У истоков Ночи

      Сперва ехали поездом, затем пересели в пассажирский экипаж. Когда Арлену показалось, что они, наконец, прибыли и можно больше не трястись, толкаясь локтями с особо полным джентльменом, Кинан тотчас объявил, что осталось всего-то отыскать на местном рынке торговца из восточного Оукенвуда и ехать в его телеге ещё пару-тройку часов, чтобы добраться до родной глухомани. Как назло, торговец оказался мужчиной столь же крупным, сколь неразговорчивым. Все попытки расспросить его о деревенском вампире встречали угрюмое молчание, а доставалось бедной кляче, едва волочившей телегу с тремя новыми пассажирами. Её подгоняли хлыстом, чесали себе зад, а следом многозначительно тянули: «Вот как приедем, разузнаете, а таперича надо лошадью править, чтоб не заленилась». По глубокому убеждению Арлена, лошадь было бы лучше оставить в покое, чтоб не издохла: удивительно, что такая дряхлая скотина вообще ещё способна ходить в упряжи.       — Может, пешком быстрее? — робко предложил он, когда кляча в очередной раз встала намертво и огласила округу простуженным ржанием. Торговец прищурился и пригляделся к солнечному диску, низко нависшему над горизонтом, и замотал головой:       — Не, спешить надо: беда будет, коли ночь в лесу застанет!       — Вампир выйдет на охоту?       — Вот заладил — вампир! Да ты б язык закусил и трендел поменьше, чтоб он по душу твою не явился. Вот Хранитель ты, и что, с эдакой твариной сладишь?! — торговец досадливо поморщился и сделал в его сторону неопределённый жест, как будто осыпал с ног до головы чем-то невидимым. Да, Эдмунду не откажешь в проницательности: пока что встреченные жители Оукенвуда подтверждали репутацию суеверных дурней, готовых окрестить вампиром даже собственную склочную бабку.       Старая кляча спешила наперегонки с солнечным диском, но неизменно проигрывала: тот неумолимо клонился к горизонту, и, чем краснее он становился, будто остывая, тем чаще хлестал дряхлую лошадёнку торговец. Не то чтобы Арлен всерьёз опасался нападения твари, но тревога невольно передавалась и ему. Оттого он вздохнул с облегчением, когда на горизонте показались дома, а Кинан возопил: «Вот мы и дома!»       — От души благодарю: выручили! — первым спрыгнул с телеги Кинан, будто не было долгой дороги, а длинные ноги, нелепо поджатые на протяжении всего пути, ничуть не затекли. — Вы, это, жене привет передавайте и детям тоже!       Торговец щербато улыбнулся — щели между его зубами вполне могли посоревноваться величиной с легендарными ноздрями Дэмиена Остина:       — Ты не беспокойся: всё передам, как надо!       Земля под ногами больше не качалась, зато трясло самого Арлена; та же участь не миновала и Марию. Кинан полной грудью вдохнул родной воздух, пахнущий лесом и коровьим навозом, и по-хозяйски махнул рукой:       — Тут за поворотом, недалеко!       Интересно, что же он подразумевал под «поворотом»? Обозримая часть Оукенвуда не имела ни одной чётко читаемой улицы: кое-как набросанные хижинки теснились вокруг дома покрупнее, как цыплята возле наседки. Чуть дальше от центра дворы хижин сливались с подступающим лесом; на низкие стены и крыши карабкался уже зазеленевший плющ. Как же быстро кончилась зима — пронеслась дурным видением, принеся слишком много горя — и вот отступила. Шагая по чавкающей грязной дороге, Арлен думал: насколько же органичен здесь Кинан с его нелепыми, слишком короткими рукавами, из которых торчат тощие запястья, и насколько неуместны они с Марией — точно люди совершенно иного вида, чужаки, не способные прочувствовать всю прелесть Оукенвуда.       — У нас тут, значит, много всякого делают: дерево, вон, рубят — лесопильня недалеко, на реке, по ней сплавляют, охотятся ещё, ну и с коров и птицы мясо с молоком: не, вы не подумайте, птиц не доят, коров только… — гундел Кинан, в волнении от предстоящей встречи теребя и без того криво повязанный галстук. — Ежели коровы помирают, это для наших плохо, разобраться надо!       Вдруг что-то мелкое метнулось к ним под ноги и с визгом, достойным ведьмы-банши, повисло у Кинана на ноге. Арлен схватился за пистолет, но тут напарник подхватил мелкое создание на руки и закружил, вопя ничуть не тише:       — Кори!       «Что-то» оказалось мальчишкой лет шести — светловолосым, растрёпанным и с шатающимся передним зубом. Он крепко вцепился в Кинана и восторженно заверещал:       — А я знал, ты приедешь! Смотри, смотри, как качается, я специально не дёргал, чтоб ты посмотрел! — Кори принялся увлечённо подпихивать зуб языком: тот ходил ходуном. — Раз выпадают — я уже не маленький!       — Не маленький, — согласился Кинан и, вспомнив о спутниках, развернулся к ним. — Это вот мой брат. Младший. Его Кори звать, а есть ещё Барни — тоже брат, и сёстры — Эмми, Эгги, Майя…       — Вас так много, и вы все помещаетесь в этом доме? — робко поинтересовался Арлен, указывая на ближайшую к ним хижинку, которую, лишь слегка приплюснув крышу, можно было целиком запихнуть в одну обеденную залу их особняка. Кинан беспечно отмахнулся:       — Да разве ж это много! Вот соседи наших, у них детей двенадцать, и у старшего ещё своя семья, там пока двое, близняшки, Кэтти и Мия…       Чувствуя лёгкое головокружение, Арлен пробормотал:       — Погоди, Мия ведь твоя сестра!       Кинан закатил глаза: мол, сообразительный ведь, а такую легкотню запомнить не можешь.       — Не, наша — Майя! — Кори подпрыгнул, ничуть не опасаясь падения с высоты немалого роста Кинана. Дверь хижины под ворчливое: «Ну что за шум!» — распахнулась.       Женщина — бледная, с круглым лицом, покрытым то ли веснушками, то ли застарелыми оспинами, уставилась на них, точно на пришельцев из иного мира. Она не спешила бросаться с приветствиями или разговорами о вампире, лишь теребила застиранный передник. Завидев её, Кинан поставил брата на землю и радостно воскликнул:       — Мама! Мы вот…       — Я ж Хранителям писала, ты-то зачем? — неожиданно строго проговорила женщина. Кинан растерянно опустил раскинутые для объятий руки и пробормотал:       — Так я ж тоже… ну, Хранитель. А тут дело семейное, надо разобраться как следует. Это напарник мой, Арлен, и Мария, она с нами тоже. Ты не волнуйся! Мы этого вампира враз выследим.       — Надо было написать, чтоб кого другого прислали, не твою дурью голову, да только Эгги, как назло, всю бумагу в доме измалевала — покороче пришлось, — Роза ворчала скорее до острастки: нахмуренный лоб разгладился, и стало ясно, что она всё же рада видеть старшего сына. — Припозднились же вы! Уже и скотину заперли на все замки: ещё б с полчаса — все бы двери позатворяли, а сейчас дело дурное — на улице куковать. Заходите, да поскорее: до заката укрыться надо.       — М… Мэм, — осторожно заметил Арлен, когда его ухватили за локоть. — Мне не кажется, что вам стоит беспокоиться. Мы — Полуночные Хранители, и достаточно вооружены, чтобы…       — Одурел совсем?! — Роза щёлкнула его по лбу, точно несмышлённого мальчишку. — Видал — Луна нынче полная, в самой силе тварина: а на убывающей Луне ослабевать начнёт. Нет, не проси — не пущу вот так! Завтра так пожалуйста, а сегодня — не лезь, не управишься!       Суетясь, мать Кинана затолкала всех троих и малыша Кори в хижину; Арлен успел заметить символ наподобие тех, что украшали ворота штаба Хранителей, вырезанный на косяке, и подвешенную над входом конструкцию из веток, чеснока и перьев. Лишь захлопнув дверь, закрыв засов и дважды щёлкнув ключами, Роза облегчённо выдохнула:       — Вот, теперь и разговоры можно разговаривать: да вы присядьте, устали небось.       Арлен огляделся, силясь понять, где здесь можно примоститься. Каждый уголок крохотной хижины пристроили к делу: в доме не было ни скамьи, ни стульев, только у очага полукругом расположились шерстяные одеяла, служащие кроватями, но на них кучкой сидели дети, как на подбор, светловолосые и веснушчатые: две девочки постарше и мальчик катали туда-обратно потрёпанный мяч, и ещё одна сидела у стены, крепко прижимая к груди тряпичную куклу. На удивление, Мария тотчас направилась к третьей малышке и присела рядом, указывая на куклу:       — Как её зовут?       Прежде чем Арлен успел удивиться такому вниманию к чужому ребёнку, Кинан рядом неуютно завозился. Вперёд него вмешался загорелый мужчина, показавшийся из-за отгораживающей часть хижины ветхой занавески:       — Эгги не разговаривает. Два года как.       Сложно сказать, о чём думала Мария: её прозрачные глаза оставались спокойными, как течение реки под тонким льдом. Как ни странно, маленькая Агата не увидела в незнакомке ничего пугающего — напротив, протянула куклу, покрутила, показывая со всех сторон. Мария улыбнулась:       — Да, ты права. Очень красивая. Покажешь мне потом свои рисунки?       Со спины на неё уже надвигалась троица из Барни, Эммы и Майи, готовых требовать с новоприбывшей свою порцию внимания. Порадовавшись про себя, что они не станут, по крайней мере, тянуть в разные стороны его, Арлен кивком поприветствовал хозяина дома. Тот улыбнулся в густую выгоревшую бороду, похожую на выгоревшую пеньку. Какая-то мысль царапнула беспокойством, но выскользнула быстрее, чем Арлен успел её ухватить, и потому он привычно представился:       — Арлен Глендауэр Бретт, мистер Древ: я бы хотел, если возможно, расспросить вас и вашу супругу о вампире.       Услышав страшное слово, дети навострили уши. Отец Кинана приложил палец к губам:       — Тш, не говори дурного: они ж, тварины, чуют, а солнце-то, почитай, зашло.       Раньше, когда Кинан открывал рот, Арлену всегда казалось: он ужасающе безграмотен. Теперь же приходилось признать: в его родной среде в столь же очаровательной манере изъяснялись все без исключения. Ну как можно его после этого винить?       — Он появляется каждую ночь?       — Чуть стемнело — выходит, — зашептала Роза и плотнее затворила ставни; старшая из сестёр Кинана тут же проворно подскочила и обмотала дверную ручку тонким волосяным шнурком. Всё это выглядело как привычный ритуал, заученный с детства, наподобие чистки зубов. Девочка ветерком пронеслась мимо, к старому сундуку в углу, и извлекла на свет головку чеснока. Поделив его на дольки и почистив, она раздала их всей семье, затем, чуть подумав, всё же протянула Арлену и Марии. Мария покорно приняла «защиту», Арлен же, увидев, как девочка с выступившими на глазах слезами пытается дольку целиком прожевать, робко кашлянул:       — Нет, право, не стоит.       Она склонила растрёпанную белобрысую голову набок:       — А вы храбрый. Или глупый. Но, наверное, раз Хранитель, то храбрый! Все ж знают: коли чеснока поешь, ни в жисть тварина на тебя не позарится, ты ей как отрава будешь. Фу! — для полноты картины она высунула язык и скорчила рожу. Мать мягко отстранила её и продолжила рассказ:       — В первый раз, значит, месяц назад было, да, около того. Тогда у Дотти корова захворала, думали, болезнь такая дурная, а на другое утро и издохла — корова, не Дотти, сохрани Трое от такой жути. Говорили, мол, не ешь, не трогай — закопай от беды подальше, так нет, разделали тушу: как попробовали — плевались только, сухое-пересушенное. Что сготовили, то подъели, кто из еёшних посмелее, а остальное в лесу схоронили, есть там овражек один. А следом и на других дворах приболели, одна за одной, и помирали ведь, и верили, что мор какой, покуда не углядел Билли следов на шее, аккурат прокушено. Тут и заговорили про… ну, тварину какую. Звери, что из леса, они ж мясо дерут, кровь не сосут: да и у коров шкуры-то дубовые, поди прокуси!       Она перевела дыхание и выжидающе посмотрела на Арлена и Марию, точно от них ожидала какого-то вердикта. Арлен ободряюще кивнул:       — Да, пока звучит разумно.       — У нас за месяц треть скотины полегла, — вмешался отец Кинана и сокрушённо вздохнул. — Пытался подкараулить дрянь эту, да только чует она засаду — на другой двор является. Не подгадаешь ведь! Старый Луис раз видал, так аж совсем поседел, а те волосья, что уже седые, повыпадали. Ходит серый, страх смотреть: фигура-то не звериная, говорит, а совсем человечья, но шустрая — не усмотреть. Ружьё, значит, вскинешь, а она уже за спиной стоит! Да и кричит не по-звериному…       — Кричит? — переспросил Кинан, рассеяно гладивший по голове затихшего Кори. Барни закивал:       — Угу, жуть жуткая! Да вы сами услышите, вот сейчас начнётся. Он, если и не зверь, так озверел — так орать!       В повисшей тишине Арлен прислушался. Треск веток в очаге — ароматно пахнущих, очевидно, тоже сжигаемых в качестве оберега, тревожное дыхание наперебой, заглушающее почти неслышимый шелест предвещающего ночную прохладу ветра.       Тихо, точно издалека, донёсся душераздирающий вой.       Так воют не звери, но вдовы на могилах горячо любимых мужей: точно оплакивая кого-то или что-то, «вампир» рычал и рыдал, срывая голос. Дети кучкой сгрудились за спиной отца, ища у него защиты. Роза обняла за плечи и подтянула к себе Кинана: её мутно-зелёные глаза упёрлись в запертую дверь. Она будто ожидала: вот-вот затрясётся засов, и вампир, доселе убивавший лишь скот, потребует иную жертву.       Арлен, не столько потому, что реально собирался стрелять в столь крохотном помещении, сколько из желания успокоить, достал пистолет и прицелился в сторону двери. Не оставаясь в долгу, Кинан что-то пробормотал и уже привычно посыпал вокруг солью.       Но вампира мало интересовали обитатели хижины — по крайней мере, сейчас. Звук становился громче — то ли «тварина» приближалась, то ли повышала голос, силясь дозваться до кого-то ещё. Визг и плач заставляли сжиматься сердце: хотелось выйти наружу, утешить того, чьё горе столь велико. «Не иначе как он так выманивает добычу, — отметил Арлен. — Но местные суеверны, не пойдут на зов — вот и обходится коровами».       Визгливые рыдания вдруг прозвучали совсем рядом — Арлен стиснул зубы и рукоять пистолета. Нет, существо, кем бы оно ни было, не войдёт: с чего бы? Шаги — туда, обратно под окнами. И вдруг — чёткое, слишком человеческое по сравнению с прежней какофонией:       — Мари!       Хриплый, севший голос, не разобрать, мужской или женский, повторил имя ещё четырежды. Тихий скрежет — точно животное скребётся в дверь, короткий взвизг, похожий на собачий. И вновь — леденящая тишина. Как Арлен ни прислушивался, он не мог больше определить, где притаилось чудовище. Ушло? Или крадётся сейчас по крыше, готовое пробраться через наверняка не заделанную печную трубу?       — Ма-ам, — вдруг протянул детский голосок. Обернувшись, Арлен содрогнулся.       Губы маленького Кори были красными от крови. Сердце замерло у горла, готовое вовсе остановиться в испуге, но мальчик не спешил бросаться и рвать зубами плоть. Он лишь гордо протянул вперёд сжатый кулачок:       — Выпал! — шёпотом просвистел Кори и продемонстрировал в ладошке окровавленный молочный зуб. — Я дёрнул, а он вывалился!       Хоть у кого-то в этом доме по-настоящему крепкие нервы. «Надо будет, — нервно хохотнул про себя Арлен, — как вырастешь, непременно позвать тебя в Хранители».