Такие утра случались не раз, но неизменно Арлен недоумевал, увидев над собой кое-как завёрнутый за спинку кровати пыльный балдахин и безвкусно расписанный потолок с лупоглазыми пухлыми младенцами: такой подошёл бы бальной зале, а не жилой комнате. Увы, в те времена, когда прадедушка строил этот дом, пёстрая безвкусица считалась признаком богатства и роскоши. Такое родное в детстве, теперь это место казалось не совсем таким, как прежде.
Что-то и вправду переменилось: старая горничная отправилась, наконец, на законный отдых — вместо неё суетилась по дому молчаливая, но совсем молодая Милли, много лет не стриженые живые изгороди обрели форму под ножницами нанятого садовника, а трещины в стенах заделали руки умелых строителей. Пусть Бетти и потратила немалые суммы на выкуп из залога собственых драгоценностей и платья, она позаботилась и о том, чтобы поместье Бреттов всё же обрело достойный вид. Да, реже, чем прежде, устраивались пышные приёмы с напудренными дамами и ничего не значащей болтовнёй, но ни у кого больше не повернулся бы язык сказать, что Бретты на грани разорения. Ушло и былое запустение: тут и там раздавались новые голоса — голоса Полуночных Хранителей, отныне полноправных обитателей их с бабушкой дома.
Теперь стол, у которого он прежде мог встать, опершись на столешницу локтями, достаёт лишь до бедра. Кажется даже нелепым, что можно, не заметив, так быстро вырасти и больше не бояться головы вепря со стеклянными глазами, и лучше многих знать, что водятся в мире чудища куда страшнее. Арлен усмехнулся и сделал невиданное для себя-прежнего: почесал чучело вепря за ухом, точно любимую зверушку. Лишь после этого он заметил в комнате Илин и стремительно убрал руку за спину: да что ему в голову взбрело! Должно быть, со стороны выглядит совсем нелепо.
Илин на досадную нелепость, недостойную молодого лорда Бретта, не обратила внимания: запрокинув голову и задумчиво почёсывая щетинистый подбородок, она разглядывала огромный, во всю стену, холст, изображавший фамильное древо. Каменным выражением лица она напоминала древнюю мыслительницу, готовую вот-вот отыскать смысл жизни.
— Доброе утро, — поздоровался Арлен, привлекая её внимание. Она кивнула и глубокомысленно протянула:
— Интересно, а если к каждой даме тут приписать всю её родню — хватит ли стены на такой здоровущий куст?
— Родословная, почти без исключений, учитывается по мужской линии, — невесть зачем ввязался в странный разговор Арлен. Илин озадаченно моргнула:
— Почему?
Разумеется, он знал правильный ответ, но тот сейчас казался нелепостью, немыслимой для их просвещённого века, и потому развёл руками:
— Наверное, потому, что иначе и правда получится слишком здоровый куст, а художник сойдёт с ума, пытаясь разместить все имена и даты.
Она прыснула в кулак и ткнула пальцем в свободное место внизу полотна:
— А это, полагаю, место для несуществующих потомков?
— Вроде того.
Она растопырила пальцы, производя расчёты:
— Если каждое имя будет занимать столько же места, то, кажется, новый холст понадобится где-то на стадии твоих внуков… Хотя, возможно, ещё понадобится место, чтобы написать «продолжение увлекательной семейной истории на картине справа», тогда раскошелиться придётся уже твоим детям!
Илин рассуждала о многих вещах на удивление легко, не сильно задумываясь над их смыслом. Арлен не уставал поражаться тому, как ей хватает фантазии представлять, что у него вообще когда-нибудь будет семья. Но такие разговоры, ничего не значащие, но регулярно случающиеся за неимением более важных дел, за прошедший месяц успели войти в привычку. Это было куда более приятным ритуалом, чем выковыривание из утренней яичницы отвалившегося куска потолочной лепнины.
Да, сейчас что-то отваливалось куда реже — хоть вместо строителей и трудились теперь с переменным успехом Себастьян, Эдмунд, Кинан и Роланд. Ещё в день прибытия все четверо решили непременно быть полезными пожилой хозяйке, и потому Бетти быстро пристроила их к делу. Илин и Мария порой присоединялись, но чаще им приходилось развлекать неугомонную старушку разговорами и часами слушать истории о её юности. Мария вежливо кивала, чем заслужила репутацию «прелестной юной леди»; Илин старалась улыбаться, но уже после второй продолжительной беседы шёпотом, чтобы Бетти не расслышала, заявила, что лучше бы вместе с Эдмундом покрасила крышу флигеля.
Вот и сейчас Мария, пойманная на неизменную приманку в виде душистого чая, сидела за столом на террасе вместе с Бетти и мерно кивала в такт рассказу о том, как некогда Мисти Хоггарт попыталась заигрывать с её первым женихом. Жених так и не стал мужем ни её, ни Мисти: познакомившись, юные леди глубоко оскорбились его вероломством и решили единовременно бросить его, причём произошло это на балу, устроенном его отцом, и обеспечило невероятный по меркам того времени скандал. Арлен прекрасно знал эту историю хотя бы потому, что Бетти обожала на все лады расписывать её всем подряд, всякий раз невзначай придумывая пару-тройку ярких подробностей. Роланд пристраивал ведёрко с краской к спущенной с крыши верёвке: Эдмунд, оседлавший конёк крыши с кистью, кричал что-то о том, что лучше бы накрыть ведро чем-то сверху, чтобы содержимое во время подъёма не забрызгало стену. Отчего-то вариант: «А ты поднимай равномерно, а не дёргай!» — его не устраивал. Зима отступила неожиданно быстро: на смену ей пришло почти летнее тепло, и все ужасы, связанные с Ночными и Грустной Леди, порою казались полузабытым сном.
— Мой милый Арлен! — Бетти расплылась в блаженной улыбке — ей, пожалуй, больше всего удовольствия доставляло их совместное проживание. — Присядь, выпей с нами чаю и послушай, ты ведь наверняка, как всегда, всё забыл. Так вот, представь, этот негодяй Дэмиен полагал, будто девушки должны соревноваться из-за него, точно он — невесть какая важная добыча! А, между нами, добычей-то он был так себе: ни титула, ни имени, одни сказки о богатстве, я уж молчу про лицо. А этот нос — ох, видела бы ты его нос: и за милю разглядишь в этих огромных ноздрях каждый волосок…
Про мифический нос Дэмиена Остина он наслушался ещё в детстве, но бросать Марию один на один с бабулей показалось неподобающим джентльмену, и потому Арлен пристроился за тем же столом, налил чаю и приготовился слушать дальше: впереди по плану стояли «свиные глазки, за щеками не видно» и полуправдивые слухи о том, что под необычайно длинным фраком Дэмиен прятал обезьяний хвост. Некогда такие рассказы раздражали, теперь же стали частью уютной новой жизни. Арлен ловил себя на мысли, что было бы неплохо, если бы так осталось навсегда: товарищи помладше помогали всей толпой по дому, а старшие Хранители ездили в город, закупая продукты и всевозможные мелочи. Даже в том, как однажды Леона за шиворот волокла пьяного вдрызг Себастьяна из мелкой пивнушки, чем заслужила славу его боевой супруги, Арлену виделось теперь что-то почти домашнее, родное. В такие моменты он развлекался тем, что представлял, как они могли бы устроиться и какие отыскать источники дохода, чтобы содержать поместье и себя: он продумывал, в каком банке возможно сделать вклад, чтобы достойно существовать на проценты, но всякий раз запинался на том, что не знал, сколько конкретно у них осталось денег.
А ещё — он понимал, что это всегда будет лишь пустыми фантазиями, по крайней мере, пока не ясен до конца истинный план Грустной Леди. Пока она жива, им нельзя расслабляться.
Раз в неделю кто-то из Хранителей — сегодня это была Леона — отправлялся в долгий путь до ближайшего почтового отделения, дабы убедиться, что на имя её, Себастьяна или господина Сильверблада не присылали новых писем. Первые два раза Арлен и остальные, взбудораженные, спешили навстречу, готовые устремиться по следу Грустной Леди или другой ночной твари. Но видели они лишь красноречиво скривлённые губы и плохо скрываемое разочарование. Лишь единожды пришло письмо, в сухой манере извещавшее, что дело о смерти младшего Эртона закрыто, и, в связи с чистосердечным признанием одной из подозреваемых, с них сняты прежние обвинения. Это случилось две недели назад, а затем настала невыносимая тишина.
В том ли дело, что во все концы разнеслась весть о роспуске ордена — или в том, что письма не доходят, вопреки всем договорённостям? Арлен утешал себя вторым — ведь легче думать, что их всего лишь не сумели отыскать, чем верить, что никто и не ищет, смирившись с судьбой и объявив угрозу глупой выдумкой. Разве справятся с вампиром или оборотнем обыкновенные полисмены? У них зачастую при себе и пистолета нет — лишь свистки да тяжёлая дубинка, которая сгодится разве что для устрашения деревенских пьяниц. Из-за одного повеления властей — глупого и такого несвоевременного — тысячи жизней теперь в опасности. Хуже, чем размышлять об этом, только понимать, что и сам до недавнего времени встал бы на их сторону. Быть может, пожалел бы ненадолго об упущенной возможности — и отложил мысль стать одним из Хранителей в сторону, как откладывают недочитанную и очень скучную газету.
В этот раз, заслышав скрежет отворяемых ворот, никто не кинулся встречать Леону: лишь Бетти заулыбалась и потянулась к чайнику, готовая налить ещё одну чашку чая. Арлен и на минуту не допустил мысли, что она могла принести что-то полезное. Именно поэтому он поперхнулся, когда, обернувшись, увидел в её руках распечатаный конверт. Сердце заколотилось в предвкушении, но Арлен не позволил себе так легко поддасться детскому желанию наброситься на старшую Хранительницу с расспросами. Возможно, это всего лишь приглашение для Бетти на какое-нибудь глупое чаепитие со сладостями и игрой в карты, какие любят устраивать её престарелые приятельницы побогаче.
«Нет, это для ордена, — настойчиво повторил внутренний голос, — она не стала бы распечатывать вашу личную почту».
Вперёд него к Леоне приблизилась Мария — уверенно, как будто наперёд знала о содержании письма всё и даже немного сверх того.
— Грустная Леди?
— Не думаю. Мелковато для неё, — фыркнула Леона и швырнула письмо на стол, рядом с аккуратным фарфоровым чайником (с закрашенным сколом на ручке, если приглядеться). Арлен, распечатав письмо, углубился в чтение, ощущая, как возникают за спиной, отпихивая друг друга, любопытные товарищи, даже Эдмунд, по такому случаю спустившийся с крыши. Письмо, написанное углём на дешёвой бумаге, оказалось совсем коротким и гласило:
«Ордену Палуночных Хранитилей
Памирает скот. Тварь выпивает кровь савсем всю, каровы сухие и мясо невкусное.
Живу в деревне Оукенвуд, каторая васточная. Баюсь что не токмо каровы памирать будут раз упырь тута охотится. Как прибудите спрасити Розу. Ждать буду. Памагите пажалуста век буду за вас Трём малится
Роза».
Адреса — поместья Бреттов и обратный — на конверте были выведены другой рукой: очевидно, на почте сжалились над безграмотной отправительницей и начертали нужное за неё.
Первой нарушила молчание Илин.
— Ну… это ведь тоже след, верно? Мы ведь собирались отправиться на поиски сразу же, как проявит себя какой-нибудь вампир…
— Ты серьёзно веришь, что Грустная Леди отправилась в глухую деревню тайком сосать кровь у коров?! — Эдмунд фыркнул, показывая, что он думает о коровах и Розах, пишущих подобные письма. — Да в этом Оукенвуде наверняка живут суеверные дубины, которые и в собственной тени углядят привидение!
Возмущённый монолог прервал клокочущий звук, точно рядом закипала вода. Как выяснилось, исходил он от насупившегося Кинана.
— Ты, это, про мою родню гадостей не говори! — Кинан сжал кулаки. — Они, может, и не сообразительные шибко, ну так что с того?! Болячку от упыря уж отличат! Побольше твоего всякого видали!
— Твою родню? — переспросил Арлен. Кинан кивнул так стремительно, что отросшие волосы ударились о лоб с явным шлепком:
— Так я ж из Оукенвуда, восточного как раз: а Розой, значит, мамку кличут. Мою, в смысле.
Воцарилось недолгое молчание. Эдмунд с ног до головы оглядел покрасневшего от волнения Кинана и заключил:
— Из Оукенвуда, значит… ну да, тебе названьице подходит.
— Это ты про что? — заметно напрягся Кинан: он чуял подвох, но не очень улавливал, где именно. Леона громко кашлянула, привлекая внимание:
— Значит, ты думаешь, что это не идиотская шутка.
— Не станет, говорю вам, мамка так шутковать! — Кинан, как водится, выпучил глаза, как будто надеялся, что так придаст словам должный вес. — Раз говорит — упырь, значит, завёлся, помогать надо! Мы ж Хранители или кто, я спрашиваю? Эту Леди ловить, конечно, оно надо — но что ж теперь, от других не спасать?! Вы как хотите, значит, а я — поеду!
— Куда поедешь? — голос Нивена вторгся в их беседу на удивление неожиданно: Арлен вздрогнул. Он, несомненно, уважал главу ордена, но неизменно ловил себя на предательской мысли, что не может всерьёз его таковым считать. Всеми делами — по крайней мере, видимыми — заведовала Леона: чем занимался господин Сильверблад, днями и ночами пропадающий и вновь возникающий из ниоткуда, оставалось загадкой. Возможно, он прекрасный воин, прекрасный охотник, способный идти по следу; возможно, безупречен в общении с облечёнными властью толстосумами. Но нет-нет, да и приходили размышления о его абсолютной бесполезности, о том, что он скорее символ отжившей эпохи, как император, окружённый принимающими решения чиновниками из совета.
— В восточном Оукенвуде объявился вампир. Кинан хочет с ним разобраться, — коротко ответила Леона, опустив «ненужные» подробности. Арлен торопливо ввернул:
— Я думаю, что это важно. Мы ведь должны показать, что орден всё ещё помогает людям, верно? Кинан мой напарник, и… я тоже еду.
Казалось, сейчас прозвучит резкий запрет, требование остаться и заняться более важным делом, но Нивен лишь уточнил:
— Вы двое едете. Кто-нибудь ещё?
— Я. Потому что я вам не пригожусь, а в Оукенвуде нужна.
Арлен и Кинан одновременно обернулись к Марии: та ожидала ответа с тем же выражением лица, с каким выслушивала истории Бетти, и, кажется, точно так же могла предсказать, какие слова прозвучат.
— Проницательно, я ведь даже не сказал, какое у меня дело для остальных, — Нивен сдержанно кивнул. — Есть одна зацепка в произошедшем, которая осталась для меня не прояснённой. Я изучил данные в местном архиве, но их недостаточно. Необходимо проверить архивы ещё в нескольких городах: все, кто не отправляется в Оукенвуд, будут распределены на группы и отправлены на поиски.
— Рыться в бумагах?! — простонал Эдмунд и возвёл глаза к небу. Илин пихнула его локтем:
— Что, захотел к упырю и коровам?
Не по-весеннему тёплое солнце заливало террасу; о предстоящей поездке думалось одновременно с сожалением и предвкушением.
Вампир. Такой же, как Грустная Леди, но наверняка куда слабее.
Уж с этим-то они справятся. Тем более — втроём.
