У истоков Ночи

      Арлену снилось озеро, залитое солнечным светом, таким ярким, что резало глаза.       Давно в череде кошмаров не появлялось столь умиротворяющей картины: безоблачное небо, зелёные берега с аккуратной, точно газонной, травой, ровные ряды деревьев и кустов. У самой воды покачивались мелкие сиреневые цветы, издалека казавшиеся обыкновенными пятнышками краски, кое-как разбросанными по свежей зелени. Точно колыбель, покачивалась лодка. Маленькая черноволосая девочка, напевая что-то под нос, свесила руку за борт и бултыхала пальчиками по воде, будто пыталась удержать разбегающиеся капли солнца. Смутно знакомая женщина, чьё лицо скрывал край кружевного зонта, чинно сидела со сведёнными коленями и совершенно прямой спиной.       Ярко, радостно, во все стороны брызжут жгуче-пронзительные цвета. Такие сцены красуются обыкновенно на дешёвых открытках, тех самых, где дети всегда круглощёкие и румяные, а на лицах взрослых застыли улыбки, более походящие на следствие лоботомии. Слишком неестественно; хочется не прикоснуться к воде, но ковырнуть её ногтем, счищая верхний слой краски.       — Ах, милая моя Лисель, столько лет прошло. Как поживает леди Виктория?       Голос за спиной — знакомый и незнакомый одновременно. Арлен стремительно обернулся и нос к носу столкнулся с Грустной Леди, крутящей в руках ослепительно-белый платок. Без привычной вуали она выглядела беззащитной и неуместной, как льдинка на солнцепёке. Она не пыталась перегрызть горло, не усмехалась, смотрела ровно и в меру строго. А женщина под кружевным зонтом, такая же далёкая, как предки на портретах, оставившая старые письма и две фотографии, она…       — Что за шутки? Я никогда не встречала её. Да, в моих жилах течёт её кровь, но вы знаете Викторию куда лучше меня.       — Смотри, там рыбки! — малышка, слишком похожая на Клариссу, дёрнула его за рукав и подтянула ближе. Взрослая беседа, слишком абсурдная, нисколько её не занимала.       — Разве не вас я видела на похоронах малышки Гвендолин? Виктория так горевала, я боялась, она лишится рассудка! Увидеть, как умирает твоё дитя — что может быть страшнее? — Грустная Леди чётко проговаривала каждое слово, упивалась им. В какой-то миг руки, терзавшие платок, разорвали тонкую ткань напополам.       — Впрочем, вероятно, я обозналась. Вы ведь так похожи на свою прабабушку.       — Надеюсь, что вы сейчас не желали меня оскорбить и говорили о временах её юности, — женщина, лишь смутно похожая на образ матери из его детских воспоминаний, вымученно засмеялась. Арлен хотел подойти к ней ближе, заглянуть за край зонта, но робость, ножом засевшая в груди, не позволяла и шевельнуться. Маленькая Кларисса, смеясь, рассказывала что-то о рыбках, которые не плавают в грязной воде, потому что боятся попасть в механизм.       Какой ещё механизм? Внутри всё бунтовало против нелогичности. Сон — всего лишь продукт его разума; так неужели в его голове сейчас царит такой же кавардак?       — Вы знаете больше меня — так расскажите! Что с Эдит? Она оправилась после смерти мужа? А Жанин всё делает ставки на бегах и никак не выйдет замуж?       Наверное, легче было бы не прислушиваться к разговору вовсе. Пусто, бессмысленно. И всё-таки эти имена… Он ведь слышал их раньше? О да, разумеется, слышал. Как и тысячи других имён. Кто-то из подруг бабушки, случайные попутчицы, несостоявшиеся невесты — все они скользили, как песчинки в часах, лишь ненадолго застревая в середине памяти и с облегчением улетая в неизвестность сутки спустя. Невозможно помнить всё и всех. И почему та, кого не хватает сил назвать матерью, никак не отведёт в сторону проклятый зонт?!       — Эй! — маленькая Кларисса, привлекая внимание, с силой дёрнула его за рукав. — Поймай мне рыбку! Поймай!       — О чём они? — пустая надежда упорядочить сон развеялась, как дым: малышка не ответила. Она снова свесилась за борт лодки — дальше, чем следовало — и без единого звука рухнула вниз. Арлен видел взметнувшиеся брызги, но не слышал всплеска: зыбкая реальность внутри сна не поспевала сама за собой. Не поспевали и мысли: прежде он нырнул следом, чем вспомнил.       В том странном воспоминании, которое не могло существовать, он спас Клариссу.       Плыть оказалось неожиданно сложно: внизу растаяли, испарились буйство красок и ослепительный свет. Густая вода, походящая на болотную жижу, облепляла с головы до ног, и Арлен скорее наугад протянул руку. Давай же. Держись.       И она удержалась, впилась в запястье ногтями, так, что в первый миг руку свело от тупой боли. Сквозь тяжёлую воду неожиданно близко проступило знакомое лицо с широко распахнутыми чёрными глазами. Ни единого отсвета или блика, прозрачная кожа, ореол мерно колышущихся кудрей; прежде испуга, прежде осознания перемены, забилась в груди другая мысль: вытащить наверх, к свету. Всё ещё может быть хорошо. Ещё может быть…       Смазался, точно свежая краска, тот кусок сна, где он стремился к поверхности, где вопреки всякой логике не становилось ближе солнце и рвались на части лёгкие. Звенело в голове, словно он и правда оказался под водой, мутнело в глазах.       А потом он вдруг ударился о дно лодки и сообразил, что добрался до цели. Он наверху. Она жива: мёртвые не способны так отчаянно держаться за своё единственное спасение. Зрение восстанавливалось медленно, но вскоре в веренице кружащихся пятен, так похожих на водоворот плащей из прежних кошмаров, проступили очертания лодки, зелёных берегов, озера.       — Она смотрит на тебя, но видит их, одну за другой. Она смотрит на тебя и видит его. Я смотрю на себя, но не вижу никого.       Кларисса, теперь столь же взрослая, сколь наяву, умолкла. Сквозь ладони, прижатые к груди, сквозь открывающиеся в немой мольбе губы, сквозь дрожащие веки струилась чернильно-чёрная вода. Из её рта не вырывалось ни звука, но каким-то образом Арлен понял, что он хочет сказать.       «Спаси меня».       Неважными вдруг показались и Грустная Леди, и тень матери: он ободряюще говорил что-то и бесконечно отирал с одежды и лица Клариссы чёрные потёки. Лишь краем уха он слышал: женщины, будто не заметившие вовсе её падения, продолжают беседу:       — У вас скоро будет праздник. Право, мне жаль, но я не могу представить, что я могла бы вам подарить.       — Лисель, дорогая моя, вы уже подарили мне лучший подарок. Самый лучший, какой могли, — Грустная Леди говорила с тенью леди Бретт, но спину обжигал взгляд, из которого испарилась былая беззащитность; треск — то ли разодранной глотки, то ли белого платка. Когда на плечо легла рука, Арлен вздрогнул. В ухо ворвался почти забытый, колюще-острый голос:       — Ты пойдёшь за ней. Ты должен идти.       Не давая дозреть страху, он обернулся. Память не сохранила целой картины, лишь отдельные фрагменты: распухшее зеленоватое лицо, выцветшие глаза, облезающая кожа, личинка в прорванной щеке. Потёки чёрной воды.       — Нет!       Он оттолкнул ту, что не могла быть его матерью, но потерял равновесие и упал — в густую чёрную воду, заползающую в уши, в нос, горло. Под её толщей медленно угасал свет, но где-то у поверхности шарила рука — тонкая и бледная, обёрнутая тканью тёмно-зелёного платья. Под водой не слышались звуки, но почему-то звенел в ушах шёпот Грустной Леди:       — Ты сам придёшь ко мне.       Лучше утонуть, чем пойти за ней. Лучше утонуть…       — Эй! Вставай! Быстро! Тама такое…       Почти с облегчением Арлен рванулся не к свету, но к долгожданному пробуждению. Голова наяву болела так же, как во сне, но всего пару секунд. Вскакивая с постели, он походя заметил: полностью просыпаться в считанные мгновения, кажется, входит в привычку. Кинан, разбудивший его, метнулся к двери; плохо закреплённый нож на косяке упал, но деревенский дурачок только тихо выругался и даже не подумал приставить «защитный знак» обратно. По коже запоздало пробежал холодок. Что, демоны раздери, могло случиться?       — Дверь — открытая! Роланд отошёл, получается, она спала, а она не спала, и вот…       Перед глазами протанцевала дверь в ночном колпаке, и Арлен тряхнул головой, отгоняя глупое видение. Досчитать до трёх, вдохнуть глубже. Кинан не издевается, он в самом деле идиот.       — Сделай милость, говори связно!       — Так я связно! Он отошёл, а вернулся — открыто, нет никого! Он говорит, похитили, а Леона говорит, что сама.       И, хотя Арлен уже начал понимать, что произошло, он не смог задать уточняющий вопрос. Без лишних слов он кинулся впереди Кинана: это совсем рядом, дальше по коридору, во имя Трёх, хоть бы он просто неправильно понял, хоть бы…       Но из всех дверей именно та, за которой недавно рыдала Кларисса, оказалась распахнутой настежь. Поблизости нервно переступал с ноги на ногу красный сильнее, чем обычно, Роланд, и ещё издалека слышался пронзительный голос Леоны:       — Ты оставил пост, потому что, видите ли, плохо поужинал?!       — Да вы сами подумайте, как, во имя Трёх, она могла открыть дверь? У неё не было ключа! — как защиту, он выставил перед собой пресловутый ключ. — Вот он, видите? Я бы не ушёл просто так!       Старшая Хранительница хмуро покосилась на подошедшего Арлена, но не потрудилась что-то объяснить. К чему слова, если и без того всё ясно? В спальне, где прежде держали Клариссу, пусто. Никаких следов погрома, как недавно в кабинете Леоны, никаких загадочных записок: аккуратно застеленная постель, пара книг на прикроватном столике, заметённые в угол осколки вазы. Арлен наклонился к замку и задумчиво ковырнул нечто, торчащее с внутренней стороны двери. Проследив за его манёвром, Леона покачала головой:       — Подумать только: девчонка вскрыла замок заколкой.       Она говорила неожиданно сдержано, и толком не выходило уловить, чего в её словах больше: недоумения или злости. Голова закружилась, то ли от слишком резкого пробуждения, то ли от навязчивой, как бьющийся о стекло мотылёк, мысли: отчего-то всё дурное случается лишь тогда, когда спишь, когда не можешь помешать.       — Кларисса бы не смогла. Она ведь не какая-нибудь взломщица.       — Начнём с того, — резко оборвала сбивчивую речь Леона, — что ты понятия не имеешь, кто она.       Если бы он не спал, если бы стоял у дверей вместо Роланда, она могла остаться здесь. Хотелось верить, что она просто сбежала подальше от Хранителей, держащих её под замком. Хотелось, но не верилось. Она мечтала узнать правду и не отступила бы так легко. Нет, её позвали — так же, как наверняка звали других пропавших, как звали Луизу Бломсберри.       — Зачем искать виноватых? Нужно отправляться на поиски! Её могли похитить ночные, а то и чего похуже, и… — Роланд натолкнулся на ледяной взгляд единственного глаза старшей Хранительницы и умолк.       — Нет, её никто не похищал. Девчонка сбежала сама. Вернулась к остальным, — впервые, кажется, мысли самого Арлена и Леоны безоговорочно совпали. — Найдём их, найдём и её.       Звучало это столь же легко, сколь невозможно. Даже если пойти на сотрудничество с полицией, на прочёсывание катакомб под городом могут уйти долгие месяцы. Но разве у них есть выбор? Грустная Леди, прежде ненавязчиво зазывавшая их в старые шахтёрские ходы, теперь волокла их в свои владения, точно скот на бойню.       Ты сам придёшь ко мне…       Арлен дотронулся до собственной шеи, почти чувствуя, как в кожу врезается невидимая верёвка.