У истоков Ночи

Так уж вышло, что некогда в детстве Арлен приучил себя к чтению. Уже в малолетстве он брался за большие и толстые книги: наверное, сказывалась память об отце. Глендауэр Бретт не оставил после себя ни лица, ни голоса, только лишь пару фраз о том, что настоящий мужчина должен быть образованным. Хотя скорее в чрезмерной начитанности юного Бретта следовало винить напудренных дам, регулярно посещавших поместье: если обыкновенно они принимались дёргать и теребить несчастного, будто он был не живым ребёнком, а очень милой куколкой, то стоило отгородиться от них книгой – и дамы тотчас испарялись, умиляясь шёпотом и издалека. Да и как не умилиться, когда перед тобой крохотный карапуз сидит с книгой, которая больше него самого? А потом Арлен вырос, и использовать книгу вместо щита стало проблематично. Как ни крути, а метровые и более тома – та ещё редкость. Но даже новые и новые книги надоедают. Особенно если притаскиваешь их из библиотеки в спальню – и читаешь, не вставая, и порой с тоской косишься на толстенную стопку: не стала ли хоть чуточку меньше? Голова болела от изобилия ненужной информации, глаза – от неразборчивого, зачастую рукописного шрифта, а спине и плечам мягкая кровать уже давно казалась высеченной из гранита. А что поделаешь? Как-то не хочется снова натолкнуться на Клариссу. После беседы в библиотеке они, конечно, сталкивались. Один раз – в погребе, другой – во дворе, у колодца. Оба раза леди Темплтон демонстрировала крайнюю степень обиды. Нет, вроде бы вежливо приветствовала, даже чуть склоняла голову в притворном почтении, протягивала руку для поцелуя – и почти сразу находила какое-нибудь неотложное дело. И это в опустевшем-то штабе, где, кажется, время вовсе остановилось. Так и хотелось спросить – где же хоть кто-то из старших Хранителей, таких, как господин Сильверблад и Леона? Нет-нет, да и мелькала мысль – а существуют ли они вообще? Может, и ордена уже почти никакого нет, так, пара старожилов да кучка излишне доверчивой молодёжи. Правда, в книгах не сообщалось о причинах подобного упадка. Словоохотливые в других случаях, здесь писатели отделывались общими фразами и цифрами: в таком-то году – тысячи рекрутов, пару лет спустя – уже только сотни… Наверное, решил Арлен, дело в том, что люди теперь больше верят в науку, чем в каких-то там призраков, вампиров или оборотней. - Арлен! Тут… это… такое дело! Важное! – в лениво текущий поток размышлений ворвался излишне суетливым вихрем сосед по комнате. – Срочно! Надо! - Илин и Эдмунд приехали? – мигом забыв о тоннах устаревшей статистики, наследник Бреттов вскочил с кровати. Неужели снова – настоящее дело? И прощайте, осточертевшие книжки, прощай, скука… Как показала сунутая Кинаном под нос чайная чашка, радость оказалась несколько преждевременной. С полминуты Арлен всматривался в чашку, но не мог углядеть ровным счётом ничего, кроме остатков недопитого чая. На всякий случай даже с боков и снизу посмотрел – нет, обыкновенная дешёвка, к тому же с грубым фабричным клеймом на донышке. - Слушай. У нас тут опасность. Рядом! Я не верил, а там книжка, ну я и попробовал, и вот! Мысленно сосчитав до десяти, Арлен выдавил жалкое подобие улыбки. Спокойствие, только спокойствие: собеседник не издевается, он и в самом деле деревенский дурачок, утрачивающий от малейшего волнения способность выражаться внятно. Слова об опасности тоже не сильно насторожили: как любому суеверному человеку, опасность виделась напарнику в самых неожиданных местах вроде разбитого ведра или некстати просыпавшейся во время готовки соли. Мысленно повторив успокаивающие слова раз десять, он похлопал Кинана по плечу: - Успокойся. А теперь медленно, чётко, по делу… - Мария, она гаданиями занимается. Говорила как-то – в будущее посмотреть можно. Я не хотел – жуть же жуткая, когда наперёд знаешь. А тут чегой-то в голову как стукнет! Ну, я гадал. По чаю. Смотри, чего вышло! Ой, плохо будет, плохо… Ну, если только Леона накажет за порчу казённого имущества – вон, с краю кусочек откололся. Трое завещали не смотреть свысока на убогих и глупцов; конечно, слушать воображаемых друзей кучки тех самых, убогих, – та ещё глупость, но злиться на того, кто прикрывал твою спину, и в самом деле некрасиво. Даже если он дурак. Круглый. - Видал – вон тама на деревья похоже! Это лес, значит. Вроде как мы заблудились, ошибок наделали. А тама, видишь, на кобыле женщина. Хорошее у него, как ни крути, воображение! Тут ему и лес, и лошадь, и женщина какая-то. Арлен смотрел на те же самые разводы – и не видел ничего, кроме слипшихся чаинок. - Я чего говорю-то! – Кинан взмахнул руками, и многострадальная чашка едва не отправилась в полёт. – Это значит всё – мы ошиблись где-то, а беда от женщины придёт. Надо бы Леоне письмо написать, верталась чтоб. Точно рядом-то беда ходит! Наследник Бреттов раздражённо поморщился. Нет, конечно, суеверия – это замечательно, но ведь всему есть предел! Наверное, такие вот идиоты в своё время и сжигали на кострах ни в чём не повинных людей, предварительно разрезав на кусочки: как же так, вдруг, если тело целеньким останется, оно из могилы вылезет? Стараясь казаться спокойным, он проговорил: - Я понимаю, о чём ты. Но не думаю, что ты прав. - Да я… Это… как же… - Клариссе и так досталось, - тихо, тихо, с дураками надо говорить, не повышая голоса, - Она – сирота, свидетельница преступления, и ей некуда больше пойти. Не стоит ещё больше портить ей жизнь из-за каких-то выдумок. Лицо Кинана приобрело то самое неподражаемо жалкое и вместе с тем упрямое выражение. Брови сдвинулись у переносицы: - Не понимаешь? А умный ещё! Может, она набрехала всё. Сам смотри – тута, значит, ещё бабочка есть, это вроде как легкомыслие означает и доверие, которое ненужное, а тама то ли кинжал, то ли ножик – я немного… того… случайно размазал. Кинжал – он предательство, заговоры означает. А нож – это ссора, обида, в книжке так написано! Терпение с треском лопнуло: - Помолчи, будь добр. Я не думаю, что Хранителю пристало забивать себе голову подобной ерундой. - Так взаправду же! – возопил Кинан и ткнул молодому Хранителю в нос несчастную чашку. Арлен отмахнулся – и с совершенно не мелодичным, резким звоном та вылетела из рук напарника на пол и разлетелась на куски. Воцарилась тишина, в которой деревенский дурачок смотрел уже не упрямо, а, скорее, испуганно и всё так же жалко. Наследник Бреттов стоял, закрыв глаза, и тяжело дышал, с каждым выдохом выпуская всё больше злости. Кто выдумал, что они должны сидеть под замком?! Бездействие, даже прикрытое самообразованием, способно свести с ума. - Взаправду, говорю. Вона, уже ссоримся. Ножик, значит, всё-таки. И с чего он вдруг с криков перешёл сразу на шёпот? Испугался? Да ладно, это смешно. С чего бы двухметровому детине бояться того, кто почти вдвое ниже? Бетти, будь она здесь, точно отвесила бы внуку подзатыльник. Ещё выдох. С упрямыми ослами говорят на их языке. - Хорошо, пусть так. Но знаешь что? Все эти толкования создавались так, чтобы можно было в случае чего вывернуть их наизнанку. Истолковать и так, и эдак. То ли кинжал, то ли нож. То ли бабочка, то ли мотылёк. Соображаешь? Кинан осторожно кивнул. Отлично! Начало положено: - Так откуда нам знать, что гадания указывают на Клариссу? Может, беда придёт оттого, что ошибок наделает Леона. Она ведь тоже женщина. Или, скажем, речь идёт вообще о другой женщине, которую мы ещё не знаем. Слушает. Точно, слушает! - И последнее. Гадают обычно ведьмы или колдуны. Ты разве колдун? Напарник вздрогнул, словно услышал нечто крайне неприятное. А может, и в самом деле для него, слишком суеверного, колдун – оскорбление похлеще, чем длинная и крайне нецензурная тирада? Опустив голову, он пробормотал: - Убрать надо. А то разбилось, нехорошо… То есть, оно хорошо, когда само бьётся, а когда нарочно – плохо. Ой, плохо будет… Более-менее хорошее настроение улетучилось само собой: когда рядом кто-то постоянно причитает о грядущей беде, верь не верь, а станет не по себе. Нет, это однозначно антинаучная ересь! Арлен стиснул зубы. Хватит думать о глупостях. Разводы от чая – это просто кляксы. А разбитая чашка – просто разбитая чашка.