У истоков Ночи

      Из зала видно улыбающихся, радостных артистов, и мало кто заметит, что их лица покрыты толстыми слоями грима: нужно прятать болезненную синеву. А в мешки под глазами скоро можно будет прятать реквизит; иначе и не бывает, когда спишь вповалку, не забыв выставить часовых. Оборотень больше не появлялся, но Мария в своей манере уличной гадалки говорила:       — Он не ушёл. Он здесь.       Разумеется, здесь! На всех представлениях мистер Баркли сидел в первом ряду, злобно сверля взглядом сцену. Пару раз он пытался прорваться за кулисы, но встречал преграды в лице Миреллы и Жиля. Лучше любых слов говорил синяк, расплывшийся на щеке, и внезапно возникшая хромота; порой Илин с трудом держалась, чтобы не сдёрнуть с него лакированную туфлю.       Ну же, оборотень. Покажи себя.       — Зверь уязвим лишь тогда, когда ослеплён злобой; но тогда он и опасен. Нужно выстрелить в момент превращения.       — А чего ждать? Выстрелить сейчас — делов-то, — Эдмунд протянул руку к мушкету, но Себастьян строго сдвинул брови:       — Ты хоть соображаешь, мальчик? Труп будет человеческим. Да ещё и полисмен… Нет, так дела не делаются. Ты оборотня прикончить хочешь или сгнить в тюрьме?       Пустое; шелест песка в песочных часах. Оборотню нужно немного времени, чтобы успокоиться, зализать раны. И всё же странным облегчением отдалось в груди, когда Мария, проснувшись вдруг посреди ночи, сказала в пустоту:       — Сегодня.       И вот теперь, наблюдая за мистером Баркли, Илин не чувствовала больше страха или злости. Напыщенный и надушенный, как обычно, индюк недовольно распихивал сидящих рядом локтями, дул губы, как оставленный без сладкого ребёнок, и не подозревал, что ловушка уже расставлена.       — Внимание! — Мирелла, облачённая в нарядное платье, широко улыбнулась со сцены. — Не спешите расходиться! Сегодня вас всех, да-да, ждёт нечто совершенно особенное. Этот номер вы нескоро забудете!       Как и ожидалось, мистер Баркли ощутимо напрягся; Илин подтолкнула замешкавшегося Себастьяна:       — Держи его на прицеле. Попытка будет всего одна.       — Глупость какая-то — палить среди зала, — проворчал старший Хранитель. — Да-да, идея, что биение такого количества сердец не даст ему сдержаться и усилит жажду крови, может выгореть… Но ты понимаешь ведь, что с нами будет, если он кого прикончит?       Как знакомо стало в последнее время ощущение раздвоенности! То, когда разум осознаёт смысл сказанного, а вот с эмоциями по поводу дела обстоят похуже. Илин не могла бояться за незнакомцев и незнакомок; выступая, она вместо отдельных лиц видела лишь слипшуюся, точно ком грязи, массу. Продумывая план, она видела в них приманку. Не время сейчас для морали.       — Хотите верьте, хотите нет, а между тем сейчас на сцене состоится самая настоящая свадьба! — Мирелла обернулась, кивком приветствуя вышедшую из-за кулис Катлин, и кое-где послышались умиленные вздохи. Пусть руки Рози дрожали, она всё же соорудила подобие свадебного платья. Хорошо, что никто в зале не опознает в «фате» старую занавеску, и вряд ли кто заметит, что в венке «невесты» давно увядшие бутоны. Вот с «женихом», точнее, с женихами, возиться долго не пришлось: чёрный костюм, да и только. Что касалось хромоты из-за раны на ноге, то Аланна милостиво одолжила близнецам костыли.       — Это уже выше моих сил! Я требую немедленно прекратить этот фарс!       Даже издалека, даже в полумраке Илин разглядела, как мистер Баркли покраснел и слегка оскалился. Но вместо зловещего рыка он исторг из себя очередную тираду:       — Мало того, что вы выставляете мою возлюбленную на посмешище, так ещё вздумали выдать её за двухголового урода? И после этого ты будешь твердить, что здесь твоё место? Глупости!       — Прошу вас, уйдите, — прошелестела Катлин.       В чём несомненная ценность сцены: любая реплика, произнесённая с неё, звучит для зала заведомо наигранной. Никто и не думал недоумевать: все с удовольствием наблюдали за «представлением». Мистер Баркли, оправдывая ожидания, ткнул в Ларри и Берри пальцем и драматично возопил:       — Вы, как вы посмели приблизиться к моей…       — Она не твоя. И никогда твоей не была, — иногда случалось, что близнецы говорили одновременно; в такие моменты Илин почти верила, что и мысли у них общие.       Мистер Баркли замахнулся — рукой, а не когтистой лапой — и ею же нанёс удар. Ларри, не оставшись в долгу, пихнул надушенного индюка в плечо. Однако! Красные щёки, дёргающаяся нижняя губа, вытаращенные глаза — да он в бешенстве! Почему не обращается? Не нападает?!       — Вы в порядке? — уловила Илин краем уха. Что-то заставило отвести взгляд от сцены, обернуться к зрителям, туда, где седой незнакомец обхватил руками голову и съёжился. На одной руке не хватало пальца. Смутное воспоминание вдруг обрело чёткость; Илин, плюнув на всё, бросилась в зал и закричала:       — Это не он! Сюда!       Каким-то чудом Себастьян понял, но выстрел не прозвучал; женщина, пытавшаяся привести соседа в чувство, не желала уходить с линии огня. Подумав, что плевать уж на церемонии, Илин дёрнула её на себя. Ближайшие зрители отшатнулись; отлично! Ведь всё меньше тяжёлое дыхание незнакомца походило на человеческое, и всё больше в его голосе звучало от натужного, болезненного воя. Звуки, казалось, не вырывались изо рта, но продирали его глотку насквозь.       — Ложись! — заорала Илин и вместе со зрительницей бросилась на пол. Пытаясь удержать под собой извивающуюся незнакомку, она неловко ударилась порезанной рукой о скамью; короткий вскрик заглушил выстрел.       Кто-то прыгнул над её головой, и зрительница, издав отчаянный вопль, ударила Илин коленом в живот. Когда она перевернулась, оборотень уже мчался к сцене, туда, где смертельно побледневший мистер Баркли замер с отвисшей, мелко дрожащей челюстью. Себастьян бросился наперерез. Но прежде него бледной тенью метнулась Мария: в занесённой руке сверкнул серебряный кинжал. Давай же!       Выстрел — и с коротким скулежом, какой подошёл бы скорее собаке, оборотень завалился набок на краю сцены. Эдмунд вытаращился на поверженное чудовище, будто и сам не верил до конца, что попал; в воздухе оседали чёрные хлопья пороха. Илин осторожно приблизилась, держа свой кинжал наготове, но оборотень не поднялся, лишь слегка клацнул зубами.       Зверь сдался. Он то ли не мог, то ли и не хотел больше сопротивляться.       — Ч-что это за тварь?! — взвизгнул мистер Баркли и отшатнулся. — Убейте её! Живо! Убейте, что стоите?!       — Ты ещё жив? Ты? — из горла оборотня вырвался хриплый хохот; не сразу Илин поняла, что чудовище обращается к застывшему Себастьяну. Сотни, тысячи раз она проигрывала в голове, как подойдёт к Серебряному Человеку. Но сейчас что-то было ощутимо не так.       Слишком неправильно.       — Вы зовёте себя Хранителями, но так легко бросаете своих товарищей. Скажи, Себастьян, сперва отнять у своего брата по оружию дочь, а после — жизнь?..       Себастьян вздрогнул, и что-то промелькнуло в его лице; что-то, принадлежавшее как будто не нынешнему пьянчуге, а кому-то ещё. Илин схватилась за голову:       — Это ненормально. Почему он тебя знает? Что вообще за ерунда?!       Зазвенев, голос оборвался; но прозвучали другие слова:       — Дочь?..       Катлин не приближалась к оборотню, старалась даже не смотреть на уродливую морду; в голубых глазах застыл доселе неведомый холод.       — Я и твоя мать, мы оба были там, у Волчьего Холма; её растерзали звери, но я, я был ещё жив! Мог дышать и идти; не чувствовал больше боли или холода. Клянусь, я вернулся бы домой, если бы те, кого я звал братьями, не позволили украсть тебя!       Слишком неестественно, слишком не по-настоящему. Так говорят актёры, давно отрепетировавшие речь: правильно, чётко и невероятно сухо, без единого неуместного срыва. Даже тяжёлое дыхание кажется наигранным, словно и не кровь вовсе пропитывает доски старой сцены, а типографская краска.       — Девочку никто не крал. Нас осталось всего трое после Волчьего Холма, слышишь?! Нам нужно было восстанавливать орден, бороться с ночными. Мы не могли позаботиться ещё и о ребёнке.       Утробный рык прервал сбивчивую речь:       — Вы могли отдать её кому угодно; могли отыскать бездетную семью, но вместо этого сунули её, как щенка, на порог к уродам. Вы могли подарить ей целый мир, но выбросили в клоаку.       Оборотень дёрнулся; сквозь кривые клыки закапала на пол густая, абсолютно чёрная кровь. Словно не замечая, он обратил затуманившийся взгляд в угол сцены, где ледяной статуей замерла Катлин.       — Я видел твои картины; ты красиво рисуешь. Ты могла бы стать художницей, но вместо этого малюешь для уродцев афиши. Неужели ты сама не видишь, как они корёжат, увечат тебя? Год за годом, и ты всё больше похожа на одну из них, всё дальше от того мира, который предназначен для тебя. Я вернул бы тебе то, что у тебя украли!       Она шагнула навстречу чудовищу, как будто верила, что одним взглядом сумеет повергнуть его в прах:       — А кто вернёт то, что украл ты?       Зверь неловко потянулся к её лицу дрожащей лапой, смутно походящей на человеческую кисть.       — Катлин, я спасу тебя, я...        Сделав последний рывок, оборотень затих. В голове вдруг стало легко и пусто, словно все мысли разом вывалились оттуда и отправились куда-то далеко. Где он? Тот Серебряный Человек, которого она искала столько времени, которого видела в каждой тени? Эта уродливая туша? Разве героям ночных кошмаров не положено быть чуть-чуть внушительнее?       Проклятье. Должно было стать хоть немного легче.       В полной тишине Хранители и циркачи стояли на сцене, рядом с мёртвым оборотнем, под взглядами онемевшей публики. Мгновение — и зал взорвался аплодисментами, от которых зазвенело в ушах.       Представление вышло на славу.