What a miracle

      — Снимаешь? — Арс балансирует на шаткой табуретке, переспрашивает еще раз, сучится с этой своей неповторимой интонацией, которую специально отвратительно пародирует Матвиенко, и смотрит, смотрит, смотрит на Антона.       Шастун смеется в тихих репликах своих и смотрит, смотрит, смотрит в ответ.       Журавль как-то сказал ему, убуханный в ноль: «Хватит бороться уже, Антон, отпусти, дай себе пожить, ты заебался не жить, и его заебал». «Кого?» — спросил тогда он, усмехаясь и пряча глаза, Журавлев только рукой махнул, не тратя силы на объяснения. Они никогда ничего не обсуждали напрямую с ним, всё-таки Дима — не Поз и не Макар, и даже не Серега, Дима никогда ничего не спрашивал, Антон — не заводил разговор первым. «Он блять смотрит на тебя так, что…Да и ты не лучше. Да ну нахер, все же понятно». Антону тогда так странно было, неужели это все так очевидно? Что он там мог увидеть-то, не так уж и много они все вместе пересекались.       Глаза Арса сияют, они именно сияют, горят хлеще всех лампочек в этом убогом коридоре волжской гостиницы, которая уже не кажется убогой со свечением его взгляда.       Антону внезапно будто ударяют поддых, в памяти всплывает видео из запароленной папки, возбуждение бухает шаром вниз живота; уже не до Журавля с его откровениями, выжить бы, дойти бы до какого-то закрытого пространства, впечатать в стену, заземлить, прижать крепко.       Антон так влюблен.       Арс спрыгивает с грацией кошки, легко, бесшумно, немного томно даже — только он так умеет, полу-кот, полу-человек.        — Чего ты какой? — шепчет он, легко касаясь рукава, подцепляет руками его изнанку, проводит пальцами по запястью.       — Вспомнил кое-чего, — губы Антона дрожат, ему кажется, что коснулись его изнанки, его, не чертового рукава.       — Расскажешь?       К ним идет вприпрыжку Сережа с другого конца коридора, делает вид, что преграждает им путь, расставляет руки широко, произносит с деланным кавказским акцентом: «Вам отказано в доступе»; добавляет немного драматизма и усталости в настоящий свой голос: «…да отцепитесь вы уже друг от друга ради Бога! Мало вам было этих сегодняшних ебанашек, что ли?» Сережа — это Сережа. Он за них и всегда будет за них, иногда кажется, что он хочет закрыть их невидимым куполом, и бесится из-за того, что это невозможно.       Антон думает: «потерпеть еще немного». А в голове встает то видео, где все размыто, плывет из-за его дрожащих рук, потому что смотреть спокойно сверху вниз на то, что творит там Арс, прерываясь на влажные звуки и тихое «Снимаешь?» — невозможно. Ухмылка точно такая же, как 5 минут назад на этой дурацкой табуретке. Следить за кадром — тем более невозможно. «Горизонт конечно безбожно завален, Шаст» — скажет ему потом Арсений, наблюдая за творящимся на экране, и наслаждаясь его смущением в реальности, расползающимся вниз по шее.        — Я лучше покажу, мой хороший, — они смеются, заходя в номер, хихикая над Матвиенко: «Сереж, да пойдем с нами, не стесняйся».       Сережа матерится себе под нос, пряча улыбку — выходит откровенно плохо.