***
Звонок поступил с неизвестного номера, но телефон Жана нигде не публиковался. Он дал номер лишь нескольким людям, и до сих пор ему удавалось держать его подальше от прессы и списков телереклам. Психотерапевт все еще рекомендовал ему не пользоваться соцсетями, и пока ему удавалось держаться от них подальше, за исключением личного аккаунта в Instagram. Он не получал неожиданных уведомлений. Он не получал неожиданных звонков. Умом он понимал, что пресса неистово искала информацию и была вероятность, что кто-то продал его номер. Такая возможность была — несколько сотен долларов и ни одного шанса узнать, кто это сделал, были бы достаточной мотивацией для товарища по команде, и он чуть было не отправил звонок на голосовую почту. Но, по правде говоря, отвлечься было бы неплохо. Этим утром он был один: Рене работала в продовольственном банке, а Джереми был на тренировке. Кофе остывал на столе, разочаровывающе неинтересный. Вязаный крючком проект на его коленях отказывался сотрудничать; ему уже пришлось разобрать три последних ряда. Так что возможность отчитать репортера и заблокировать его номер была бы желанным дополнением к его ограниченной подвижности. — Да? — резко ответил он, ожидая, что в ответ репортер начнет сыпать вопросами. Он не ожидал услышать от Кевина «Привет», произнесенное измученным, но ясным голосом. Он не мог встать — прошло всего несколько дней после операции, и ему сказали, чтобы он не пытался встать самостоятельно. Рене приходила домой в свой обеденный перерыв, чтобы, черт возьми, помочь ему сходить в туалет, но он все-таки сел прямо. Его плечи напряглись, словно приготовились к движению, хотя он и не был уверен, почему. — Ты в порядке? — спросил он и через секунду обругал себя за вопрос. Конечно, Кевин был не в порядке. Кевина принудительно запихали в лечебницу, что бы там ни произошло. У него не было никаких иллюзий по поводу того, что Кевин решил взять творческий отпуск ради команды по собственной воле или что это имело для него значение. — Ага, — сказал Кевин, и по мнению Жана это означало, что он не истекает кровью от смертельной раны, а не то, что с ним все в порядке в прямом смысле этого слова. — Я вроде как… они забрали мой телефон. Жан никогда не лежал в психиатрической лечебнице, но он предполагал, что сотрудники могли забирать у людей телефоны. Его психотерапевт объяснил, как они будут работать, и на случай, если Жан не сможет обеспечить себе безопасность, он хотел, чтобы тот был готов к тому, как будут справляться с этой ситуацией, с ним. Это даже отдаленно не походило на что-то нормальное, и он задним числом поблагодарил Троянцев за то, что они сами разобрались с его попыткой самоубийства, а не упекли его в больницу, каким бы болезненным и ужасающим ни был этот опыт для всех его участников. — Ты пытался покончить с собой? — спросил он, хотя знал, что Кевин, скорее всего, не захочет отвечать на этот вопрос. — Не совсем, нет. Это так странно, Жан. — Что именно? — Находиться здесь. Не играть. — Странно в хорошем смысле? Или в плохом? — Не знаю. Ничего, что я позвонил? Жан задумался. — Я ничем не занят, — он теребил вязку двумя пальцами. — Мне сделали операцию по восстановлению колена, и сейчас я немногое могу делать. — Я тоже, — сказал Кевин. — Мне сказали, что первую неделю будет тяжело, но это не так. Боли нет, просто я не понимаю, что происходит. Я в замешательстве. Но они сказали, что я должен спросить у тебя, можно ли тебе звонить. И если ты скажешь «нет», больше не звонить. Сердце Жана сжалось. — Можешь звонить. Спасибо, что спросил. — Раньше я никогда не спрашивал. Обычно я просто звоню, а ты отвечаешь. — Знаю, — на самом деле в стежках, которые Жан сейчас распускал пальцами, не было ничего плохого. Они были исправными. Но распутывать, продевать пальцы сквозь петлю и выдергивать ее казалось правильным. У него была многоразовая пузырчатая пленка, засунутая в диванную подушку, и он мог бы использовать ее, но от пледа все равно не было никакой пользы. — Почему? — Почему ты звонишь или почему я отвечаю? — И то, и другое. — Ты звонишь мне, потому что я единственный человек, который понимает, через что ты прошел. Я отвечаю, потому что не отвечать было бы для меня хуже. — Я заставляю тебя отвечать? — язвительно спросил Кевин, как будто его расстроит любой ответ Жана. — Это сложно. — Все охуеть как сложно, — заскулил Кевин, но в его словах не было злости. Он звучал потерянно. Настолько потерянно, что Жан прервал попытку расплести плед на коленях. — Они помещают меня сюда и говорят, что у меня в голове полный пиздец. Я не пил уже восемь дней… — Хорошо. — …и теперь мне приходится спрашивать разрешения, чтобы позвонить людям, даже если они все равно всегда берут трубку. Все это не имеет смысла. — Это не имеет большого смысла, когда впервые выходишь на свободу. Правила совсем другие. — Я уже много лет на свободе. — Правда? Он услышал, как Кевин сглотнул на другом конце провода, но ничего не ответил. Жан не знал, готов ли он к этому разговору, но что еще ему оставалось делать, правда? — Ты должен спросить, можно ли тебе позвонить мне, потому что было время, в которое, если ты звонил, я был вынужден ответить. Меня бы избили до полусмерти за то, что я проигнорировал твой звонок. — Мне нужно спрашивать каждый раз? — Да. — Хорошо, я буду спрашивать. Ничего, если в пятницу я позвоню тебе еще раз? У меня есть час телефонного времени. — Можешь позвонить. — Как думаешь… стоит ли мне позвонить Натаниэлю? — Нет, пока не сможешь называть его Нилом, — сразу же ответил Жан. — Просто… что они с тобой там делают? Что случилось? — Мой отец… — голос Кевина сорвался, но он быстро пришел в себя. — Мой отец и Бетси прилетели в Хьюстон, остались на некоторое время, задали кучу вопросов. О Гнезде, о Рико… И вроде как мы поругались. Никто не пострадал, но им не… им не понравились мои ответы на некоторые вопросы, и в основном все свелось к «иди сюда и прекрати играть на четыре недели, либо мы оставим тебя без игры». И я согласился. Думаю, план состоит в том, чтобы я перестал пить и принимал лекарства, а потом смог вернуться к игре. — Ты собираешься бросить пить? — удивленно спросил Жан. Он не думал, что Кевин был трезв с тех пор, как ему исполнилось тринадцать, и не мог припомнить случая, чтобы у того не было чего-нибудь припрятанного в спальне. Когда дезинфицирующее средство заканчивалось, его утешало то, что под матрасом всегда можно было найти полбутылки водки. — Я должен, — мрачно сказал он. — Ты… тебя заставляют или ты сам хочешь? — Эндрю перестал со мной разговаривать, — сказал Кевин. Жан не знал, осознает ли он, сколько эмоций выплеснул на поверхность этим признанием. Когда он продолжил, его голос дрожал. — И Бетси сказала, что я не плохой человек, но моя травма сделала меня небезопасным человеком, а Эндрю заслуживает безопасности. Жан знал, кто такая Би, знал от Рене, что ей удалось завоевать доверие Эндрю, и считал, что, сколько бы ни платили женщине, этого было даже близко не достаточно. — Нас с Нилом никогда не заставляли причинять людям боль. Думаю, это было частью восторга от владения людьми — ему никогда не приходилось уступать нам свою очередь. От меня ждали, что я буду укреплять свои позиции как старший партнер, но он никогда не заботился о том, чтобы я имел какую-то ценность или власть, — Жан не испытывал горечи по этому поводу, он испытывал облегчение, и это было заметно, потому что на линии воцарилась тишина, а Кевин внимательно ловил каждое его слово. — Ты был в трудном положении. В Гнезде. Я не… не держу на тебя зла. Нил может держит, я не могу говорить за него. Но я не виню тебя. Я виню Рико, а он мертв. — Они мне не поверят, — сказал Кевин пустым голосом. — Никто мне не поверит. А если и поверят, то скажут, что я должен был… должен был… они не поймут. — Чего они не поймут? — Способ Натаниэля тоже не сработал! — заплакал Кевин. — Его просто разрывали в клочья, а я не мог так играть, его сопротивление ничего не изменило, он просто страдал без причины… Жан хмыкнул. — Я уже говорил, что не виню тебя за то, что случилось в Гнезде. Мы все выбрали свой способ выживания. Какое-то время я думал, что Нил винит меня за мой. Ты продолжаешь винить Нила за его, хотя все, чего ты хочешь, — это чтобы окружающие приняли твой. Он не ожидал ответа на этот вопрос и не получил его. — Что я хочу знать, так это то, продолжил ли ты… после того, как ушел. — Что ты имеешь в виду? — Я хочу знать, причинял ли ты боль людям после. Причиняешь ли ты боль людям сейчас. — Нет, — сразу же ответил он, и Жан дал ему время подумать. — Я... отец говорит, что у меня искаженное понимание этого. Он говорит, что сейчас не может доверять мне находиться рядом с командой, но я клянусь тебе, Жан, я никогда никого не резал, не бил… — Никого не насиловал? — Господи, нет. Ты же знаешь, я никогда… никогда не хотел ничего подобного. Никогда. Он подумал об одном из их ранних звонков, когда они еще учились в университете, — Кевин сказал ему, что не хочет секса. Жан какое-то время задавался вопросом, было ли с ним что-то не так, если он все еще хочет. — Ты никогда не заставлял никого платить по счетам? — Нет. Эндрю… Эндрю перерезал бы мне горло. И я знаю, что это неправильно. Знаю. — Ты хочешь быть безопасным человеком, — сказал Жан и услышал, как Кевин сжал телефон так крепко, что пластик заскрипел. — Думаешь, я смогу? Жан взвесил свой ответ. — Думаю, это зависит от тебя. Дыхание Кевина было прерывистым. — Они не знают всего, что я сделал. Отец. Лисы. Они не знают, что мне пришлось сделать. Я никому не говорил… с Рико… — Кевин… — Эндрю и Нил… теперь близки. И он расскажет ему. Нил расскажет Эндрю, что я с ним сделал, и Эндрю меня убьет. Он не поймет, как это было. И Эндрю нахуй убьет меня и расскажет моему отцу, — Кевин уже наполовину всхлипывал, и Жан отчетливо помнил, когда в последний раз слышал, как Кевин плачет: это было во время отъезда из Гнезда после того, как Рико сломал ему руку. С тех пор он не слышал, чтобы Кевин плакал. Возможно, он не плакал. Он просто напивался до одури каждый раз, когда был близок к слезам. — Кевин, послушай меня, — сказал Жан, давая ему время всхлипнуть. — Мы все делали все, что могли. Мы были детьми, проходящими через ад. — Эндрю этого не примет. Жан открыл рот, чтобы сказать что-то вроде: «прошлое изменить нельзя», но слова вдруг застряли у него в горле. — Вот почему ты предупредил его, — он говорил медленно, тщательно подбирая слова. — Вот почему ты пытался заставить Эндрю ненавидеть его. Это было не ради него, а ради тебя. Мне было интересно, почему ты был так уверен, что Эндрю в опасности. Я думал, это потому, что Нил стал капитаном, но это не так, верно? Кевин не ответил, если не считать ответом очередной задушенный всхлип. — Есть шанс, очень большой шанс, что, когда он узнает, что ты изнасиловал человека, в которого он влюблен, он никогда тебя не простит, — спокойно сказал Жан, слушая, как Кевин разваливается на части на другом конце провода. Он гадал, потому ли сам так хорошо переносит этот разговор, что обезболивающее помогало ему сохранять спокойствие, или он испытал такое облегчение от того, что наконец-то может открыто поговорить с Кевином, что был полон решимости не проебаться. За грудиной у него поселилось ощущение холода, но слова он произносил твердо. Он чувствовал себя… обеспокоенным. Нила предали. Часть его души хотела лишь повесить трубку, но он заставил себя сдержаться. — Что сделано, то сделано, — сказал ему Жан. — Но ты должен очень внимательно меня выслушать — ты можешь контролировать то, что делаешь сейчас. А сейчас ты делаешь что-то хорошее. Ты слушаешь людей, которые хотят для тебя добра. У нас разные обстоятельства. — Ты никогда… — Нет, Кевин, я не был на твоем месте. И я не могу представить, какой выбор сделал бы на твоем месте, но я имею некоторое представление о том, как тяжело разобраться в том, что с нами сделали. Я, как ни смешно, бывал в положении, когда люди, которым я небезразличен, требовали от меня пугающих и непостижимых вещей. Но если ты доверяешь своему отцу, действительно доверяешь, ты будешь следовать рекомендациям программы и приложишь все усилия. Он услышал, как почти беззвучно открылась и закрылась входная дверь, пока он говорил; Рене опустилась на пол и взяла его руку в свою, предлагая молчаливую поддержку. — Я думаю, ты можешь стать безопасным человеком, — тихо сказал Жан. — Я думаю, ты можешь стать человеком, достойным защиты Эндрю. Нашего доверия. Но для этого придется потрудиться. И это будет очень трудно. — Я боюсь. — Тебе должно быть страшно, — сказал Жан, и в его голосе прозвучала нотка стали, перекрывающая беспокойство. — Тебя ждет расплата, Кевин. Будет больно собирать свою жизнь по кусочкам. Но у тебя есть люди, которые заботятся о тебе. И как бы ни было хуево, Нил — один из них. Так что не облажайся. Ты в долгу перед ним. На другом конце Кевин снова замолчал. — Как еда? — Еда? — Да, еда, которой там кормят. — Это… — Кевин замялся. — Это еда. Ее достаточно, — неубедительно сказал он. — Подумай об этом, — приказал Жан. — Тебе нравится? Не нравится? Есть ли что-то, что может сделать ее лучше? — Не понимаю, разве это важно? — Нет. Но все равно подумай об этом. Они попрощалось, и, как и в случае с Нилом, он пообещал взять трубку, когда Кевин позвонит в пятницу. Рене взяла его за руку, когда он положил трубку, и мягко улыбнулась ему. — Ты испортил плед, — сказала она, указывая на беспорядок пряжи у него на коленях. — Я его переделываю, — поправил он, притягивая ее ближе, чтобы прижаться к ее губам в неторопливом поцелуе. — Можешь принести мне… сок? Тосты? — Конечно. Он потянулся к таблетнице, достал антибиотики и обезболивающее, которое должен был принять во время обеда, на мгновение замешкался, а затем добавил Ксанакс. Это был день… второй… когда он сам распоряжался своими лекарствами после того, как другой человек отвечал за его послеоперационные обезболивающие, и это слишком напоминало то, как ему отказывали в них в Гнезде. — Просто уточняю, это все еще вопрос твоих предпочтений, попробуешь их сейчас? — спросила Рене, жестом указывая на таблетки у тостера, и Жан кивнул. — Завтра у меня сеанс, я собираюсь поднять этот вопрос с терапевтом. А сейчас, после Кевина, я чувствую себя… нормально. — Ну, я не уверена, как тебе это удается, потому что обычно я не в порядке после Кевина, — пошутила она, возвращая ему тарелку. Она тоже сделала себе сэндвич и снова села на пол, чтобы они могли дотянуться друг до друга. Он зачесал ее волосы назад с плеча, она провела пальцами по его здоровому колену. — Знаешь, ты не обязан ему помогать, — сказала она после того, как они в молчании откусили несколько кусочков. — Он может разобраться во всем сам. — На самом деле ты не это хочешь сказать. Она мягко улыбнулась. — Нет, не это. Я думаю, Кевин заслуживает такой же любви и поддержки, как и ты, но не за твой счет. Если сейчас, с твоей ногой и вниманием прессы, это будет слишком, ты можешь отказаться. Я боюсь, что он будет требовать от тебя слишком много. — Он всегда так делал. — Это нормальная, здоровая реакция, — нахально заявила она, и он усмехнулся. — Тебе нужно возвращаться на работу или ты хочешь еще посмотреть шоу страшных танцев? — Легендарных? Конечно, — сказала она, встала и проскользнула за ним, разложив эргономичные подушки, присланные Эндрю на Рождество, так, чтобы им обоим хватило места. Он ухватился за лямку фиксатора и с ее помощью приподнял ногу, осторожно опустившись на диван, чтобы положить голову ей на живот, и переплел их пальцы, пока она разбиралась с телевизором. От болеутоляющих препаратов он был слишком сонлив, чтобы заинтересоваться дальнейшим развитием событий, но это не означало, что он не думал об этом, ощущая ее тепло. Он лежал так высоко, что его ноги свисали с края, но это было нормально, потому что Джереми приклеил скотчем еще одну подушку Эндрю к концу стола, сделав «диван побольше». — Я хочу, чтобы ему стало лучше, — сказал он ей, сжимая ее руку и переплетая их пальцы. — Я хочу, чтобы ему стало лучше, и чтобы Нил был в безопасности. — Я знаю, что хочешь, милый, — мягко сказала она. — Я тоже хочу.***
Джереми не хлопнул дверью. Но он швырнул ботинки с большей силой, чем следовало, и на его красивом лице отразилась буря ярости, когда он прошел на кухню, чтобы поцеловать их. — Я завязываю с экси, — мрачно сообщил он им, заняв место на другом конце стола и приняв порцию еды, которую Рене ему положила. Он поморщился, но все равно взял вилку и механически съел первые несколько кусочков. По молчаливому согласию Рене и Жан подождали, пока он закончит есть, и только потом приступили к расспросам. — Что случилось? — спросила Рене, и Джереми недовольно поморщился. — Они, блядь, не приняли мои документы на получение FLMA, — сказал он, жестом указывая на Жана. — Они всучили мне какую-то чушь о том, что бойфренды не могут претендовать на статус семейных обстоятельств, но я просто знаю, что если бы я встречался только с одним человеком, они бы посчитали Жана моим партнером и позволили бы мне взять отпуск. Это полная чушь, и нравится им это или нет, я не буду разъезжать с командой, пока Жан восстанавливается. Они могут потерять меня на два месяца или потерять навсегда, конец дискуссии, никаких переговоров. — Ты же не станешь бросать всю свою карьеру из-за одного фанатичного высказывания в наш адрес, — спокойно сказал ему Жан, и Джереми бросил на него мальчишеский взгляд через стол. — Просто наблюдай, — поддразнил он, и Рене вздохнула. — Меня окружают упрямые мужчины. — Как бы поступил Эндрю? — спросил Джереми, и ухмылка Рене стала еще шире. — Поджег бы стадион, насадил бы их головы на пики, выложил бы это в Instagram, — по пальцам пересчитал Жан. — Наверное, это не самый лучший жизненный пример, — сказала она ему, отмахнувшись. Ее глаза плясали, когда она смотрела на Жана, и он знал, что они подумали об одном и том же. Несколько ночей назад телефон Рене зазвонил в три часа ночи, разбудив их всех от крепкого сна. Она лежала посередине, ее спина был прижата к боку Жана, а конечности переплетены с конечностями Джереми, и ей потребовалось несколько мгновений, чтобы подползти к краю кровати и выдернуть телефон из зарядки, ударив Джереми локтем в живот и заставив того захрипеть. — Эндрю? — спросила она приглушенным голосом, все еще склонившись над Джереми. — Уже поздно. Жан некоторое время любовался ее телом, длинной линией позвоночника, формой бедра, ямочкой от старой пулевой раны, выпуклостью задницы, лениво ожидая узнать, срочный ли это звонок или она вернется в постель. — Поцеловал кого? — спросила она, и интерес Жана возрос настолько, что он смог принять сидячее положение. Рене повернула голову, чтобы посмотреть на него. А потом зазвонил его телефон, и на экране высветилось имя Нила. В итоге они так и не заснули. — Мой босс с радостью предоставит мне любой отпуск, который нам понадобится, — сказала Рене, упустив тот факт, что с учетом зарплаты Джереми и той части заработка Жана, которую ему разрешили оставлять себе, ей вообще не нужно было работать. Но ей нравилось то, что она делала, и Жан не хотел, чтобы ее работу сокращали больше, чем сократили уже. Они никогда бы не попросили ее об этом, зная, как много значит для нее эта работа, как важно для нее предоставлять обществу то, что вызывает у нее гордость. — Через неделю или две я буду на амбулаторном лечении… — начал он, но Джереми уже качал головой. — Я расстроен не из-за логистики, а из-за того, что у них хватило наглости предположить, что ты недостаточно важен для меня, чтобы взять несколько недель отпуска. Я не чувствую, что могу просто отмахнуться от этого, и не чувствую, что должен отмахиваться. — Что бы ты хотел с этим сделать? — спросила Рене. — Я же сказал: бросить экси, забить на карьеру и всю оставшуюся жизнь сосать член Жана. Жан и Рене улыбнулись и шутке, и тому, что Джереми медленно отходил от края. Значит, они еще не совсем вошли в режим Наполеона, раз он продолжал шутить. — Не то, чтобы я был против… — протянул Жан, заставив Джереми фыркнуть от смеха. — Но должно быть решение получше. — Вы могли бы пожениться, — предложила Рене, и оба недоверчиво посмотрели на нее. — Тогда они точно не смогут отказать тебе в запросе. Жан тихонько рассмеялся, но у него перехватило дыхание, когда он посмотрел на нее. — Ты серьезно. — Почему бы и нет? — Я… — сказал Жан, широко раскрыв глаза. — Я просто считал, что мы не будем жениться, учитывая, что делать это дважды незаконно. — В штате Вашингтон не одобряется полигамия, да. — Этого не случится, — сказал Жан, и мог бы пнуть себя за то, как лицо Джереми… покрылось рябью. На какую-то долю секунды он уставился на стол в полном отчаянии, но потом это чувство пропало. Зажатое где-то в недосягаемом месте, оно могло бы и вовсе исчезнуть. Если бы Жан не смотрел на него, он бы и не заметил этого. Джереми никогда бы больше не заговорил об этом. — Притормозите, — сказал Жан, и они оба замерли, как и было сказано. — Это прозвучало не так, как я хотел сказать. Я просто… брак — это партнерство. Обязательство друг перед другом. Это серьезно. Судя по выражению глаз Джереми, он сделал еще хуже. Каждый слог давил на него, даже если он этого не хотел. — Я недостаточно здоров для брака. Очевидно, это тоже было не то, что он хотел услышать. Его плечи поникли, и он издал дрожащий вздох. — Джереми, посмотри на меня. Неужели у тебя сложилось впечатление, что я не хочу выходить за тебя замуж? — Я не… я не знаю. — Любой был бы счастлив выйти за тебя замуж, я в первую очередь. Но я не в состоянии… поддерживать тебя, поддерживать кого бы то ни было, вот так. Я могу… я могу умереть через четыре месяца. Через пять. Через год. — Он не знал, что более вероятно — прошлое, настигшее его, или он сам. Но это была слишком большая вероятность, чтобы от нее отказываться. Страх, который он испытывал, сны о том, как Мориямы врываются в их входную дверь, были слишком близки. Он любил свою жизнь, здесь, с ними. Но он был реалистом. Он знал статистику — двадцать процентов людей, пытавшихся покончить с собой, в итоге пытались снова, и с лучшими результатами. Он не мог так поступить ни с Джереми, ни с Рене. Он не мог позволить им еще крепче привязать себя к тонущему кораблю. — И если это так, ты бы предпочел, чтобы у тебя не было этого времени? — мягко спросила Рене. — Ты бы не хотел женится на Рене? — ответил он, отводя взгляд. — Если кто-то и женится, то это должны быть вы двое. — Это не решит проблему с документами, — сказала она. — Бумажная волокита — не повод для брака. Нужно хотеть жениться, — сказал Жан. — Ну, я хочу жениться, — ответил Джереми, не сводя с него взгляда. — Я имею в виду. Нет, если ты не хочешь. Но раз уж мы заговорили об этом, то да, я этого хочу. Когда-нибудь. — На мне? — спросил Жан, сбитый с толку. — Ты хочешь выйти за меня замуж? — Я бы спросил: «за кого еще?», но эта шутка не очень подходит, когда встречаешься с двумя людьми. — Я тоже могу умереть завтра, Жан. Любой из нас может. — По-прежнему мягко произносила Рене. Она протянула руку через столешницу, и Жан переплел их пальцы. — Это то, чего должны бояться даже нормальные люди. Люди теряют любимых каждый день. Парней, девушек, мужей, жен. Если ты умрешь через год, нам будет не легче без этого. — Я не хотел на тебя давить, — сказал Джереми, взяв его за другую руку. — Я… — Ты говорил мне, что просить о чем-то, чего ты хочешь, не значит давить на партнера, — напомнил Жан, и улыбка, которую он ему подарил, была похожа на волну уверенности. Или тепла. — Все, что ты хочешь, Жан. Всегда. На этом разговор не закончился, по крайней мере, еще несколько часов, но он привел к тому, что они втроем стояли перед зданием суда, ожидая, когда двери откроются в 9 утра. Это привело к тому, что Рене в оранжевом свитере, с блестящими глазами, держала костыли Жана, когда он положил свою руку на руку Джереми и поклялся любить его на глазах у нескольких взволнованных секретарей, судьи и матери Джереми по Facetime, которая слезно рыдала. Это привело к тому, что Жан был одет в свитер и куртку, подходящие ему по размеру, потому что это все, во что Жан смог втиснуть свой бандаж, и выглядел как греческий бог, глядя ему в глаза и обещая чтить и утешать его, словно он уже не просыпается каждый день, чтобы делать именно это. Это привело к тому, что имя Жана было указано в еще одном контракте, но в таком, который заставил его сердце трепыхаться в груди, не как в ловушке, в клетке, а как на солнце. Первый контракт отнял у него все, а второй — кое-что исправил. Но этот контракт. Это чувство было похоже на свободу. Это привело к тому, что наверху обледенелых ступеней он с досадой вздохнул, но все обошлось, потому что Джереми подхватил его, как настоящую невесту, и вальсировал с ним на руках. Это привело к тому, что фанатка нервно подошла к ним, чтобы спросить, не поженились ли они, и попросила сфотографировать их троих, если они захотят. А еще это привело к тому, что Джереми Ноксу одобрили документы на FMLA по семейным обстоятельствам.