Адвент-календарь

Америка держал его за руку. За двоих – потому что Япония до сих пор не мог привыкнуть к тому, что так можно. К тому, что так нужно. Хотя, надо отдать должное, сокращать расстояние Америка в своё время начал постепенно, почти без резких движений. Сначала бумажными самолётиками через весь зал собраний. Потом сменой стороны стола на ту, где сидел Япония. Потом – застолбив себе место рядом, чтобы изрисовывать поля чужих листов тем же, что было в самолётиках: флажками, и звёздочками, и их с Японией карикатурными рожицами, и глупыми комплиментами. Одно это было уже слишком, но, кажется, никто не придавал этому значения. То ли вообще, то ли такого, как Япония. «Не бери в голову, он со всеми такой», – сказал даже как-то раз Англия, заметив, наверное, его смущение. Но что Америка был не со всеми и уж точно не такой, Япония знал прекрасно. Может быть, именно поэтому и позволял сейчас держать себя за руку вопреки приличиям и старался поспевать следом – вопреки здравому смыслу. – Америка-сан, – всё-таки с сомнением позвал он, когда они выбежали (иначе этот темп назвать было нельзя) на парковку. Америка обернулся и одарил его такой улыбкой, что у Японии сердце ёкнуло. И всё же он закончил: – Разве мы можем покидать собрание в самый разгар? – Мы можем, – в глазах Америки засверкали озорные огоньки, – всё, что угодно. – Но это… эм… ваша встреча. На вашей территории… – Именно поэтому, – он перехватил податливую ладонь крепче и мягко потянул Японию к себе, вниз со ступеней. Если тогда, в зале, Америка сдерживался и разве что пускал мимолётные взгляды-вспышки, в которых Япония мог прочесть затаённое восторженное ожидание, то теперь он почти обратился в фейерверк. Его пальцы жгли кожу, как бенгальские огни. – Америка-сан… Тот передёрнул плечами, точно хотел стряхнуть с себя налёт официальности, и спешно распахнул рубашку, под которой скрывалась слепяще-пёстрая футболка. Это было самое категоричное из возможных «давай на «ты». – Они будут только рады решить все вопросы без меня, – фыркнул Америка. – Пойдём! Я кое-что тебе приготовил. Япония перешагнул невозвратную черту – последнюю ступень, – на мгновение раньше, чем спросил: – Что же? Повинуясь нажатию кнопки, где-то неподалёку подал голос автомобиль. Америка подмигнул и загадочно объявил: – Лучший день в твоей жизни!

***

Они шли держась за руки. Америка больше не искрился, но фосфоресцировал мерным ласковым сиянием, и оно перетекало по пальцам, пропитывая рукав пиджака Японии. Вечерняя прохлада притушила и огни парка, и гомон толпы, и ажиотаж, свойственный таким местам. Она притушила даже неловкость, которая жгла Японию первые часа… Сколько они уже здесь? Было ли это важно, если Япония решил не отвечать на звонки ещё в машине? – Спасибо, – сказал вдруг Америка, улыбнувшись и счастливо, и виновато. Удивительная была грань, и только он умел на ней так виртуозно держаться. Япония вопросительно поднял на него глаза. – Что пошёл со мной, – пояснил тот. – Тебе, наверное, не очень понравилось, но знаешь... В следующий раз мы придумаем что-нибудь потише и поуютнее. Я обещаю! Теперь я тебе должен… Япония перебил его впервые за сегодня. Может быть, впервые за всегда. Не словами, конечно – тут у него шансов не было. Губы Америки оказались сладковатыми и липкими. Как карамельный попкорн, как сахарная вата и кока-кола. Как шум толпы, сотканный из звенящих детских голосов, которых здесь слышалось куда больше, чем взрослых. Как воздух, который вышибало из груди на спуске с горок; как глупая непонятная радость, когда чужой выстрел сбил последнюю мишень и в качестве трофея им достался плюшевый покемон. Как фильтр на фотоплёнке в туннеле влюблённых. Как бабл-гамовый закат над парком аттракционов. Как «лучший день».