У истоков Ночи

      Говорят, когда что-то отпускаешь, становится легче. А что поможет отпустить лучше, чем время, верно? Вот уж дудки. Минул день, а Илин всё никак не могла сообразить, что произошло.       Вернее, нет, так-то понятно. План сработал, оборотень убит. Даме, которую она столь бесцеремонно сбила с ног, подарили бесплатный билет на следующее представление — разумеется, с оговоркой, что более ни одна душа не покусится на её личное пространство. Кажется, никто так всерьёз и не поверил, что на сцене убили настоящего оборотня.       Кроме мистера Баркли, конечно; этот-то, истерично вопя, умчался в закат, и что-то подсказывало, что на сей раз навсегда. Хоть что-то хорошее: ведь если бы остался, пришлось бы извиняться. А Илин терпеть не могла извиняться перед ничтожествами.       Какие же они с оборотнем одинаковые! Словно их вылепили из одного и того же дерьма. Оба с чего-то выдумали, что могут решать за Катлин, как ей жить, что ей дорого, а что можно без колебаний выдрать из её жизни. А уродцы — это ведь расходный материал, верно? У них нет разума, нет души. Если так уж захочет в своей блистательной жизни настоящей леди чуточку привычного, так и быть, выпишем ей цирковую обезьянку.       — Ты слушаешь? — вздрогнув, Илин кивнула, хотя на самом деле ничего из того, что говорил Себастьян, в голове не задержалось. Проклятье! Нельзя, нельзя так отключаться, особенно посреди важного разговора.       Всё-таки, видимо, роль понимающей она сыграла неубедительно, потому как старший Хранитель, тяжело вздохнув, повторил:       — Я, может, и пьяница, но мозги не растерял. Оборотень был когда-то членом ордена. И к нам же приходит девочка, выросшая в том же бродячем цирке, что его дочь. Я подумал и вот чего: тут явно что-то не то.       — Спасибо, а то мы не поняли, — проворчала Илин и обняла свои колени.       — А ещё странно, что после вас не было никаких рекрутов. И до вас тоже. Лео уже отчаялась, и тут вдруг сразу шестеро, как на заказ. С промежутком в месяц или чутка побольше. И снова тишина.       Как же прелестно, когда собеседник настолько не владеет собственными мыслями, что прямо-таки ждёт, когда их выскажут за него! Нет уж, пусть постарается и объяснит, что ему пришло на ум.       — Я к тому, что чудно это. Словно специально подстроил кто.       — Театр. Сцена.       Да что за подборка людей, совершенно не умеющих говорить прямо!       — О великая, соизволь уж снизойти до нас, убогих, и изъясняться чуть более сложными предложениями! — Илин, подойдя к вздумавшей вещать «ведьме», встряхнула её за плечи. Та вскинула голову, и с лица, до того скрытого волосами, вдруг посмотрели абсолютно чёрные глаза. Невольно отшатнувшись, Илин отпустила Марию, и та вдруг пугающе изогнулась, как если бы её позвоночник треснул пополам. Перескочив через скамью, Эдмунд кинулся к сестре, а та вдруг наклонилась и прошептала:       — Она выла во мраке, а люди думали, что это волки; запертая на собственной сцене, где ею любовались, точно стеклянной статуэткой. Теперь свой театр, свой спектакль. Свечи зажжены. Она дождалась актёров.       — «Она»? Кто? Та вампирша, или ты о чём-то… — Илин не успела договорить: бесцеремонно отпихнув её, Эдмунд развернул Марию к себе и похлопал по щеке. Тревожно заметалось пламя свечи, как от порыва ветра; нет, дверь ещё закрыта. Но отчего-то тень от портьеры причудливо изогнулась, на мгновение приняв очертания женской фигуры.       Затем всё стихло.       — Ты опять гадала?! Тебя же просили никогда больше так не… — задохнувшись от возмущения, Эдмунд вцепился в руку сестры и прижал её к своему лбу, словно боялся, что сейчас Мария исчезнет. Она озадаченно моргнула, и показалось, что где-то в прозрачных глазах растворилась последняя чернильная клякса.       — Я ничего не делала. Ничего, из-за чего всё могло бы… Ты сам знаешь, иногда я просто слышу.       «Просто слышу», — как будто речь идёт о случайно подслушанном разговоре, а не спонтанном выпадении из реальности. Жуткий разговор прервала скрипнувшая дверь.       — Илин, детка, через час мы выступаем. Выйдешь на сцену или… — Мирелла смотрела очень пристально, и что-то подсказывало, что речь не только об одном выступлении. Себастьян покачал головой:       — У нас не так много времени, знаешь. Неплохо бы отправиться в Эмбертаун, да поскорее.       Илин оглядела старые потолочные балки, потянула носом запах пыли и дешёвого грима, и ей вдруг до безумия захотелось остаться. Да, многое переменилось, но разве сейчас не найдётся для неё нового места? Закрывая глаза, она видела тёмный зрительный зал, слышала смех и аплодисменты; и вдруг видение раскололось под звук выстрела и клацающих клыков.       Да, она пришла в орден в поисках Серебряного Человека; но уйти теперь? Зная, что ночные твари — не выдумка воспалённого разума, а Хранители занимаются отнюдь не тем, что указывают пальцем на того, кто, по их мнению, недостоин жить?       Так нельзя. Хочется, но нельзя. Поднимая глаза на Миреллу, Илин уже беспечно улыбалась:       — Нет. Дела ордена здесь закончены, так что я уезжаю. Обещаю больше не теряться. Буду писать и всё такое.       Она вскочила и поспешила к двери. Это как прыжок с трамплина: не нужно размышлять, нужно делать шаг вперёд, не давая себе шанса передумать. Обернувшись через плечо на Себастьяна, она преувеличенно весело воскликнула:       — Что, времени уже стало больше? Мы же вроде собирались уезжать?       Эдмунд почти возмущённо указал взглядом на безмолвно сидящую сестру, словно не замечающую крови, закапавшей из носа на блузку. Да, пожалуй, она была сейчас в не в лучшей форме; может, они задержатся ещё ненадолго, на день или два, ведь это всего ничего… Илин была почти благодарна Себастьяну за то, что тот покачал головой:       — Девочка права. Чем скорее мы вернёмся в Эмбертаун, тем быстрее сможем обо всём сообщить. Идти сможешь?       Мария сдержанно кивнула и неловко вытерла лицо: на губах и подбородке осталась размазанная алая полоса. Ну и видок у неё — словно вампирша после трапезы; сперва сравнение промелькнуло в шутку, но затем Илин вспомнила, как та бесновалась после укуса — и невольно вздрогнула. К демонам такие метафоры. У порога она посмотрела на Миреллу и растянула губы в улыбке:       — Попрощайся за меня с остальными. Ждите писем!       А затем они шагнули в колючий морозный вечер. Темнота опустилась столь поспешно, что фонарщики не успевали за ней, и потому грязные улицы нищих кварталов были погружены в темноту. Лишь где-то за домами, тут и там, загорались первые огни.       — Сестрёнка, погоди!       Раскрасневшаяся, запыхавшаяся, за ней бежала Катлин. Она не накинула даже плаща, из-за чего выглядела странно и неуместно на заснеженной улице. Подбежав, она ухватила Илин за руки так поспешно и крепко, словно поскользнулась и пыталась удержаться.       — Прости меня. За то, что случилось. За моего… за того оборотня. Я не хотела, чтобы всё так…       — Я что-то пропустила? Ты знала о нём, и ничего не сказала?       Вздрогнув от строгого голоса, Катлин медленно покачала головой и съёжилась, будто ждала, что сейчас на её голову обрушится сотня-другая изощрённых проклятий:       — Нет, но ведь, не будь меня здесь…       — Я не виню тебя. И никто в здравом уме ни в чём не обвинит. Поверь, чтобы я разозлилась, тебе нужно сотворить что-нибудь серьёзнее, чем родиться не у того человека.       Илин закрыла глаза и крепче сжала ладони подруги, мысленно пожелав передать ей ещё немного тепла. Пусть теперь они пойдут разными дорогами, но они, как ни крути, одна семья. Какой идиот выдумал, что именно кровная родня должна зваться семьёй? Нет уж, роднёй лучше назвать тех, кто близок по духу.       — Ты не виновата. Присматривай за остальными, ладно? И даже не смей выдумывать, будто я злюсь или обижена. Ещё таких глупостей не хватало.       Широко распахнутые голубые глаза слегка блеснули; Катлин опустила голову и пробормотала:       — Ты даже не попрощалась. Просто ушла. Я подумала…       — Не выдумывай. До встречи и удачи тебе, и всем. Удачи.       Покрепче обняв подругу напоследок, Илин отступила, и вслед за Себастьяном, Эдмундом и Марией кинулась прочь по тёмной улице. Она уходила всё дальше и дальше от старого театра, от старой жизни; и ночной мрак, простирающийся за спиной, больше не страшил, как прежде.       Тьма не овладеет миром, пока кто-то зажигает огни.