У истоков Ночи

      В садовом флигеле сквозь плотно задёрнутые шторы мелькнул робкий огонёк — лишнее свидетельство его правоты. Она здесь, больше негде: надо поспешить, найти…       Стоило отпереть тяжёлые двери, и тотчас всё кругом погрузилось в темноту. Может, огонёк померещился? Нет, она знает, что её ищут, прячется, выжидает, ведь надо продержаться совсем недолго: и часа не пройдёт, как вернётся хозяин, жаждущий не столько справедливости, сколько крови своих врагов.       Её убьют. Снова.       Арлен нервно сглотнул и огляделся: не увязалась ли следом Бетти? Её не должно быть здесь. Она не должна это видеть.       Закрыв глаза, он прислушался. Ещё одни шаги, ещё одно дыхание, шелест платья. Она рядом. Она наблюдает за ним.       — Кларисса, — сердце сжалось от одного воспоминания — старые катакомбы, кровь вперемешку со ржавой водой, — Пожалуйста, выйди. Нам… нам нужно поговорить.       Пара мгновений тишины во мраке — и вдруг вспыхнул свет. Она вышла из тени портьеры, сотканная из темноты и дрожащая в рыжеватом мареве свечи. Лицо и руки выглядели чистыми, но взгляд отмечал тёмную кайму под ногтями, пару мелких прядей, слипшихся от высохшей крови, и заскорузлые пятна на пышном платье.       — Меня все ищут, верно? И ты тоже.       Другой голос, но мучительно знакомые интонации, жесты… Словно художник из тех, что рисуют по лицам, решил поразвлечься и нарисовал совершенно другого человека, и Кларисса — настоящая, живая — была лишь его холстом. Арлен невольно провёл рукой перед глазами, отгоняя наваждение. Он никогда не верил в загробную жизнь, переселение душ и тому подобную ерунду — но рыжеволосая незнакомка, туда-сюда прогуливающаяся по комнате, показалась нелепым маскарадным костюмом, натянутым поверх той, которая не могла быть здесь. Не могла смотреть в глаза своему убийце.       — Ты убила Лестера.       «Кларисса» молитвенно сложила руки на груди:       — Ты так легко осуждаешь и обвиняешь меня, однако удивляет, как легко ты забыл, сколь велика вина этого человека.       Оставалось радоваться, что горящая свеча высвечивает контур округлого лица, пухлые щёки и рыжие кудри: сейчас, когда она говорила тише, голос было вовсе не отличить. Арлен молчал, подбирая слова; девушка мучительно выдохнула:       — В чём его вина? Потрудись уж вспомнить! О том, как он по приказу Грустной Леди сел за карточный стол, отыграл меня у отца. Увёл из дома. Он и его хозяйка забрали мою жизнь — всю, до капли. Они убили меня!       Визгливо-звонкая нота врезалась в мозг; Арлен зажмурился: так он мог не смотреть в глаза.       — Но ты ведь жива. Сейчас.       Она подошла ближе, и он осёкся, как ученик перед суровым учителем.       — Посмотри на меня, Арлен. Та, кем я была изначально, похоронена и гниёт в земле — из-за него. Та, кем я могла быть, заколочена в стоячем гробу — из-за тебя.       Остервенелая ярость, прорывавшаяся сквозь холод её речей, вдруг испарилась, и голос с той стороны закрытых век сделался мягким, вкрадчивым:       — Ты обещал, помнишь? Обещал, что защитишь, спасёшь, что бы ни случилось; почему ты готов выдать меня им на расправу теперь? Разве я совершила что-то дурное? Разве я не наказала виновного?       Во рту пересохло, и приход сюда в одиночестве перестал казаться хорошей идеей. Пожалуй, стоило чуть детальнее поразмыслить над планом…       Кларисса легко коснулась его щеки, как бы прося открыть глаза, посмотреть, и он невольно повиновался       — Мёртвым не положено адвокатов и судей; мы не можем призвать к ответу живых. Но мы можем сами стать справедливой карой, обрушившейся на их головы. Ты хоть представляешь, каково это — умирать? Знаю, ты думаешь: это словно заснуть, отключиться и больше не понимать, не чувствовать, не существовать. Но это больно, Арлен… Это очень больно.       Свеча погасла, и теперь черт говорившей стало вовсе не разобрать. Там, где была рыжая незнакомка, разум отказывался видеть кого-то, кроме Клариссы — такой, какой он успел её узнать. Это она, не другая, сейчас касалась его плеча, тихо всхлипывала и шептала сквозь стиснутые зубы:       — Перед смертью время словно замирает — вода повисает в воздухе, застывают звуки и голоса… И ты уходишь — так медленно, что успеваешь понять, почувствовать, испугаться. Пожелать возмездия тем, кто сделал это с тобой. Тому, кто мог бы стать твоей жизнью, но вместо этого выстрелил в сердце.       Рука упёрлась в грудь — там, где сейчас панически колотилось сердце самого Арлена.       — Твоё ещё бьётся. Моё — нет. Так не должно быть.       Верно. Не должно.       — Ты хочешь, чтобы я умер?       Кларисса чуть отстранилась, и округлое лицо в лунном свете сделалось мягким и беспомощным:       — Не знаю. Не могу. Я хочу справедливости, но… но…       Она крепко сцепила руки, но даже так была заметна колотившая её крупная дрожь. Когда Кларисса заговорила вновь, от нерешительности не осталось и следа:       — Я не смогла бы убить тебя сама, понимаешь? Никогда! Я подумала: если бы тот страшный человек умер, тебя могли бы осудить за него. Один убийца захлебнулся бы в собственной крови; второй — понёс ответ за чужую смерть. Нет-нет. Не просто «смерть», Арлен. Убийство.       Рывком задёрнув шторы, силуэт растворился во мраке, и теперь было бесполезно открывать глаза. Она близко, слышалось тихое, слишком медленное дыхание, как будто изредка собеседница забывала вовсе, зачем оно требуется, крыльями мотыльков шелестел окровавленный подол. Пальцы вновь коснулись — на сей раз руки. Арлен вновь зажмурился, сдерживая непрошеные слёзы:       — Ты так откровенна.       — Ничего, кроме правды, — кончики пальцев очертили выпирающую косточку на запястье. — Я хорошо тебя знаю. Ты чувствуешь именно так. Думаешь так, но зачем-то пытаешься себя обмануть. Я никогда не пожелала бы тебе смерти и презрения, но… но так должно быть, по справедливости, понимаешь?       Пустота, таившаяся внутри, разрасталась, опутывала душу; апатия, из которой он так старался вырваться, накатила тяжёлой волной. Больше он не мог говорить, не мог думать — только слушать.       — Я сделала это и ради тебя тоже. Ты не сможешь это пережить. Ты ждёшь, пока время вылечит рану, но она только гноится, и становится хуже: с каждым часом, с каждой минутой. Ты хочешь быть наказанным, осуждённым; хочешь, чтобы всё кончилось так, как должно было с самого начала.       Когда Арлен через силу кивнул, он скорее почувствовал, чем увидел, что она улыбается.       — Скоро Эртон вернётся. Ты покажешь ему стилет. Скажешь, что действовал без приказа — ведь невиновные не должны пострадать, верно? Скажешь, что счёл Лестера нежитью, которую вы давно выслеживали. Всё закончится — и тогда мы уйдём, Арлен. Вместе.       Губы, коснувшиеся щеки, обожгли, как сухой лёд. Крепче, чем прежде, Арлен сжал запястье девушки — и никто бы не сказал, что отчаяние в этом жесте было фальшивым.       — Вместе, — повторил он и тут же, без малейшей паузы, крикнул, — пора!       Тотчас распахнулась дверь, и несколько фигур устремились наперерез «Клариссе». Она попыталась вырваться, но Арлен держал её — и держал крепко, готовый, в случае чего, к нечеловеческой силе, заключённой в этих руках.       — Арлен, ты… ты… как ты можешь?! — глаза «Клариссы» наполнились слезами. — Ты хочешь, чтобы я умерла?       Его неподдельно трясло, и всё же он нашёл силы отстраниться и прошептать слова, ощущение от которых было сравнимо с прогулкой босиком по битому стеклу:       — Ты уже мертва.       Господин Нивен отчего-то не приближался, лишь наблюдал за тем, как Леона и Кинан удерживают вырывающуюся, визжащую «добычу». Один раз она даже клацнула зубами — самыми обыкновенными, человеческими, — пытаясь укусить, но подоспевшая Илин проворно заткнула ей рот кляпом:       — Ну-ка потише! Как ты?.. — последняя часть фразы, сочувственно-тревожная, предназначалась Арлену. Он неопределённо качнул головой: не хватало только всё-таки разрыдаться. Слезами тут ничего не поправить. Силясь отрешиться от происходящего, он устремился мыслями ненадолго назад — к моменту, когда появился план поимки скрывающейся в доме убийцы. Тогда они собрались в холле, дабы доложить о своих поисках — долгих и безрезультатных.       — Мы тут всё обыскали, и уже не раз, — Мария, как повелось, говорила холодно и отстранённо, и только то, как она накручивала на пальцы прядь волос, выдавало тревогу, — она могла уйти.       Господин Сильверблад и Себастьян пожали плечами почти одновременно, но заговорил лишь глава ордена:       — Ночные не оставляют источник своего питания. Человек бы сбежал — но ночная, как мотылёк на свет, летит на аромат боли, страха и крови. И того, и другого, и третьего в этом доме предостаточно. Нет, она ещё здесь.       Единственным громким звуком с минуту было чавканье и напряжённый хруст — Роланд уминал один за другим прихваченные со стола крекеры.       — Вампиры, за которыми мне доводилось охотиться, нередко улавливали намерение, с которым к ним приближаешься; ещё даже не взялся за нож, а они уже видят, как втыкаешь его им в спину. Хитрые твари и очень опасные — те, что из высшего эшелона, разумеется, — господин Нивен задумчиво дотронулся до портьеры. — Одержимая может перенять часть силы того, кто её контролирует. Вероятно, она способна почувствовать, где её ищут, и оказаться именно там, где никто и не подумает искать.       С каждым словом, каждой фразой Арлен всё явственнее ощущал, как утекает сквозь пальцы их время. Им нужен план — срочно, хоть какой-то! Не сразу он заметил, что взгляды старших Хранителей почти одновременно сошлись на нём.       — Страдания усиливают жажду, заставляют тварей ошибаться. Ты не можешь думать ни о чём, кроме смерти девчонки. Даже сейчас дёргаешься, а ведь, заметь, мы даже не называем имени.       Что толку отрицать, учитывая то, что Леона и сама наблюдала его спонтанную исповедь? Арлен выпрямился и кивнул.       — Это можно использовать. Если и впрямь дрянь читает мысли, мы не сумеем к ней подойти — никто из Хранителей. Но ты… — Леона бесцеремонно ткнула Арлена в грудь, — твоя боль, твои сомнения — надёжный щит. Она подумает, что сломила, подчинила тебя.       — По мне, ненадёжно как-то, — проворчал Эдмунд, — а если и впрямь поддастся? Или она почует подвох?       Положа руку на сердце, Арлен и сам сомневался, сумеет ли. Но остатки трезвого расчёта — того самого, благодаря которому он когда-то производил впечатление на кредиторов — твердили: разве само то, как тебе страшно и больно от одной мысли, что вы столкнётесь лицом к лицу — разве это недостаточное основание, чтобы тотчас приступить к исполнению плана?       Того самого, в который не получалось до конца поверить — и который блестяще сработал. Если бы радость от удачного завершения дела могла мигом исцелить кровоточащую рану на душе, Арлен бы даже улыбнулся. Воспоминания — о том, как они вдвоём сидели у камина, о холодных руках, которые так хотелось согреть — разбивались о правду, которую только теперь, кажется, удалось признать до конца: она ушла, она не вернётся — никогда. Ни одна тень, ни одно существо с её памятью никогда не будет ею. Незримая верёвка, сдавливавшая горло со дня смерти Клариссы, с треском лопнула. Почуяв перемену, рыжеволосая девица враз обмякла, покоряясь удерживающим её Хранителям.       Она молчала даже тогда, когда прибывшие полисмены и советник осматривали её платье, руки, волосы. Когда осмотр завершился, Эртон — сталь его глаз раскалилась добела, но голос оставался бесстрастным — спросил:       — Зачем?       Никто не ждал ответа, но бледные губы девушки разомкнулись.       — Ваш сын обрёк на смерть леди Клариссу Темплтон. Я отомстила.       В следующий миг она упала — с такой силой советник, не страшась пересудов и посторонних взглядов, ударил её по лицу. Из разбитого носа потекла кровь, самая настоящая, человеческая. Нет, сама по себе она не из ночных — но, несомненно, под контролем. Так почему...       Что-то звякнуло, ударившись о паркет. Кулон. Небольшой, с неприметным камушком.       «А это, между прочим, настоящий алмаз. Подарок знакомого ювелира…»       Защищаясь от нахлынувших воспоминаний, Арлен вскинул руки. Нет, не так много… не всё сразу.       — Разумеется, не думайте, что я так легковерен, — советник уже вновь взял себя в руки, и ничто не выдавало недавнего срыва, — вас всех расспросят, будет проведено расследование… Да, девица — главная подозреваемая, но могут вскрыться новые подробности. Заприте её где-нибудь и только попробуйте упустить!       Она даже уходила с распрямлённой спиной и гордо поднятой головой, так щемяще похожая — и совершенно другая. Поравнявшись с Арленом, она вдруг замерла и шепнула:       — Я вспомнила. Цветочный магазин в портовом квартале, среди янтаря и серебра. Беа будет ждать Диану… скажи, чтобы не ждала.       Её увели — и всё закончилось. Он машинально отвечал на вопросы полисмена, рассказывал о Клариссе, но вместо апатии и боли появилось вдруг новое чувство, которому он затруднялся дать название. Отчего-то вспомнился весенний день в детстве, когда он сильно разбил коленку: много дней он боялся даже дотронуться до ранки, впечатлённый видом текущей крови и прочитанным накануне медицинским трактатом, где говорилось, что от потери крови в большом объёме слабеют и умирают. Затем однажды он сковырнул сухую корочку, и понял, что под ней не скрывается смертельная рана: только новая кожа, бледнее и тоньше — и всё-таки способная удержать живительную жидкость внутри.       Надежда. Пожалуй, именно она.       — Потрудитесь сообщить мне адреса, по которым вас — вас всех — надлежит искать, если вновь потребуется вас допросить. Учтите, штаб требуется освободить в течение недели: он будет передан в собственность города.       Арлен замер: мысль о том, что орден будет распущен, как-то сама собой отошла на задний план, и вот сейчас снова настигла их всех. Нет, они не могут просто так откланяться, разойтись в разные стороны и забыть. Грустная Леди не станет ждать. Какими бы ни были её планы, они должны помешать — хотя бы затем, чтобы больше никто не пострадал от её руки. Нужен новый штаб, новое место — и прежде чем высказался кто-то из старших Хранителей, речь полилась сама собой:       — Фамильное поместье Бреттов. Мой дом. Если возникнут вопросы — мы будем там, или, по крайней мере, моя достопочтенная бабушка сможет известить вас о нашем местонахождении.       Положа руку на сердце, он ждал чего-то — сопротивления, согласия… Чего угодно, кроме сдержанного кивка: сам господин Сильверблад безмолвно одобрил его предложение.       Нет, ещё не конец.       Не время ни сдаваться, ни отступать, ни уж тем более — умирать.