У истоков Ночи

Так уж вышло, что в богатых домах принято развешивать по стенам картины; если же, помимо богатства, твоя семья может похвастаться родовитыми предками, среди сцен охоты и полуобнажённых дев непременно вывесят потемневшие от древности портреты. Не избежал такой участи и особняк Хоггартов, куда Элизабет Бретт и её внук прибыли в качестве дорогих гостей. Арлен скучал. Несмотря на нынешний статус лорда, он вовсе не ощущал себя таковым. Как можно ощущать себя наравне со всеми этими надутыми господами с портретов! Задирая голову, он рассматривал каждую картину и подписи под ними: - Бер-нард Хог-гарт… Лю-си Хог-гарт… - Арлен! – то и дело одёргивала внука одетая во всё чёрное бабушка. – Прекрати сейчас же, это неприлично! Неприлично… Одёргивать нового лорда Бретта – вот что натуральный верх неприличия! И что неприличного в том, чтобы похвастаться – он уже умеет читать, и совсем скоро примется за толстые книги без картинок, пылящиеся на полках домашней библиотеки. Вот как начнёт доставать до верхних полок, куда водрузил тяжёлые тома ещё, наверное, прадедушка – и прочитает все, до последней буковки. Неужели так сложно понять – он тренируется! Впрочем, бабушка могла бы и не напрягаться: портреты закончились, а вместе с ними, разумеется, и подписи. Приунывший наследник Бреттов огляделся – и, едва не сбив с ног замешкавшуюся Бетти, бросился к ещё одной картине. Она не занимала гордое, почётное место на самом виду: отчего-то её вывесили под лестницей, занавесив вдобавок полупрозрачной тканью. Арлен деловито отдёрнул тонкую занавесь – и прочёл, запинаясь: - «Жаль, что твоя красота – из слабой плоти, а не из стекла или камня». - Арлен! – Элизабет Бретт всплеснула руками. – Что ты такое говоришь?! - Тут так написано, - растерянно протянул он, не понимая даже смысл только что прочитанной фразы. – Под портретом грустной леди. Девушка на портрете и в самом деле не отличалась жизнерадостностью. Бывают лица, из которых так и брызжет радость и желание жить: к госпоже это не относилось. Болезненная и тонкая, как осиновая ветвь, она не улыбалась ни взглядом, ни губами. Такие лица, такие серебристо-светлые кудри чаще видишь на старых фресках, и почти не верится – неужели такое существо может так же жить, так же ходить по улицам и так же чинно сидеть за столом, отправляя в рот кусочки пищи. Грустная леди стояла у ног не влезшей полностью на холст древней статуи, и сама казалась такой же частью каменной композиции, как вырезанный поверху орнамент и неразборчивая надпись у подножия. В руках она держала хрустальный кубок – и сквозь него лунный свет проникал так же, как сквозь её тонкие пальцы. Живая?.. Арлен задумчиво положил палец в рот, смотря то на остальных дам с портретов, то на грустную леди. Она одета, как они, пытается выглядеть, как они, но смотрит совершенно по-другому – и сложно сказать, что именно и с кем не так: с дамами или с нею? А ведь, наверное, ей есть, о чём печалиться: ветер откинул назад чёрную вуаль, такую же, как у бабушки. У грустной леди тоже кто-то умер, кто-то близкий, быть может, похороненный там, под статуей? Вот только платье у неё не чёрное, не траурное: величественно ниспадает на землю тяжёлая, тёмно-зелёная ткань… Арлен сел на кровати – и долго вглядывался в стену. Вспомнил, вот только стало ли легче? Вспомнил, где доводилось ему видеть леди в тёмно-зелёном платье и с чёрной вуалью. Безымянный портрет в особняке Хоггартов – и попутчица из поезда, чей образ отчего-то преследовал его. Кинана в комнате не было; он обнаружился после в главном зале, где, разумеется, в своей характерной манере рассказывал остальным будущим Хранителям о случившемся в Грейсроке: - А она вот так смотрит – совсем не поверишь, что из ночных. Девчонка как девчонка, только хилая больно – ведро с водой и то не поднимет! Потом – раз! И глаза чёрные стали, зубищи выросли – во! Она мне в руку спицей – бац! А потом за шкирку – хвать! Слушала его, кажется, только Илин: Эдмунд, по обыкновению, держался в стороне, лишь изредка хмуро поглядывая на будущих братьев и сестёр по ордену, а Мария хлопотала вокруг Роланда, с зелёным лицом грызущего прихваченное где-то яблоко. Стоило Кинану закончить, как заросшая шерстью девушка покачала головой: - Н-да, не повезло! Хотя это ещё с какой стороны посмотреть. У вас хоть настоящее дело, а у нас – тьфу, пшик один! Караулили у кровати какой-то впечатлительной старухи – мол, по ночам к ней призраки приходят. И что выясняется? Да это внуки её пугали, чтоб их пилить перестала! Правда, мы их не выдали. Дети – что с них взять. Выли по ночам в трубу, с чердака напротив окна простыню свешивали… - И что же вы сделали? – заинтересовался Арлен. Илин хлопнула в ладоши и хитро ухмыльнулась: - А как в книжках! Поставили там круг из свечей, оберег ей из веток сделали… Ну, и внукам выговор устроили, куда ж без этого. Так старушка – не поверишь! – нас чуть не целовала, когда «призраки» пропали. Даже неловко обманывать, но что сделаешь! Она б не только внуков, она б и нас за компанию на дрова распилила, если б узнала. Эдмунд фыркнул и отвернулся: ему разбирательство с фальшивыми духами явно не пришлось по душе. Роланд куснул яблоко и усиленно заработал челюстями. - А вы чего молчите? – Илин подпёрла ладонью пушистую щеку. – Колитесь, что видели? - П-п-призрака. Н-н-настоящего! – простонал Роланд и схватился свободной рукой за священный символ. Теперь смотрелся он крайне комично: в одной руке – символ церкви Трёх, в другой – обгрызенное яблоко. - Если точнее, к ордену обратился мужчина. Он хотел жениться на одной девушке, но к нему явился призрак, утверждавший, что она его невеста, а не этого господина. Вот и пришлось разобраться. Так и выяснилось: был у неё в детстве друг, с которым они поклялись пожениться, когда вырастут. И в знак клятвы обменялись вместо колец железными монетками. А потом друг умер, и монетку вместе с ним похоронили. Связь была слишком сильной – и его душа не могла уйти, пока при нём оставался символ их клятвы. - И что делать-то? – Кинан в ужасе взъерошил и без того стоящую дыбом шевелюру. Мария меланхолично пожала плечами: - Пришлось долго копать, только и всего. Роланд позеленел ещё сильнее и заткнул уши, выронив яблочный огрызок. Наконец-то Арлен понял, что не так с водянистой девушкой – она говорила без страха, словно разрывать могилы, где уже давно не осталось и следа от гроба и тела, лишь отдельные гниющие кости, было для неё делом привычным, если не сказать – повседневным. Нервно сглотнув, молодой лорд всё же на всякий случай уточнил: - И ты… не боялась? - А что толку бояться мёртвых? С ними можно договориться так же, как с живыми, – это не было бахвальством, как некогда у него самого: Мария говорила небрежно, словно и в самом деле каждый день прежде говорила с выходцами с того света. Словно нехотя, Эдмунд буркнул: - Мы выросли на кладбище. - Чего?! – тут воспитание окончательно изменило Арлену. Мария робко улыбнулась: - Брат всегда говорит немного непонятно. Наш отец работает гробовщиком, и мастерская у него – у самой кладбищенской ограды. Мы с детства бегали туда играть – и не задавались вопросом, откуда берутся на нашем пути те или иные люди. Только позже мы стали задавать вопросы. И тогда… папа испугался. Запретил нам ходить на кладбище. Но я не боялась тогда – и не боюсь теперь. Эдмунд насупился и снова отвернулся. Теперь он походил на нахохлившегося голубя, и взирал на мир так же – с нескрываемым раздражением: - Хватит болтать. - Извини, - Мария сдержанно склонила голову и отошла. Роланд осторожно отнял руки от ушей и простонал: - Ведьма! Дальнейшие разговоры пресекла открывшаяся дверь. На пороге стояла Леона, и по её суровому лицу невозможно было понять: пришла она с дурными намерениями или, напротив, хочет похвалить будущих Хранителей. Она медленно прошествовала в самый центр зала, после чего, остановившись, проговорила: - Вы прошли своё первое испытание. И не разочаровали орден, хотя, конечно, во многих случаях можно было справиться и лучше. Сверкнув единственным глазом, она уставилась на Арлена – и по спине побежали мурашки. Говорит ли Леона о том погибшем ребёнке, которого они, отыскав вампира раньше, избавили бы от гибели? Вслед за страхом накатило раздражение. Она что, не понимает, что и он, и Кинан и без того винят себя?! - Однажды я уже задавала вам этот вопрос, но теперь хочу повторить. Теперь, когда вы увидели, с чем нам приходится сталкиваться каждый день – порой со смертью и болью, порой – с глупостью и невежеством, когда вы знаете, что вам предстоит… Хотите ли вы остаться, или, быть может, найдутся среди вас те, кто покинет зал? Уверяю вас, орден не потребует возмещения затрат на ваше проживание. Вы можете уйти – и я пойму. Но те, кто останется, станут теми, кому однажды, возможно, старшим членам ордена придётся доверить свою жизнь. - А где они? – неожиданно подал голос Роланд. – Ну, старшие члены ордена? Кроме вас?.. Губы Леоны искривились, словно парнишка, сам того не понимая, ткнул её в больное место. Тяжёлый вдох – и продолжение торжественной речи: - Нас не так много, как хотелось бы. Многие сейчас в других концах королевства, и не собираются возвращаться сюда. Что же до главы ордена… вы познакомитесь с ним, но лишь тогда, когда согласитесь принести клятву. Он предпочитает не тратить время на тех, кто после сбежит, сверкая пятками. Так кто хочет уйти? Дверь в той стороне. Повисла тишина. Даже Арлен не осмеливался дёрнуться, боясь, что любое движение будет принято за желание уйти. А ведь внутренний голос шептал, шептал так настойчиво – беги, беги отсюда, пока ещё есть, на чём бежать! У Кинана тряслись руки, но и он даже не смотрел в сторону выхода. Как низко сейчас было бы бежать! - Значит, вы остаётесь, - голос Леоны неуловимо изменился. А может, показалось? Она удовлетворённо кивнула: - Отдохните. Посвящение состоится через два дня. Никаких больше пустых слов, никаких угроз. Лишь лёгкая грусть, затерявшаяся в прежде суровом взгляде – словно она хотела сказать ещё многое, но отчего-то заставляла себя молчать. А после она покинула холодный главный зал, и вслед за ней начали расходиться остальные. Почему-то никому больше не хотелось говорить.