What a miracle

Антон думает: «И что теперь?» Как от этого теперь можно отказаться? Как можно отказаться от этой заполняющей его абсолютной эмоции, которой он остерегается давать хоть какое-то название, она слишком цепкая, слишком плотная, слишком слишком. Арсений дышит ему в ключицы мерно, ресницы чуть подрагивают во сне, снится наверняка что-то. «Вот бы снилось хорошее» — думает Антон. Вот это хорошее, которое час назад заставляло эту вихрастую темную голову мотыляться по подушке в разные стороны, выдыхать и вымаливать «Шаст, не могу больше». Антон думает: «Нет». Он не отдаст, он присвоит и заберет это все себе без остатка, всё здесь его — и ресницы-колибри, и голая лодыжка на его икре, и эта вечно напряженная межбровка, и упрямый абрис рта, и легкие кубики пресса. Всё его, всё никому. Антон гладит кончиками пальцев арсовы плечи, потому что нет никаких сил терпеть. Антон думает: «Как теперь не касаться каждую свободную секунду рядом». Как теперь в принципе, блять, существовать, зная, что из этого ядовитого для всех рта может вылетать такой стон лично для него. Арсений буркает что-то нечленораздельное во сне, переворачиваясь к нему спиной, ключицы сразу холодит без горячего дыхания. Хочется это дыхание везде на себе, хочется в него завернуться, как в кокон. Антон обнимает сзади, закрывает всем собой, щекочет носом чужую шею, поднимая дыханием тонкие волоски на загривке. — The judge was full of mercy, what a miracle, what a miracle, — шепотом поет он, — Что делать-то нам теперь, — чуть слышно произносит в теплую шею. — Жить, — отвечает Арсений.