У истоков Ночи

      Уже знакомым становилось чувство, когда тупо пялишься в потолок и уже даже не пытаешься уснуть: бесполезно. То кажется, что возникнет во мраке силуэт убийцы, то мысли сами собой сползут на недавний разговор с Эдмундом, Себастьяном и Марией. Всплывёт отдельными обрывками дикая в своей простоте новость: Кларисса Темплтон, эта несносная аристократичная выскочка, умерла.       Илин раздражённо рыкнула и перевернулась на другой бок. Да, она недолюбливала изнеженную девчонку и не скрывала этого, но чтобы всё кончилось так… Ещё и эти девушки. Их искали столько времени, чтобы обнаружить: все они, все до одной, после исчезновения Грустной Леди снова замерли, как брошенные марионетки. Ни одна из них не помнила ни своего имени, ни прошлого. Кого-то забрали семьи, кого-то ждала богадельня.       Нет, уснуть после таких новостей совершенно невозможно.       Поднявшись с кровати, Илин высунулась в тёмный коридор: ни звука. Разумеется, все давно уже спят. У них-то в голове не разыгрывается снова и снова недавний разговор, не зачитываются сами собою строки из сдержанного, скупого на подробности письма Леоны. Да, девчонка поймала собой пулю, да, вампирша снова ускользнула, нет, это вовсе не повод продемонстрировать хоть какую-то эмоцию кроме раздражения и многозначительного: «Я знала, что её появление в ордене ни к чему хорошему не приведёт».       А остальные? Тот же Арлен…       В лицо ударил колючий холод, и только сейчас Илин сообразила: размышляя, она продолжала идти. Что ж, возможно, мороз — самое то, чтобы остудить голову.       — … Я уже говорила вам много раз и не понимаю, зачем нам говорить снова: меня не нужно спасать. Я в полной безопасности.       Голос Катлин прозвучал столь неожиданно, что Илин подскочила. Даже если предположить, что сестрёнка решила прогуляться поздней ночью, то с кем она говорит? Илин машинально прижалась к стене и лишь потом задалась вопросом: зачем? Не лучше ли сразу обозначить своё присутствие, чем потом быть обвинённой в подслушивании, и…       — Милая моя, вы ещё слишком юны и, не сочтите за оскорбление, глупы. В этом, разумеется, я нахожу определённую прелесть, но вам бы следовало задуматься о будущем, а не жить сегодняшним днём.       Мистер Баркли! Этот напыщенный индюк притащил сюда свой лощёный зад посреди ночи, вытянул Катлин на разговор… А она тоже хороша — могла бы послать его хоть в бездну, благо бесполезнее полисмена поискать надо. Илин осторожно выглянула из-за угла. Они стояли у чёрного входа; не видно, и всё-таки кажется, что лицо у Катлин усталое, измученное.       — Моё будущее — здесь. Как и моё прошлое. Я не могу отвернуться от всего этого, мистер Баркли.       — Полно, моя прелестная леди; даже церковникам свойственно прощать грешников. Да, ваша жизнь началась не самым благополучным образом, однако это не повод заканчивать её столь же удручающе. Вы хотите, чтобы ваша… кхм… «семья», чтобы они снова выставляли вас на посмешище?       Руки сами собой сжались в кулаки, так, что ногти впились в ладони. Ублюдок что, искренне возомнил, будто Катлин считает себя недостойной его? Что смущена лишь тем, что испортит своим жалким появлением его блистательное существование?!       — Меня никто не выставлял. Что бы вы обо мне ни думали, я вольна сама принимать решения и распоряжаться своей жизнью.       — Послушайте себя: вас совершенно испортило столь неподобающее вашей красоте обхождение! Нет, нет, я решительно не желаю и думать о том, где вы окажетесь через пару лет, если эти уродцы, наконец, не поймут, что вы не из их стаи.       А что поделать, если она сама даёт наглецу все поводы к подобным измышлениям: стоит, потупившись, нервно теребит край тёплой накидки. То-то надутый павлин крутит хвостом:       — Решено: завтра же я заберу вас и поселю в пансионе миссис Вандербильт. Разумеется, это ненадолго, исключительно до свадьбы, дабы не допустить порочащих слухов; после вы сможете перебраться ко мне, и вести жизнь, достойную столь прелестной леди…       — Вы знаете, что это невозможно. У меня есть человек, с которым я мечтаю связать свою жизнь.       Илин, пусть и не одобряла робость подруги, не могла не одобрить: отличная мысль! Тупым, как пробка, мужланам никак не объяснить, что мнение женщины также имеет вес; любые слова, срывающиеся с девичьих уст, для них голубиное воркование пополам с младенческим лепетом. А вот наличие другого мужчины — это просто, это понятно. Вот только почему мистер Баркли брезгливо поморщился и отмахнулся:       — Моя прелестная леди, вы же прекрасно понимаете: это не в счёт. Ни один священнослужитель не засвидетельствует такой брак, а коснуться себя без брачных уз дозволит лишь ничтожная падшая женщина. Нет, не заставляйте меня думать, что вы из таких! Вы разрываете мне сердце.       Было бы что разрывать! И всё же интересно, почему они говорят так, словно оба понимают, о каком «возлюбленном» идёт речь?       — Нет, нет, я решительно не могу оставить вас и лишней минуты. Я спасу вас прямо сейчас, моя милая, желаете вы того или нет! — в следующий миг мистер Баркли совершил непростительную глупость: ухватил Катлин за плечо. И тем самым окончательно вывел Илин из себя. Едва не поскользнувшись на подтаявшем крыльце, она выскочила из-за угла:       — Эй, ты! Отойди от моей сестры!       Напыщенный щёголь угрожающе сощурился и выплюнул:       — «Сестры»?! Оставьте свои детские игры! Как ты, как не понимаешь?! Убогим уродам вроде тебя только и стоит жить, чтобы развлекать сброд, но Катлин, слава Трём, не из таких! Нет, она заслуживает жизни в достатке; я не позволю таким, как ты, испортить её окончательно, спасу, я…       Поток ругательств оборвала пощёчина; Илин выпучила глаза. Катлин, чьи щёки почти сравнялись по цвету с волосами, занесла руку для нового удара:       — Уродцы воспитали меня; достойные люди, мои родители, выбросили на улицу. Да что ты вообще можешь знать о достоинстве?! Ты, заносчивый, самодовольный, надутый ублюдок, ты…       Она лишь тогда прервалась и позволила себе отдышаться, когда мистер Баркли, не проронивший больше ни слова, скрылся за углом. Постепенно раскрасневшиеся щёки приобретали нормальный оттенок. Катлин растерянно посмотрела на свою руку, ту, которой нанесла удар, как будто не верила, что совершила подобное самостоятельно, без принуждения.       — Наверное, мне не стоило так резко… он же всё-таки заботится обо мне, просто не понимает. И он единственный, кто хотел помочь с поисками убийцы…       Вот такую Катлин, робкую и пугливую, Илин отлично знала.       — Заботится, как же. Видала и раньше таких: ищут себе девушку из низов, чтобы почувствовать себя хозяевами. Такая-то не сбежит и никуда не денется. С породистой леди такой номер не пройдёт. — Она потянулась и ободряюще хлопнула Катлин по плечу. — А насчёт расследования не беспокойся. Он бы и дерево в лесу не нашёл.       Съёжившись, Катлин плотнее закуталась в накидку и ничего не ответила. Взяла же моду во всём подряд винить себя! Стремясь отвлечь подругу от грустных мыслей, Илин как бы невзначай поинтересовалась:       — А что это за возлюбленный? Ну, тот, о котором ты говорила мистеру модные штанишки.       Ещё пару мгновений тишину нарушало лишь дыхание и мерное капанье с крыш.       — Ларри всегда смотрел, как я рисую. А Берри пытался сочинить песню для меня. Они оба… такие замечательные. Я не говорила пока. Не знаю, что они подумают. Мы же вместе выросли.       Снова долгое молчание и далёкие отзвуки пьяных голосов, визга легкомысленных девиц… И — чувство чьего-то присутствия. Кто-то здесь, рядом, смотрит на них, мирно беседующих у старого театра. Мистер Баркли? Как Илин ни присматривалась, вокруг не виднелось ни души, если не считать крупного бродячего пса, то ли чёрного, то ли по-волчьи тёмно-серого. Отчего-то пристальный взгляд собаки вызвал смутное беспокойство, и потому она, подняв с земли крупную ледышку, швырнула её в сторону дворняги:       — Пшёл вон! Пшёл, говорю!       Собака шарахнулась, как положено пугливому зверю, и, недовольно ворча, скрылась в подворотне. Поймав растерянный взгляд Катлин, Илин неловко пояснила:       — А вдруг он хотел напасть? Кто их разберёт, этих собак.       Почему-то её не покидало ощущение, что вот-вот случится что-то очень плохое.