся в ухмылку, и в смешке послышится снисхождение, и Англия отпустит едкий комментарий, и лёд треснет… Не треснул. – Тебе пора, – должно быть, это задумывалось, как вопрос. Хотя после вопроса к лестнице не поворачивают и в прихожую не спускаются. Англия даже не старался. Нагоняя его, Америка фыркнул: – Что, даже кофе не предложишь? – У меня нет кофе, – бросил тот через плечо. – Чай есть, – не-вопросом ответил Америка. – Я сегодня даже не завтракал, между прочим. – Чайник у плиты, чашки в серванте. «Нельзя же понимать независимость так буквально», – хотел сказать Америка. Но не стал. Разговор у них так и не завязался. Англия и на кухню-то зашёл только потому, что и об этом Америка его попросил. Ну, не попросил – снова полунасмешливо напомнил о законах гостеприимства. Но легче от этого не стало: хозяин дома демонстративно развернул газету (утреннюю, а значит, уже прочтённую вдоль и поперёк) и закрылся ей от своего гостя. Америку это уже начинало раздражать. – Не хочешь, ну, знаешь, поболтать? Вроде бы так обычно принято за чаем – сам учил. – О чём? – О, не знаю! О погоде? Англия кивнул за окно, не отрывая взгляда от газеты: – И как погода? – Серьёзно, Англия. На твоём месте я бы воспользовался временем, пока оно есть. У меня самолёт через три часа. – Не опоздай. Америка вдохнул. Медленно выдохнул. И произнёс, вложив в слова всю надежду до капли: – Тогда я поеду? – Да. – Прямо сейчас. – Хорошо. – Спасибо за чай. – На здоровье. Америку как будто пополам переломило. Его обожгло и горечью, и злостью, и почти ребяческой обидой – и он сам вздрогнул от того, с какой силой его ладонь хлопнула по столу. Ложка звонко подскочила и ударила по блюдцу. – Вот так, да? – голос тоже звонко подскочил, неприятно задребезжал вслед за ложкой. – Намерен до последнего меня игнорировать?! Я ехал сюда, к тебе, к тебе, знаешь! Думал, будешь рад меня видеть! Думал… «…всё наладится, да?» Америка прикусил язык. Снова разжал зубы. Пристроил ложку на блюдце, как надо. – Я долго решался, между прочим. У меня и других дел хватает, но ведь выкроил же время… чтобы что? Чтобы забрать пару тетрадок и на кухне молча посидеть? Здорово… И замолчал снова. Его грызло чувство, которое он не мог передать. Грызло осознание, что он сказал всё не то, и не так, и не теми словами. Вышло, как будто он обвиняет, агрессивно вышло, нехорошо. Тоже мне тонкости дипломатической науки! Англия с шорохом опустил газету, стрельнув глазами аккурат поверх её края. Сухо спросил: – От меня ты чего хочешь? …в повисшей тишине Америка поднялся из-за стола.***
Дождь топил улицу, скользил по оконному стеклу, шуршал в траве, превращая ухоженный газон в болото. Вечер перетекал в воду, а вода – в вечер: всё перемешалось в одну сплошную сырую темноту, в которой слабыми маячками горели желтоватые фонари. Хватало ли их, чтобы уберечь от опасности и указать путь вышедшим в такой шторм? Кого-то, однако, они довели. До самой двери, даже помогли звонок отыскать. Англия редко жалел, что поселился не в квартире, но сейчас, нехотя плетясь на звук, он думал о том, как здорово было бы иметь возможность притворяться, что дома никого нет. На пороге стоял Америка. Его ветровка промокла насквозь, и капюшон явно давно перестал спасать от дождя. Страшно было подумать, во что превратилось содержимое рюкзака, на котором сухих мест тоже не осталось. На губах Америки застыла нерешительная, нервная, почти извиняющаяся улыбка. Если бы Англия знал его чуть хуже, он бы решил, что тот на грани слёз. – Глупо вышло, – усмехнулся Америка, предупреждая вопрос, – я опоздал на самолёт. Можно?.. Англия снова отступил – второй раз за этот безумный день. Но теперь расторопнее, с готовностью не только впустить, но и завалить непрошенной заботой. Америка соврал. Он и не покупал обратный билет.***
– Спасибо. Полотенце промокло, и больше тереть им голову смысла не было. Америка швырнул его на стул и поднял лежавшую на краю кровати рубашку. Рубашка, конечно, оказалась мала. – Ничего под тебя, к сожалению, нет, – сказал Англия и с укором подобрал брошенное полотенце, чтобы отнести на сушилку. – Вымахал. Америка самодовольно усмехнулся и повёл мускулистыми плечами. – Ерунда, – сказал он, расстёгивая манжеты, – за ночь одежда высохнет. Горячий душ (удалось отбиться от уговоров принять ванну), пол-литра чая и чистая постель заметно подняли ему настроение. Настолько, что он даже согласился натянуть рубашку Англии взамен промокшей футболки. Пуговицы, конечно, не сошлись, и он остался сидеть в ней нараспашку. Может быть, довольный чуть больше, чем признавался самому себе. Англия смотрел на него странно. Как-то особенно долго, особенно сосредоточенно. Он был совсем не похож на то хмурое чудовище, каким был ещё днём. Казалось, виной всему было состояние Америки. Необходимость заботы о нём, повод ворчливо отчитать за небрежность, повод собственноручно стянуть с него крутку в прихожей, повод найти дополнительное полотенце, заварить чай. Повод стоять ближе, чем положено. Повод касаться головы, помогая высушить волосы. Повод одеть его в самую свободную свою рубашку… – Точно не будешь стелить мне в детской? – Америка бросил взгляд на кровать, на которой сидел. Широкая. И всё-таки чужая, для одного. – Точно, – отозвался Англия без колебаний. – Извини, всё бельё в стирке. – Но тебе… будет нормально? В смысле… я не помешаю? – Ты уже помешал, когда заявился ко мне на порог без предупреждения, – хмыкнул тот. – Остальное – незначительные неудобства. – Приносим извинения за доставленные, – рассмеялся тот и откинулся на подушку. – Спасибо. Ещё раз. – Я гашу свет. Америка почти уже спал, когда почувствовал возню рядом с собой. Он не стал обращать внимание, разве что сдвинулся ближе к краю, чтобы ненароком не мешать. Но был остановлен придержавшей его за плечо рукой. Спросонок поддавшись движению, он позволил перевернуть себя на спину, позволил стянуть одеяло… и распахнул глаза, когда почувствовал прикосновения губ к своей шее. Подняться ему не позволили перехватившие запястье пальцы. Англия придавливал его к постели всем весом и продолжал целовать, даже встретив сопротивление. Только оклик и заставил его оторваться и сфокусировать взгляд. Но и теперь он шепнул: – Тише, – и склонился, сцеловывая возмущение. – Какого чёрта! – наконец выдохнул Америка, оттолкнув его от себя. – Англия… ты лунатишь? Лучше бы тебе лунатить, честное слово… – Извини, я, – Англия прикрыл глаза, коротко рассмеялся, – я думал, что справлюсь. Думал, что выдержу твоё присутствие. Не вышло. Он ткнулся Америке лбом в лоб и ещё несколько мгновений просто хрипло смеялся, ероша его волосы. От его тела веяло теплом на грани с жаром. Америка чувствовал больше, чем хотел бы. – Пожалуйста, Англия, – проговорил он серьёзно. – Не снова. Не сейчас. – Нет, нет, нет, нет, – забормотал тот и вдруг коснулся губами его лба, его щеки и снова уткнулся в шею. – Снова, сейчас. Я так скучал по тебе… я так скучал… Америке стало нехорошо. Он знал этот тон. И он знал этот взгляд, которым обжёг его Англия, когда распрямился. И он очень хорошо знал эти касания, жадные и требовательные, от которых тело выдрессированно плавилось, а сознание взрывалось протестом. Потому что и Англия очень хорошо его знал. – Послушай, я… тоже скучал, – пробормотал Америка, пытаясь остановить его бессмысленным хватанием за руки. – Но я здесь… не для этого. Я… – Нет? – Англия криво усмехнулся, обвёл ладонью его лицо. – Не так уж ты и скучал по мне, выходит. Грустно. Америку передёрнуло. Пальцы, царапавшие Англии плечи, разжались, заглаживая следы. Заглаживая вину. – Неправда, – прошептал он. – Я же приехал… – Поглумиться? – Англия двинулся поцелуями ниже, по груди, по животу. Снова поднялся к ключицам, но против обыкновения не прикусил. Сегодня он был обманчиво мягким. Как в самом начале. – Нет! Нет, я… я думал… – Ничего ты не думал, – прошептал Англия, ведя пальцами по подрагивающим губам. – Ты никогда обо мне не думаешь. Как был эгоистичным ребёнком, так и остался. Свобода? Недовольство властью? Желание перемен? Я понимаю, я всегда понимал. Но я же шёл на уступки, лишь бы ты остался. Я был готов. Не помнишь? Конечно же, нет – ты сочинил себе Англию-демона, чтобы оправдать эгоистичное желание побунтовать. Доказать мне что-то. Действенный способ снять с себя ответственность за чужие эмоции. – Англия… Америка чувствовал себя таким слабым. Он бы хотел, чтобы Англия повысил голос, чтобы занёс руку, чтобы наговорил ему непростительных вещей. Как тот, которого он очень хорошо знал, которого считал настоящим, пока он не начинал доказывать обратное. Легко было помнить о прошлом, когда Америка был один, или когда его окружала толпа коллег, или когда за ним что-то строчил в блокнот психотерапевт. Но когда Англия говорил ему о своих чувствах… – Я не сержусь. Мне даже не тяжело, знаешь. Двести лет – это всё-таки прилично, наверное, чтобы пережить расставание. Просто смешно, что ты совсем не меняешься. – Я здесь, потому что хотел начать всё заново! – выкрикнул Америка, справившись с удушающей горечью, от которой немел язык. – Почему мы не можем просто… быть рядом? Не как метрополия и колония. Не как покровитель и зависимый. Просто… Просто, Англия! Как семья! Без вот этого... т-того, что ты делаешь. Я ведь тоже нуждаюсь в тебе, и мне не плевать! Ты мне дорог, очень, серьёзно! Так почему?.. – Потому что я люблю тебя, – мягко улыбнулся тот. – Я люблю тебя больше жизни. – Но это не любовь, Англия! – Это тебе так твой… специалист сказал? – он усмехнулся, поймав почти рассерженный взгляд. – Нет, Америка. Это любовь. И если ты этого не понимаешь, значит, не любишь меня в ответ. Вот и всё. Он не дал возразить, заглушив слова поцелуем. Глубоким, болезненно-сладким, от которого ком вставал в горле и глаза начинало щипать. А потом ещё одним, нетерпеливым, категоричным, как приговор. – Ты наверняка не вернёшься больше, – произнёс он еле слышно, отстранившись лишь слегка. – Я имею право на прощальный подарок, мне кажется. Я ждал его две сотни лет. И я любил тебя всё это время, Америка. Всё это время. Пожалуйста, не отбирай у меня последнее. Просьба – его отчаянное оружие. Безжалостное и безотказное. Оно ломало Америку сразу, выстрелом навылет. Тогда Америке пришлось собственноручно переломать себя обратно, чтобы один-единственный раз ответным залпом сказать «нет». А сейчас, разумеется, он не нашёл бы в себе нужных сил. Он верил, что Англия любил его. Хотел верить. Не хотел верить. Не мог вытравить из себя эту веру. Особенно когда родные руки удерживали его на постели, ласково напоминая, что контроль не у него. Что он может расслабиться. Что он должен расслабиться. Выгрызать себе место под солнцем было непросто, быть страной (нет, Страной) стоило много крови, и Америка боялся признать то, как скучал по этому чувству. Он считал это болезнью, вытравлял из себя. И вот теперь вопреки всему таял и крошился в объятиях отобравшего власть. – Умница, ты просто умница, – отобравший власть добивал. – Ты потрясающий. Знал, что правильные слова опьянят его сильнее алкоголя. Знал, что Америка разожмётся, поддастся настолько, что даже голос перестанет сдерживать. А когда Англия прижмёт его за плечо книзу и толкнётся резче, он выгнется и скрестит ноги у него за спиной. С Америкой вообще выходило легко, если гладить по голове, если исцеловывать лицо и срываться на счастливые смешки. Если поощрять. За стоны, за попытку беспомощно повиснуть на шее, за движения навстречу и сбивчивое «Англия, Англия, Англия» в полузабвении. За то, каким красивым он вырос. За то, как послушно себя вёл. За то, как Англии было с ним хорошо. За всё на свете. За само его существование. – Ты сокровище, Америка. Ты сокровище. Америка видел это в затуманенных потемневших глазах, и его глаза темнели в ответ. Он сокровище. Он сокровище. Англия заснул быстро – это Америка понял по тому, как скоро выровнялось дыхание в макушку и расслабились обнимавшие его руки. Возможно, он впервые заснул так быстро и так крепко за последние двести лет. Возможно, он впервые заснул. Почему-то эта мысль успокаивала и Америку. Ему надоело колебаться, и он переплёл с Англией пальцы, не почувствовав напряжения в ответ. Невольная улыбка тронула его губы. Завтра он не уедет. Завтра он попробует снова.