У истоков Ночи

Какое, однако, неприятное ощущение, когда не знаешь: не то звенит наяву, не то у тебя в голове. Всё-таки приложиться при падении лбом о витрину было действительно больно. Арлен на всякий случай ощупал лоб, затем – живот и грудь. Страшных ранений и текущей крови вроде нет… - Очухался! Тут это… такое! А потом ещё раз, и там… Звон усилился. Значит, всё-таки в голове. - Помолчи, пожалуйста! – простонал несостоявшийся защитник ночных и сел, сжимая ладонями виски. За прилавком уже никого не было; лишь усеивающее пол стеклянное крошево напоминало о существовании ныне почивших врагов. А врагов ли? Зачем вообще убивать тех, кто не нападает?! - Дурак. В голосе Леоны не звучало ни презрения, ни злости, лишь плохо скрытая усталость. Арлен посмотрел на старшую Хранительницу – и рука сама собой потянулась к кинжалу. Не убить, так хоть украсить физиономию новым шрамом, ей-то что, даже не заметит! Но она будто предвидела повторную попытку нападения – отшатнулась, и клинок вместо живой плоти врезался в стену. Злоба, вспыхнувшая почти мгновенно, забилась внутри. Душит. Норовит вырваться… - Ты чего, одурел, никак?! На плечах повис Кинан. Воздух рассёк яростный рык, сменившийся воплем. Вырвался – и отрезвил. Арлен обмяк и схватился за горло: нет, не фигурально душит, в самом деле что-то не так, что-то… - Открой ему рот. Прежде чем молодой лорд успел что-то сказать, в рот бесцеремонно втолкнулись два пальца. Резкий тычок в самый корень языка, и ком, набухший в горле, вырвался наружу. Леона хладнокровно отстранилась, будто внезапно заинтересовавшись осколками стекла на полу. Дышать не получалось, равно как и говорить – только хрипеть и давиться хлещущей изо рта желчью. Когда тошнота прекратилась, Арлен с трудом отдышался, вытер рот – и отшатнулся, уставившись на лужу чёрной слизи прямо перед собой. И это… это было внутри?! Даже если бы из горла потекла кровь или вывалились наружу по кускам лёгкие, мурашки не принялись бы отплясывать на спине так активно. Уже нет злости. Только трясутся колени, только всё сводит внутри от накатившей слабости. - Черви чувствуют сомнения. Запускают лапы в разум и хорошенько шуруют там. Думали стравить нас, а сами смотаться. Все они болтают – людям не вредим, а на деле?! Слабое понимание. - Если бы они не попытались… м… навредить… Вы бы их отпустили? Снова этот взгляд, под которым чувствуешь себя едва ли достигшим пяти лет от роду мальчишкой. Это когда сморозишь какую-нибудь глупость и сам до конца не понимаешь – что же сделал не так? - Нет. То, что они не вредят нам, не означает, что не навредят кому-то другому. - Но ведь… «Нельзя наказывать за несовершённые преступления» не сорвалось с губ: накатил новый приступ тошноты. Но Леона каким-то образом поняла. Поняла – и тяжело вздохнула, почти совсем по-человечески. - Ночных нельзя судить так же, как людей. Была у меня одна девка в напарницах, Изабеллой звали. Тоже, как ты, сопли разводила: мол, ночные не от хорошей жизни души отбирают и кровь высасывают, им просто никто не объяснил, что можно по-другому… Арлен слушал, не перебивая: впервые старшая Хранительница говорила о чём-то более-менее… личном, что ли? Правда, Кинан этого настроения не уловил и почти сразу воскликнул: - И чего она? - А ничего. В кровососа втрескалась, потом по частям хоронили, - резко закрыла тему Леона и стряхнула с камзола стеклянную пыль. – Давай, поднимайся. И железку свою забери. Надеюсь в ближайшее время не обнаружить её у себя между лопаток. Ну да. Кто бы сомневался. Опять нотации. Арлен молча взял кинжал и уставился на него, словно видя в первый раз. Остро заточенное лезвие – это вам не игрушка. Оно могло ранить Леону. Или убить. Можно сколько угодно оправдываться – дело только во внушении, да и у неё хорошая реакция, она опытнее в сражениях и наверняка отбилась бы, вздумай какой-то там мальчишка вступить в схватку лицом к лицу. Да только оправдания не отменяют простейшего факта, от которого становится дурно. Он и в самом деле хотел смерти человеку. Пусть не самому приятному, но человеку, живому, по жилам которого так же течёт кровь, а внутри – бьётся сердце. - Потом в себе покопаешься, - как обычно, не дала мыслям накрыть с головой Леона, - у нас ещё много работы. Может, и в самом деле проще было бы не думать. Просто сделать вид, что ничего не произошло. Да, наверное, так будет проще всего. Взгляд натолкнулся на чёрную слизь. Значит, вот как она выглядит – зараза, распространяемая ночными? Дрянь, дымящаяся под солнечными лучами и разъедающая покрытый лаком паркет. Лучше не думать. Выйти на улицу, набрать полную грудь свежего воздуха, закрыть дверь за спиной – и оставить позади странный магазин, оставшийся теперь без владельца. Забить голову чем-нибудь кроме навязанной с детства, глупой и явно неприменимой к новым обстоятельствам морали. Интересно, Кинан сомневается? И ведь не спросишь даже. Что умного ответит дурак? У него лицо безмятежное, как рожица новорожденного, ещё слепого щенка. Вот и не поймёшь – то ли злишься на напарника, то ли завидуешь. Безлюдная улица встретила троих Хранителей «ароматом» дыма: ветер пригнал его то ли со стороны вокзала, то ли от ближайшей фабрики. Столь желанное сейчас облегчение не спешило в гости к молодому лорду. Говорят, будто бы своими мыслями управлять просто. Мол, не ошибаешься ведь, беря со стола ложку и поднося ко рту? Мысли – такая же часть тебя, их так же можно заставить течь в нужном русле… Наглое враньё. Те, кто так говорит, наверное, никогда и не задумывались о чём-то серьёзном и действительно важном. Если у тебя всех интересов – светская болтовня да новые машины и сапоги, немудрено вымести из головы абсолютно всё, без остатка. Эдакая голова-шкатулка – чем захотел, тем и набил. Как надоест – тотчас выбросил без малейшего сомнения. Как перестать думать, когда не ясно, чего боишься больше. Неведомых порождений ночи? Или самого себя, той ярости, которую оказалось так просто внушить… Может, она с самого начала была там, эта злоба, сидела глубоко внутри ещё со времён первой встречи с хмурой старшей Хранительницей? Как ни крути – оба Джеймса просто защищались. Хранители явились в их обиталище непрошенными гостями – и прикончили хозяев, словно так и надо. Арлен косился то на Леону, то на Кинана, и думал – неужели они не защищались бы, явись кто-то с явным намерением избавиться от них, неужели не бросили бы все силы на защиту родного дома?.. Что более всего раздражало теперь: жизнь в Эмбертауне текла по-прежнему. Растаяли подобно призракам безлюдные районы, и нынче кругом кипела жизнь: тут и там – ругань и смех, крики торговцев и оживлённая болтовня городских сплетниц. Из распахнутых окон лились самые разнообразные запахи: свежих чернил, жаренного мяса, удушающе сладких духов. Арлен вдохнул глубже, принимая в себя оживлённую атмосферу янтарного города – и тотчас вздрогнул, услышав вопль мальчишки-газетчика: - Преступник на свободе! Новая жертва жестокого убийцы! Оказывается, крик может врезаться в спину не хуже кинжала. Леона тоже услышала, но прежде чем она успела дать хоть какие-то указания, Кинан ринулся к источнику шума: - Это чего получается?! Кого убили-то?! Газетчик здорово растерялся: очевидно, не каждый день на него налетали дылды с выпученными глазами. Растерялся настолько, что не сумел даже помешать взбудораженному «кролику» выхватить одну из газет и с напряжённым выражением лица уткнуться носом в статью: - Пос-лед-ни-е но-вос-ти. Се-го-дня в пор-ту бы-ло об-но… об-на… - Дай сюда! – мальчишка-газетчик лишь жалобно что-то пробормотал, когда листок перекочевал в руки Арлена, а после – выпал из разжавшихся пальцев и бодро устремился по ветру в неизвестном направлении. «Сегодня в порту было обнаружено тело Оливии Хейли, последнюю неделю числившейся пропавшей без вести. Смерть прочно поселилась в её доме: совсем недавно разнёсся слух о кончине единственной дочери семейства, юной мисс Джессики, ставшей жертвой нападения неустановленного лица. Мистер Хейли сообщил: «Я ждал подобного исхода, как только Оливия ушла из дома». Да, формально Оливия Хейли покончила с собой, однако какова причина? Её, как и многих других, можно считать жертвой преступника…» И ещё много того высокопарного бреда, каким так любят пичкать свои статьи бездарные графоманы, изо всех сил изображающие, будто бы им не наплевать на чужое горе. Оливия Хейли мертва. Джессика мертва. - Как же это… - бормотал Кинан, то и дело запуская пальцы во взъерошенную шевелюру, - Мы ж их видали… Недавно дело-то было! Пара дней всего. И Оливию эту, и дочку… Не, напутано что-то! Не выходит! - Эй! – снова ожил мальчишка-газетчик, - А деньги?! Арлен швырнул ему монетку, но мысли витали очень далеко от каких-то там газет и денег. Если даже допустить, что Оливия умерла не сразу, как только ушла из дома, то как быть с девочкой? Джессика ведь была. Настоящая, пусть и с изуродованными руками, она говорила с ними! Проще поверить в ошибку газетчиков, чем в то, что им довелось беседовать с призраками. Ведь привидения не могут быть тёплыми и дышать. Не могут ведь?.. Сил хватило лишь на жалкое бормотание: - Не похоже было, что миссис Хейли собирается… «Умирать». - Может, она и не собиралась, - безжалостный голос Леоны вскрывает наживую, без наркоза, - Твари, питающиеся горем, обожают растравливать чужие раны. Она, похоже, тоже не прочь позаниматься тем же самым. - Вы думаете, её довели? Они?.. Да?.. - Запомните на будущее, парни, - старшая Хранительница смерила спутников коронным ледяным взглядом, - Нет невиновных. Есть те, чью вину не можешь доказать.