У истоков Ночи

      Это не он — твердили на разный лад голоса в голове, в основном перебиваясь сбивчивыми объяснениями Катлин: мистер Баркли служит в Сент-Бенворте уже несколько лет, и никак не мог бы преследовать циркачей в других городах, он — не самый достойный человек и тот ещё брехун, но ни в коем разе не убийца. В конце концов, он один из немногих сотрудников полиции, что пусть своеобразно, но проявляют внимание к заезжим артистам. Нет, не он таится в ночи, бережно прикрывая серебряный серп полой плаща.       Это он, твердили они же мгновение спустя: мистеру Баркли ничего не стоило бы солгать о своей службе, а маска никчёмного, надутого индюка — очень удобное прикрытие. Особенно при условии, что индюк облачён в полицейскую форму. Никто не подумает заподозрить его, никто не посмеет указать на дверь. Ему легче лёгкого подкрасться к жертве из-за спины, пока та напряжённо высматривает убийцу где-то в стороне.       Репетиции продолжались, изредка товарищи упрекали Илин в невнимательности, но слова пролетали мимо. Она пришла не затем, чтобы снова почувствовать до боли знакомую атмосферу циркового закулисья, не затем, чтобы снова кривляться перед зрителями. Нет, она искала убийцу. И вот он найден, но по-прежнему вне её досягаемости.       К демонам доказательства. Проще перерезать ему глотку и выбросить труп в ближайшую сточную канаву.       По ночам, когда снаружи слышались лишь голоса пьяниц да редкий визг неудачливых девиц, Илин брала в руки кинжал и примерялась: спрятаться под кроватью, а, как войдёт, подрезать на ногах сухожилия. Тогда Серебряный Человек не сбежит, и предстанет перед судом — нет, не тем якобы справедливым, где сидят напудренные судьи париках. Судить убийцу будут его несостоявшиеся жертвы, а не напыщенные чванливые старики в мантиях.       Внутри до сих пор кипело, но бурление крови вошло в привычку. К чему удивляться кипению воды в котелке, не снятом с огня? Ей снились смутные образы без лиц, режущие и рвущие друг друга на куски, и брызги крови, толчками вытекающие из разрезанного, раскрытого горла. Просыпаясь, она и наяву чувствовала присутствие этих теней: то были не злобные призраки, но лишь отражения её собственных не претворённых мыслей.       Сегодня нужно собраться. Вечером старый театр открывает свои двери для зрителей, а совершить ошибку на премьере для настоящего артиста непростительно.       «Но ты и не циркачка больше, — напомнил один из звенящих внутри голосов, — ты Хранительница».       С этой мыслью Илин прижала к груди платье. Может, она и покинула семью, но сейчас слишком многое зависит от того, сумеет ли она сыграть роль себя-прежней, цирковой девочки — то есть, в представлении большинства благонравных граждан, существа крайне недалёкого. Существа, не способного на хладнокровный расчёт.       Сейчас, например, нужно поскорее переодеться и пойти в зал. Последний прогон перед настоящим выступлением не будет ждать.       За кулисами её встретила Мими, почти сразу недовольно пробурчавшая что-то про время. На сцене потягивалась Аланна: она отклонялась назад, всё дальше и дальше, пока не сложилась вдвое, точно лист бумаги. Вторая пара коротеньких ног изящно вытянулась. У непривычного человека подобное зрелище вызывало икоту. Однажды пришлось срочно выводить из зала перепуганного врача, твердившего, что бедняжке почти наверняка для этого номера сломали позвоночник, пришили отрезанные детские конечности и наверняка она вскорости умрёт от гангрены. Чуть в стороне оживлённо о чём-то спорили Ларри и Берри. В руке у одного из братьев красовался уже начавший вянуть цветок.       — Деточка, ты вовремя! — как из-под земли, возникла госпожа Мирелла. — Я подумала, может, всё-таки вырезать этот номер с гробом? Да, на репетициях ты показала неплохой результат, но перед полным залом… Я хочу сказать, ты можешь растеряться.       В её словах Илин почудился упрёк за все ошибки, допущенные ею на последних репетициях. Если начистоту, теперь она не видела в открывающем номере, да и вообще в своём участии в новом шоу ни малейшей необходимости: к чему лишняя суета, если преступник уже найден? Останавливала лишь мысль, что она, возможно, сумеет выманить его на себя, лишний раз поддразнить, и докажет Катлин, что порой путь от неприятного человека до убийцы куда короче, чем кажется. Чем ярче будет провокация, тем лучше. И потому Илин упрямо стиснула зубы:       — Я справлюсь. Как дела с билетами? Распродали хотя бы половину?       — Пока чуть меньше; думаю, дело в том, что кто-то опять посрывал афиши, — Мирелла печально покачала головой, и так же качнулись пустые рукава платья. «Кто-то». Почему бы не сказать прямо, что это дело рук мистера Баркли, страстно желающего, чтобы все уроды исчезли — хотя бы из поля зрения, а лучше — из жизни?       «Это кто-то другой», — заверяет Катлин. Хорошо, другой — кто? Илин, повинуясь взмаху руки Мими, села на пол. Задрала голову, позволяя нарисовать на шее красную полоску. Убийца хочет уничтожить циркачей одного за другим, а оставшихся в живых запугать; он подбрасывает записки, в которых угрожает смертью лично ей, расставляет мелкие ловушки, а, следовательно, легко может войти в старый театр и покинуть его…       Впервые мысли вдруг потекли в другом русле: предупреждения — разве они были раньше? Тогда, когда умерла её мать, убийца явился внезапно. «Неподражаемая Женщина-Волчица» была не из тех, кто стал бы скрывать поступавшие к ней угрозы от взрослой дочери и остальных членов цирковой семьи. Возможно, что-то похожее происходило после?       — Мими, скажи-ка, — стараясь как можно меньше шевелиться, Илин скосила глаза в сторону, — Записки, вроде моих, приходили Тому? Или Фреду? До того, как…       — Не припомню. Замри! — Мими, критично оглядев своё творение, слегка подтёрла край полосы пальцем. Если не помнит Мими — значит, скорее всего, никаких записок и не поступало. С чего вдруг Серебряный Человек отступился от своей привычки? Она задумывалась об этом и раньше, но вскользь, отмахиваясь от подозрений. Чем она заслужила записки в свой адрес — активными поисками? Разве не пытались остальные отыскать убийцу и без неё, разве не требовали действий от полиции?       — Я проверил софу — на этот раз всё чисто, никаких гвоздей. Ларри! Берри! Вы не видели Катлин?       — С чего мне-то знать, где она?       — Она решила пройтись по улицам, распродать оставшиеся билеты. Просила начать без неё.       Обе реплики прозвучали в унисон, на два слишком похожих голоса. Илин поморщилась: посторонние звуки серьёзно сбивали с мысли. Серебряный Человек никогда прежде не посылал записки с угрозами, а теперь начал; это может означать, что…       — Я закончила! Но головой пока не тряси, дай подсохнуть, — Мими с кисточкой отстранилась. Илин едва удержалась, чтобы не выругаться: нужная мысль и без того выворачивалась и царапалась, как бродячий кот. Нужна минута, всего минута, чтобы сосредоточиться, чтобы найти единственно возможное объяснение…       В этот момент она заметила Рози.       Одетая, как всегда, в детское платьице, она пыталась улыбаться, но глаза оставались затравленно-настороженными. Распущенные волосы, делавшие её ещё больше похожей на маленькую девочку, рассыпались по плечам. Но главное — она заметно прихрамывала.       — Ерунда, — на ходу отмахнулась она от расспросов госпожи Миреллы, — я споткнулась на лестнице и подвернула ногу, делов-то!       Что, если на минуту допустить, что мистер Баркли, этот надушенный щеголь, говорил правду? Что он действительно следил за хромым ребёнком, забравшимся в старый театр? Илин стиснула зубы, подавляя рвущийся оскал.       — Рози! Может, нам всё-таки вернуть в программу твой номер?       — Ты с ума сошла? Я выступала вместе с Томом, а он… — казалось, она вот-вот расплачется. Доводить кого-то, тем более члена семьи, до слёз, Илин не хотела, но всё же пояснила, стараясь казаться невозмутимой:       — Да, но я вспомнила кое-что. Когда Том сломал руку, помнишь? Ты тогда вышла вместо него, а Мими подменила тебя. Вы обе знали, что делать, помнили реплики; но ты куда больше походила на мальчика, чем Мими, и потому в мужскую одежду пришлось влезать именно тебе.       Под кепкой легко спрятать длинные волосы. А под торчащим козырьком — лицо.       — Малышка, ты в своём уме? Выступление уже сегодня вечером. Такие вещи планируют заранее, — привычно разворчалась Мими. Илин не обратила внимания на её слова, лишь направилась в сторону Рози, приговаривая:       — Может, примеришь костюм? Никто не говорит выступать сегодня вечером, но мне очень хотелось бы глянуть, как ты выглядишь, когда одета… скажем… как мальчишка-газетчик? Думаю, тебе пошла бы кепка. Идём, идём.       Рози отступила на шаг, словно почувствовала угрозу, но Илин, положив руку ей на плечо, поволокла за собой, в одну из крохотных комнат. Когда за ними закрылась дверь, настало время для главного вопроса, задать который было тяжело, но необходимо; сглотнув вставший в горле ком, Илин тихо спросила:       — Это ты? Подкидывала записки, подстроила ту ерунду с гвоздями.       Не последовало оправданий или объяснений, лишь тонкий, дрожащий шёпот:       — Ты же не думаешь, что я могла убить их? Иви? Тома…       Пара мгновений молчания показались вечностью: драматические паузы хороши для театральных представлений, но в реальности не вызывают ничего, кроме лишнего беспокойства. Илин присела рядом с собеседницей и положила руку ей на плечо.       — Нет, конечно, нет. Ты одна из нас, и ты не убийца.       — Да, да… разумеется! — с каждым словом голос становился увереннее, точно Рози постепенно оттаивала. — Ты ведь понимаешь? Если мы снова начнём выступать, он найдёт нас, он доберётся до тебя… Я спала в той же комнате, что и Том, но ничего не услышала; думаю, этот убийца вообще не человек!       Она осеклась, заметив, как нахмурилась собеседница, и тонко воскликнула:       — Я не хотела вредить нашему шоу! Я всего-то беспокоюсь за нас. За всех нас.       — Ты испугалась, — холодно уточнила Илин. — Испугалась и почему-то возомнила, что со смертью можно договориться. Знаешь что? Это глупость. Ты сама выдумала, что убийца оставит нас в покое, если мы перестанем выступать. Или, может, я чего-то не знаю? Ты говорила с ним, видела его?       Изо всех сил она пыталась сдерживаться, но злость невольно вырывалась наружу; так пытаешься не расплескать воду из рассохшегося корыта. Что-то смутно дрогнуло в душе лишь тогда, когда Рози, втянув голову в плечи, прошептала:       — Нет. Конечно, нет. Клянусь, я не собиралась тебе вредить! По старому номеру ты должна была только уколоть руку, только…       — Убийца будет рядом. Разбежимся — нас передавят поодиночке.       Одну за другой обрезать последние нити, лишить опоры; вера в справедливость — не то, что спасёт от угрозы. Ни одна курица, сидя в курятнике, не убеждает лисицу себя удушить. Слишком много в мире людей, способных возненавидеть уже за то, что смеешь в их присутствии дышать.       Но её дело — не воспитывать старших. Она здесь затем, чтобы отыскать Серебряного Человека. Вернуть спокойствие своей семье.       — Никаких больше записок и угроз, Рози. У нас слишком много забот и без того, чтобы гоняться за фантомами.       Её речь прервал стук в дверь. Скрипнула створка; согнувшись в три погибели, в комнату заглянул Жиль.       — Я не любитель торопить, но вы закончили? Илин, ты нужна. Сейчас!       Он то ли не заметил, то ли предпочёл оставить без внимания раскрасневшееся, заплаканное лицо Рози. Илин вдохнула глубже, кивнула Жилю. Перед тем, как покинуть комнату, она смерила затихшую собеседницу внимательным взглядом:       — Не человек? Даже лучше. Меня не учили охотиться на людей.