У истоков Ночи

      Со временем привыкаешь ко всему; так Арлен привыкал к хитросплетению улиц Эмбертауна. Да, пока он опасался отступать хоть на шаг от привычных троп, и всё же знал: за тем углом — ювелирная лавка, подле которой в любую погоду топчется мальчишка-газетчик, а чуть дальше — старый кукольный театр. В любое время здесь снуёт туда-сюда великое множество горожан: кто-то спешит на работу, кто-то — к железнодорожной станции, а кто-то — к недавно открытому подле неё почтовому отделению.        Когда Леона распахнула дверь — как водится, со всей силы, — из глубины помещения выскочил невероятно подвижный мужчина. Казалось, он не мог стоять спокойно и потому, даже останавливаясь, принимался то размахивать руками, то притоптывать: — Оу! Я ждал вас вчера, но всё же… — Ждали? — медленно повторил Арлен, на всякий случай заслоняя собой безучастно смотрящую Клариссу. О её бедах со вчерашнего дня словно позабыли, кинувшись на поиски пропавшей Илин. Вопреки логике, в душе вместо волнения поднималось раздражение: словно нарочно!        Подпрыгнув, мужчина кивнул: — Девушка просила передать, чтобы не беспокоились. А я, сами понимаете, дамам отказывать человек не привычный…        Он закашлялся, отчего Арлен почти сразу уверился: передать сообщение сотрудник отделения вызвался отнюдь не за «спасибо», и почти наверняка в его кармане осела пара-тройка монет. Следом пришло понимание — Илин, скорее всего, была здесь, получила почту… и сбежала? — Записку оставила — для вас. Во, зачитываю: «Я не бросаю службу. Дело ордена. Могут погибнуть люди. Нас просили о помощи. Серебряный Человек».        Записка оказалась перед носом — и Арлен недоумённо моргнул. Леона, вырвавшая послание из рук мужчины, раздражённо фыркнула: — Вернётся — голову оторву. Это она писала?        И, хотя слова старшей Хранительницы прозвучали привычно резко, на мгновение на её лице промелькнула улыбка, так быстро, что Арлен и сам не мог сказать, не почудилось ли. Насмешка? Если бы речь шла о другом человеке, он бы решил: облегчение. Бывшая циркачка не попалась в клыки Грустной Леди, не пропала без вести. Но чего ей стоило написать понятнее?! Это ведь не телеграмма! — Эй! Я спрашиваю, это она писала?! — Леона, как водится, не отличалась терпением. Арлен покачал головой: — Никогда не видел её почерк. А если бы и видел — я не специалист.        Серебряный Человек… что она имела в виду?! Письмо написано коряво, кое-как: Илин очень спешила. Может, в послании заключён иной смысл, и лишь по случайности каракули сложились в прочитанные слова? — Пошли! — скомандовала Леона, явно раздосадованная его ответом. Уже у порога Арлен заметил: сотрудник отделения выжидающе смотрит на Хранителей, многозначительно перебирая пальцами. О, прекрасно знакомое движение: таким пересчитывают зажатые в горсть монеты. Чувствуя, как возрастает отвращение к этому человеку, Арлен шагнул навстречу: тот подался вперёд и протянул руку… — Благодарим за помощь, — быстро пожав горячую ладонь, смахивавшую на ощупь на сало, он выскочил за дверь прежде, чем в спину донёсся очевидный вопрос о денежном вознаграждении.        Снаружи их троих ждал белоснежный город и колючее холодное крошево, норовящее кинуться в глаза. Проклятая зима.        Больше, чем зиму, Арлен ненавидел лишь одну вещь на свете: бездействие. Проведший детство подле слабохарактерной, опирающейся на других Бетти, он привык нестись вперёд; что угодно — лишь бы не ожидание! Чего доброго, за время ожидания накопятся новые проблемы, новые долги. Но сейчас замерло всё: даже снег, казалось, не падал, а зависал на полпути, лишь изредка лениво опускаясь на мостовую. Серое небо, серая земля; не видишь, не чувствуешь, прошла минута, час или день, не слышишь звуков.        Илин не оставила ориентиров, по которым можно было бы её отыскать. Загадочное «Серебряный Человек», очевидно, имело смысл, но только для неё, не подумавшей, что для других это всего лишь словосочетание!        И Кларисса…        Неужели он так привык действовать, что не может просто остановиться и подумать?!        Так Арлен и поступил — остановился у порога кукольного театра, разглядывая качающихся на ветру кукол. Хозяева не поскупились на украшения, но со вкусом у них явные проблемы: одно дело — маленькие деревянные марионетки, свисающие с оконных проёмов, и другое — фигуры у входа. Крупные, в человеческий рост, они походили более на висельников: ярко раскрашенные лица, неестественные улыбки — и грубые, толстые верёвки из-за плеч. Две, изображавшие шута и пастушку, стояли по бокам от двустворчатой двери, точно привратники.        Но уродливей собратьев оказалась третья, пристроившаяся на углу. Она улыбалась ещё натужнее, и лицо перекосилось, точно у неправильно набитого чучела. Под платьем куклы — самым настоящим, не вырезанным из дерева — вздувался огромный живот.        И кому могло в голову взбрести, что это красиво?!        Короткое движение, и Арлен вздрогнул: не трещина, как почудилось, украшала мучительно изогнутые губы. Между ними протискивался довольно крупный чёрный мотылёк. Откуда ему взяться здесь, посреди зимы?! Как во сне, Арлен шагнул к гигантской марионетке, протянул к ней руку…        С сухим треском оборвалась верёвка, и кукла упала — не с деревянным стуком, но с мягким шлепком человеческой плоти. За спиной вскрикнула Кларисса. Теперь видно — нити, удерживавшие на лице улыбку, покрытую мелкими рытвинками от оспы кожу. И всё же Арлен, пересиливая онемение в конечностях, присел рядом с телом, дотронулся до холодной руки.        Не кукла. Труп.        Сквозь гул собирающейся за спинами Хранителей толпы, сквозь икающие всхлипы Клариссы прорвался треск. Теперь рвалась не верёвка: дёргался, дрожал, как отдельное существо, живот мёртвой женщины. Арлен не мог отшатнуться, не мог даже пошевелиться. Треск нарастал вместе с хлопками крыльев; вот её живот лопнул — во все стороны устремились сотни, тысячи освободившихся чёрных мотыльков.        Один ударился в лоб и перевернулся, уцепляясь лапками за край плаща, за ним последовали другие, и Арлен спешно закрыл лицо руками. Движение под ладонью — и вот он уже отчаянно стряхивает настойчивое насекомое, случайно прижатое к щеке. Снова, снова — в хаотичных рывках твари искали дорогу к спасительному теплу. Под темнотой закрытых век не существовало площади, криков горожан, всего мира. Сколькое бы он отдал за способность перестать чувствовать, как по тебе ползут, бьются, забиваются за шиворот…        Неизвестно, сколько прошло времени, пока он решился открыть глаза.        Боясь разомкнуть губы, чтобы случайно между ними не оказалась одна из тварей, Арлен судорожно вздохнул. Только бы никто сейчас не обратился: тогда ведь заметят, что слабость в коленях не даёт пошевелиться, а из горла не вырывается членораздельная речь — слабое сипение. Он видел, что по рукам никто не ползёт — и продолжал ими трясти в тщетной попытке избавиться от щекочущих прикосновений.        Спокойно. Всё кончилось. Нужно встать.        Поднявшись, Арлен кинул отрешённый взгляд на мёртвую женщину. Изнутри она куда более, чем снаружи, походила на куклу: ни следа внутренних органов, точно их то ли выели, то ли вырезали. Покойница была набита мотыльками, точно мешок — опилками.        Уже даже почти не тошнит.        Кларисса привалилась спиной к стене и разглядывала собственные протянутые руки. Приблизившись, Арлен передёрнулся от вновь накатившей тошноты: в сложенных ковшиком ладонях слабо трепыхался переломанный, но ещё живой мотылёк. — Я вспоминаю… — она не повернулась к подошедшему Арлену и смотрела по-прежнему на омерзительное существо. — Так знакомо. Это что-то значит, это что-то…        Понемногу толпа редела: кто-то из горожан помчался за полисменом, кто-то просто спешил очутиться как можно дальше от кукольного театра, чтобы никоим образом не оказаться причастным к свершившемуся преступлению. Быстро замерзали, падая грузными чёрными комьями, многочисленные мотыльки; они усеивали площадь, падали вперемешку со снегом, судорожно дёргаясь и тотчас затихая. Леона, о существовании которой он уже успел забыть, нервно кашлянула, напоминая о своём присутствии: — С этим Серебряным Человеком мелькнула мысль, где искать девчонку… Но придётся подзадержаться здесь.