У истоков Ночи

      Женщина тихо напевала себе под нос, и бледные руки легко, точно глину, мяли раскалённое стекло. Она не чувствовала жара, не чувствовала боли, когда лопалась кожа, когда кровавые кляксы расплывались внутри стеклянной статуи причудливыми узорами. Ни взгляда, ни слова. Арлен, как никто другой, понимал, что не должен быть здесь; понимал — и всё же ступил на тонкий лёд, когда спросил хозяйку мастерской:       — Зачем ты это делаешь?       Грустная Леди обернулась, посмотрела на него через плечо. На изуродованных руках изящным украшением застывали капли стекла.       — Разве она не нравилась тебе? Я очень, очень многое сделала, чтобы создать её.       — Зачем?       Она медлила с ответом; чудовищные раны затягивались, а статуя, почти готовая, смотрела на них обоих пустыми стеклянными глазами.       — Интересно, многим ли скульпторам ты задавал такие вопросы? Она была создана из лучшего материала, какой я могла себе позволить; она оставила неизгладимый след — как и пристало настоящему произведению искусства.       Солнце бликовало в серебристых кудрях, отражалось во взгляде Грустной Леди — таком же пустом, как у созданной ею фигуры девушки. Фигуры с лицом Клариссы. Почти бесшумно вампирша приблизилась, оказавшись вдруг совсем рядом: протяни руку — и дотронешься до тёмно-зелёного бархата, ещё хранящего следы крови.       — Она была совершенна, не так ли? Я сделала её специально для тебя. Но совершенство тем и прекрасно, что мимолётно. Металл съедает ржавчина; камень стачивают вода и ветер…       — Ты так и не ответила на вопрос.       Странная собеседница легко пожала плечами и провела рукой по лицу, словно откидывая вуаль. Арлен вздрогнул и отшатнулся. Больше у неё не было глаз: в провалах глазниц лениво ползали мотыльки, они же копошились в провалах щёк, лезли изо рта.       — Плоть гниёт в земле. А стекло… его очень легко разбить.       Под звенящий в ушах звон бьющегося стекла он проснулся в последнее утро в штабе Хранителей. Похрапывающий на соседней кровати Кинан как-то сразу успокоил, вернул чувство реальности. Арлен рывком поднялся: лучше здесь не задерживаться.       Мимо странных картин, вниз по лестнице, где он блуждал с фонарём во время ночных дежурств. Тяжёлая сумка оттягивала плечи, но он не был уверен, что ещё будет время заглянуть сюда.       Возле коридора, ведущего в главный зал, он остановился, дотронулся до колонны с вырезанными загадочными символами, чьё действительное назначение так и осталось для него неясным.Не так чтобы он успел сродниться с этим местом; очевидно, что для старших Хранителей оно значило не в пример больше. И всё же странно было осознавать, что сегодня им всем придётся уйти — им, тем, по иронии судьбы, единственным, кто мог бы по-настоящему разобраться с грядущей катастрофой. В том, что вот-вот разразится нечто чудовищное, ни у кого сомнений не возникало.       Здесь же, неподалёку от главного зала, он нос к носу столкнулся с Илин.       — Ты что-то рановато, — заметила она, — поезд отбывает только в полдень, а до вокзала всего ничего. Ещё несколько часов у нас есть, это точно, так что я на кухню. Хочу напоследок съесть всё, что плохо лежит — уж очень любопытно, каким образом потребуют это вернуть… Пойдёшь?       Арлен отрицательно покачал головой:       — Нет. Мне нужно кое-что уладить в Эмбертауне. Закончить одно дело. Если меня будут искать, передай, что я буду ждать на вокзале.       Непонятно, догадалась ли она о чём-то или то было лишь наваждение, но Илин коротко кивнула.       У ворот, среди талого снега и грязи, Господин Сильверблад разговаривал с джентльменом в слишком чистом фраке; такая одежда выдаёт тех, кто дни напролёт проводит в закупоренных кабинетах, не открывая даже окон, чтобы не оседала на белоснежных воротничках и манжетах фабричная копоть. Арлен прошёл мимо, уловив лишь обрывок разговора:       — … Полагаю, вас уведомили, что всё имущество, за исключением личных вещей, вам надлежит оставить в штабе? Пополнение библиотеки и поставки продовольствия осуществлялись за государственный счёт. Что касается захоронений в подвалах…       Он ускорил шаг, не желая слышать, чем всё кончится, из уст этого человека. Потом. У него и без того не так много времени, чтобы отыскать нужного человека. Раз за разом он прокручивал в памяти всё, что услышал от рыжеволосой «Клариссы», и всё, что собирался сказать, когда доберётся до цветочного магазина в портовом квартале. Даже если этих заведений обнаружится несколько, наверняка местные наведут его на след искомого: вряд ли в каждом магазине кому-то случалось пропасть без вести.       Он повторял раз за разом скорбную, торжественную речь о том, каким замечательным человеком была Диана; повторял, пока спешил через лес, через припорошенные снегом и хрустким льдом улицы, то и дело поскальзываясь на бегу. Больше всего на свете Арлен боялся не успеть: это было не то дело, которое он смог бы оставить незавершённым. Бежать же за уходящим поездом в его планы отнюдь не входило.       Поиски не понадобились: на весь портовый квартал цветочный магазин был один. Глядя сквозь стекло витрины на женщину с той стороны — черноволосую, темноглазую, с крупной родинкой на щеке — он вдруг замер в растерянности. Она похожа на Клариссу — ту, которую он знал — но о ней ли говорила убийца Лестера? Чьего возвращения Беа должна ждать — девушки, похороненной в подвалах штаба, или той, что ожидает суда?       Примчавшийся сюда так быстро, как только позволяли ноги, теперь он медлил, не в силах сделать шаг за порог. Даже сквозь плотно закрытые двери он ощущал царившее внутри тепло, позволявшее дольше храниться выставленным напоказ букетам — и всё же мёрз снаружи, как нищий у дома богача.       Может, она уже и не ждёт вовсе? Может, лучше не бередить раны, а уйти, и тогда со временем боль растает, она забудет…       Женщина вскинула голову, и их глаза встретились. Вмиг выпорхнув из-за прилавка, она поспешила к двери, и хотелось верить, что сейчас сама спросит о своей пропаже, что он сумеет вспомнить заготовленную речь. Но нет, она лишь, едва не прищемив дверью пышное платье, одарила его услужливой улыбкой торговки:       — Доброе утро, мистер. Прошу, не стесняйтесь, заходите! В моём магазине найдутся букеты на все случаи жизни…       На приличествующие случаю приветствия не хватило сил; губы словно одеревенели, и отнюдь не от утреннего холодка, когда Арлен проговорил:       — Вы Беа? Я хотел… рассказать вам о Диане.       Улыбка стекла с её лица, как слишком сильно разведённая краска — с холста. Словно не замечая мороза, женщина прошептала:       — Вы нашли её? Где она?       Арлен не помнил наверняка, но отчего-то ему показалось — так же Бетти когда-то давно, в детстве, дрожащим голосом просила дворецкого перечитать письмо, извещавшее о гибели сына и невестки. Разумеется, она понимала, всё понимала, но продолжала цепляться за смутную надежду, что это лишь нелепое недоразумение, и вот-вот покажется у ворот их экипаж.       — Черноволосая девушка с чёрными глазами, примерно моего возраста… это ведь была она, верно?       — Что с ней? Прошу, скажите!       Он был готов увидеть это отчаяние, но не готов — ощутить, как оно накрывает его тяжёлой волной. Арлен прикусил внутреннюю сторону губы и постарался как можно ярче представить себе эту волну; она накатывает, но он остаётся стоять на ногах. Железный обруч, сдавивший грудь, стал чуть свободнее.       — Ваша сестра была членом ордена Полуночных Хранителей под именем Кларисса Темплтон. Она… она погибла на задании. Мои соболезнования.       Беа медленно выдохнула, как будто воздух вдруг стал для неё слишком густым и застревал в горле, и зажмурилась. На миг Арлену показалось, что сейчас она упадёт без чувств прямо в мокрый снег, и он шагнул к ней, готовый подхватить.       — Вы уверены, что это она? У моей сестры не было причин скрывать настоящее имя.       Он безумно хотел рассказать цветочнице правду, но беда была в том, что в такую историю не поверили бы и городские сумасшедшие. Сейчас следовало придерживаться понятной лжи — той, которую он так усердно повторял всю дорогу.       — Перед смертью она просила меня прийти сюда. «Беа будет ждать Диану. Скажи ей, чтобы не ждала». Я думал, она говорит о ком-то другом, поэтому и уточнил… касательно внешности. Мы уже выяснили, что леди, носившая имя, под которым состояла в ордене Диана, умерла гораздо раньше.       Женщина, которой он принёс столь страшную весть, слушала молча — и, кажется, верила. Когда иссякли слова, она вдруг горько усмехнулась:       — Знаете, мистер, когда она пропала, я верила, что она вернётся. Но столько времени прошло… Мне казалось, я буду плакать, когда узнаю наверняка.       Она примолкла, справляясь с нахлынувшими чувствами не в пример лучше него самого.       — Кто вы? Вы были в ордене вместе с ней?       — Арлен Глендауэр Бретт. Да, вы правы. У Клари… Дианы были другие родственники? Мне нужно известить кого-то ещё?       Всё так же медленно, как замёрзнув, Беа покачала головой:       — Только наш отец, но ему я сама передам. Где она сейчас? В смысле… где похоронена?       Чуть тише, чуть слабее — этот разговор стоил молодой цветочнице неимоверных усилий. Как он играл перед ней роль простого посланника, так и она изображала сдержанную леди, и обоих, кажется, эта игра устраивала.       — Членов ордена хоронят под штабом Хранителей, но здание сейчас передано государству, так что вам, полагаю, стоит обратиться к нынешним владельцам. Я уверен, вам позволят перезахоронить сестру так, как она того заслуживает. Возьмите письмо: в нём я постарался как можно подробнее объяснить ситуацию. Если возникнут затруднения, свяжитесь с полицией: сотрудники проинформированы о местонахождении штаба…       Заготовленные речи кончились, и Арлен замолчал. Любое прощание, принятое по этикету, казалось теперь неуместным и глупым. Никогда ещё он не чувствовал себя настолько беспомощно, как теперь — если не считать того дня, когда он смотрел в чёрные глаза, подёрнувшиеся пеленой. Поэтому он лишь кивнул, прежде чем отвернуться и уйти.       Беа, так похожая на Клариссу, только на десяток лет старше, пристально смотрела ему вслед.       Нет. Нельзя вот так. Круто развернувшись, Арлен в несколько шагов преодолел разделявшее их расстояние и протянул цветочнице несколько скомканных банкнот:       — Возьмите.       — Что? Мистер Бретт, что бы вы ни подумали, мы не нуждаемся в деньгах и вполне можем сами… — Беа даже вскинула руки, словно защищаясь. Новая ложь прозвучала уверенно и твёрдо:       — Это жалование вашей сестры. Полагаю, она бы хотела, чтобы я передал эти деньги вам. Она была хорошим человеком, и мне… мне действительно очень жаль!       Обе маски раскололись под ударом новой волны. Арлен стоял, низко опустив голову, и скорее слышал, чем видел, как по лицу Беа катятся слёзы. Кажется, ещё немного — и застынут стеклянными каплями из его сегодняшнего сна.       Мимо них спешили по своим делам горожане. Кое-кто останавливался, не в силах сдержать любопытство, но, влекомый потоком, неизбежно уходил.       Эмбертаун продолжал жить.       — Я не могу поблагодарить вас за весть о её смерти, мистер Бретт. Думаю, вы меня поймёте. Прошу меня извинить… прощайте.       Она всё-таки взяла деньги и, прижимая их к груди, скрылась в магазине. Спеша, Беа бросила дверь открытой, и теперь тёплый мир за стеклом постепенно наполнялся холодом. Скорее машинально Арлен прикрыл её. После — лишь ненадолго он замер у витрины, чтобы прошептать:       — Прощай, Диана.       Больше он не оглядывался.       Время близилось к полудню, когда он и остальные Хранители сели на поезд. Себастьян, Леона и господин Сильверблад держались чуть в стороне и вполголоса что-то обсуждали: хотелось верить, что план действий. Мария, подобрав длинную юбку, сидела на их с братом общей торбе; Эдмунд, пристроившийся рядом с ней, как бы невзначай накинул на плечи сестры тёплую шаль. Роланд всё никак не мог определиться, помолиться ли ему на дорогу или лучше немного перекусить: судя по оттопыривающимся карманам, налёт на оставшиеся в штабе припасы Илин осуществляла всё-таки не в одиночку. Кинан восторженно крутил головой, пытаясь хорошенько разглядеть соседние поезда: похоже, хоть чем-то они восхищаются одинаково…       Поезд тронулся: сначала еле-еле, но вот всё быстрее, всё дальше. Из-за туч выглянуло солнце; как в первый раз, Арлен заметил, что тут и там тает снег, и проступают тёмные прогалины. В мелких, ещё холодных ручьях плясали золотые блики.       Наступила весна.