У истоков Ночи

Если кажется, что неприятно нестись верхом сквозь ночной лес, где таятся неведомые опасности, то стоит сунуться в тот же лес, только пешком, чтобы убедиться: тогда было лишь неприятно, а сейчас – жутко. Мария шла уверенно, словно её не смущала темнота. Прозрачные глаза слегка поблескивали, отражая лунный свет. То там, то тут мелькали между деревьев светлые волосы, кажущиеся в ночном сиянии серебристыми. Арлен смотрел на неё – и силился понять: в самом ли деле похожа? А может статься, что сходство не случайно, и сейчас она ведёт их не в Эмбертаун вовсе, а на верную погибель, прямиком в лапы чудовищ. Но почти сразу же скользил взгляд в сторону, туда, где так же серебрились волосы Эдмунда. Грустная Леди одинока. У неё нет и не могло быть братьев. Ускорив шаг, Арлен поравнялся с Клариссой: новая мысль, мелькнувшая в голове, не давала покоя. - Ты ведь говорила, что вход под часовней заперт. А теперь говоришь, что знаешь катакомбы. - Прекрати меня подозревать! – собеседница всплеснула руками и тотчас тихо выругалась, споткнувшись о выпирающий корень. – Да, замок там есть. Вот только его сломать – раз плюнуть. Только Леоне не болтай. А то она только рада будет запихнуть меня за решётку, если не чего похуже. - Ты сломала замок?! – Арлену показалось, что он ослышался. Благовоспитанная леди как-то не вязалась в его глазах с преступлениями, пусть даже такими мелкими и незначительными. - Не могла же я всё время торчать в часовне? Рабочие бы меня сразу нашли и вышвырнули куда подальше. А так – собьёшь замок, потом привесишь для красоты обратно, и – раз! Ты – неуловимое привидение. Хотелось продолжить расспросы, узнать чуть больше – о подземных ходах, о том, как именно Кларисса скрывалась от преследователей. Жаль, не располагала обстановка: Мария, с каждым мгновением ускорявшая шаг, уже почти бежала. А вдалеке, среди колышущихся облетающих ветвей и ночного холода, позвякивали колокольчики. - Не оборачивайтесь, - бросила Мария. – Мы не должны смотреть, и не должны прислушиваться. Арлен, едва не оглянувшийся на звук, заставил себя остановиться. Нет, он не принадлежал к отнюдь не славной породе самоубийц, и даже не успел позабыть лесных духов, едва не выпивших его дыхание ещё до посвящения. Вот только к чему бежать теперь, к чему прятаться? - А может, забьём их просто? Ну, силов-то хватит, - Кинан многозначительно похлопал по мешочку с солью. Но девушка, ставшая их временным лидером, даже не приостановилась. Она будто не слышала перезвона – то совсем далеко, то за ближайшими кустами. Хватит, хватит думать о засаде; глупо заманивать в засаду вооружённых Хранителей, предоставляя им все шансы на победу. Если, конечно, сейчас не явится та тварь из подземелий, чьи когти способны оставить след на камне, не то что на мягкой человеческой плоти. - Нет смысла. Они появятся снова. Ожидался любой ответ – кроме этого. Опять голос пытается задрожать! Превозмогая страх, Арлен заговорил в разы громче, чем прежде: - Разве есть ночные, которых невозможно уничтожить? На него тотчас же уставились несколько пар возмущённых глаз, и крики посреди ночного леса тотчас перестали казаться хорошей идеей. Что должен делать приличный охотник, на кого бы он ни охотился? Правильно. Не привлекать к себе внимания. - Они не просто ночные… не совсем. Их нет в нашем мире. - Громковаты они для несуществующих, - пробурчал Арлен, стараясь хотя бы своим голосом заглушить нарастающий звон. Лишь на секунду Мария приостановилась и посмотрела на него – без злости, без раздражения. Так смотрят на несмышлёного младенца, лезущего ко взрослым с глупыми вопросами. - Мы можем их видеть, можем слышать и чувствовать; но здесь – половина их сущности, не больше. Вторая же половина скрыта за темнотой, на той стороне. Мы можем рассеять их, но убить? Вряд ли. Так уж вышло, что Арлен давно понял: лучше злиться, чем бояться. Вот и сейчас он предпочёл, стиснув зубы, поспешить к границе леса, туда, где уже начинали редеть деревья, а сквозь темноту пробивались мутно-голубоватые световые пятна. Все эти разговоры про «ту сторону» и прочую мистическую чушь – они хороши. Они помогают думать о том, как глупо выглядит излишняя кичливость своими обширными познаниями со стороны, а не о серебряных колокольчиках. Что-то шершавое, лёгкое опустилось на шею, полезло за шиворот. Если наследник Бреттов и не закричал, то лишь потому, что лишился голоса; готовый нанести удар, он обернулся – и не увидел никого, только соскользнул на промерзающую землю хрустнувший лист. Всего лишь жалкий лист. Наконец-то деревья расступились, и вдалеке, едва различимые на фоне ночного неба, замаячили очертания домов, контур старинной городской стены… Здесь, у просёлочной дороги, дышалось свободнее. Пусть, пусть устремлены в спину взгляды девушек, сотканных из лунного света; одна из них стоит у самой незримой границы, опершись на ствол. Там, где падает на её лицо свет, исчезает иллюзия лёгкости и красоты: вместо белого платья – изодранный саван, вместо прекрасного лица – покрытые зеленоватым налётом гниющие кости. Неизменны только лишь браслеты с колокольчиками на её руках и ногах: знай себе звенят, покачиваясь на ветру. Арлен отвёл взгляд: даже когда порождение ночного леса не танцевало, от одного только зрелища начинала кружиться голова. Дыши глубже, дыши, не смей вслушиваться, не смей засыпать. Они не могут выйти из леса. В запястье вцепились прохладные пальцы – вцепились со всей силы, будто их обладатель желал раздробить кость или, на худой конец, выдернуть руку из сустава. Медленно, будто в шее вместо позвонков и мышц скрежетал несмазанный механизм, Арлен повернул голову. Вместо девушек, которые уже не казались прекрасными, он увидел побледневшую Клариссу. Много, много слов просилось на язык – хотя бы и нечто вроде: «Сделай милость, цепляйся за кого-нибудь другого, или хотя бы предупреждай». Но он нашёл в себе силы промолчать. В конце концов, она – одна из немногих здесь – не убивала ночных, не сталкивалась с ними лицом к лицу… - Я вот слыхал у себя, в деревне, - неожиданно заговорил Кинан, не иначе как затем, чтобы разогнать возникшую после исчезновения призрачных девушек гнетущую тишину, - Как будто бы такие вот – они, значит, те, кто младенцами умерли. И есть у них дух, который вроде как за главного, к себе души тянет. Ещё бабка, как жива была, говорила… - Заткнись! – Эдмунд передёрнулся и даже замахнулся, словно хотел отвесить нерадивому рассказчику подзатыльник. – Тут и без твоих историй… Без историй – что? Дорога, одним концом упирающаяся в лес, другим – в железнодорожную станцию. А где-то там, чуть в стороне – шахты и карьеры, и тёмные подземные лабиринты, куда вскоре предстоит отправиться. Арлен перехватил ладонь Клариссы, успокаивающе сжимая, и спросил: - Так о чём ты хотел рассказать? - Рассказать? А, да! – приободрившийся Кинан заговорил в разы громче и торопливее, - Тама, говорят, жила одна на отшибе, ну, госпожа. Из богатых. И дом у неё был, не как у других, и муж важный ходил, как петух, в мундире, с погонами. Ни с кем знаться не хотели, с гробовщиком только, и то – гробы заказать. Маленькие такие, чтоб только ребёнка и покласть. И жаловались ещё – мол, в лесу свет мелькает, колокольчики звенят. А потом чего оказалось? Богатая та, когда молодая была, дитё в канаве утопила – уж не знаю, чего она так, уж так рассказали. И потом у неё на свет вылазили – мёртвые, тот, первый, их за собой на тот свет тянул. Бабка сказала – в лесу дух живёт, Нянюшкой зовётся. Он к себе таких и прибирает – померших, а то и просто брошенных. Говорила ещё, чтоб из дома не удирал, а то, мол, убегнешь, а Нянюшка тебя – цап! - … Ага, а потом в белое платье нарядит и по лесу бегать заставит, - фыркнул Эдмунд. В другое время Арлен бы даже засмеялся, представив нескладного, долговязого товарища в лёгком женском платье, но сейчас почему-то не смог даже улыбнуться. Из чего сделана тишина? Из звуков напряжённого дыхания, шагов, биения сердца, шелеста ковра опадающих листьев. Даже как-то не хочется представлять, какая она, тишина, лишённая всего этого. Проще представить бесконечность. - Мы сейчас опять в «Серебряный Сад», да? – теперь молчание нарушил Роланд. Да, кричать во мраке, привлекая к себе внимание – не лучшая идея? Но, может, самые мелкие из ночных страхов отпугнёт, как пугливых зверьков, звук человеческого голоса? - Если только дождаться утра. Ночью идти в катакомбы – не лучшая идея. - Дык, а разница-то? Там всегда ж темно, - бормотнул Кинан, но «ведьма», ставшая временно лидером, не ответила: прежде неё снова заговорил Роланд: - А если мы, ну просто к примеру, заблудимся? Как с тем другом детства у старухи вышло… - Нужно будет соблюдать осторожность, конечно. Тем более там могут оказаться ночные. Мария говорила легко, уверенно – и, как водится, слегка отстранённо, будто кому-то другому, не ей в ближайшее время придётся блуждать по подземным коридорам, руководствуясь лишь воспоминаниями выжившей из ума старухи да устаревшими картами. Может, надеется на это своё «колдовство»? А тем временем уже близко, близко Эмбертаун, и даже добираются с ветром знакомые запахи дыма, водорослей, машинного масла. Арлен бы кинулся к городу бегом, если бы не одно обстоятельство: предстоящее расследование. Неизвестно, что страшнее. Может статься, что лес, переполненный танцующими призраками в белых платьях, покажется прекрасным и желанным. Резкий взвизг Роланда и последовавшая за этим молитва окончательно добила и без того расшатанные нервы – и Арлен воскликнул: - Зачем так орать?! - Там что-то есть, - просипел Роланд, судорожно похлопывая себя по каждому из многочисленных карманов, - В кустах, возле дороги. - Оно двигается? Нет. Хочет нас сожрать? Нет. А ты визжишь, как свинья, - Эдмунд будто бы случайно пихнул толстяка плечом. – Мы что, мусорщики? - Замолчи! – Мария схватилась за голову, как будто каждое чужое слово сейчас причиняло ей боль. Её брат мигом надулся: - Я просто сказал, что… Она дотронулась до куста – и то, что казалось листьями, взлетело. Арлен отшатнулся, когда один из «листов» ударился в грудь и с треском рухнул на землю, чтобы после снова взлететь, закружиться вместе с остальными. Ночные бабочки – десять, двадцать, да что там, целая сотня! На земле же, укрываемое от глаз посторонних шуршащими хрупкими крыльями, покоилось нечто, в первые мгновения принятое за кучу грязной ветоши. А затем закричала, закрывая лицо руками, Кларисса, исказились лица Роланда и Эдмунда – и только теперь заторможенное сознание прояснило картину. Труп. Девушка. Иссохшая, будто в её теле вовсе не осталось жидкости, с бело-серым лицом и запавшими глазами, она казалась сплющенной, раздавленной, будто сверху на неё уложили каменную плиту. Руки, словно состоящие только из кожи и костей, казались лёгкими, тонкими: мелькнула неуместная мысль, что, наверное, тело легко поднять одним мизинцем, что оно не весит и унции. Следом – другая мысль: неужели и в самом деле так быстро перестаёшь ужасаться при виде чужого горя, чужой гибели?.. Нет, конечно. Просто всегда не сразу осознаёшь, что это тело когда-то жило и дышало. Мария, не обращая внимания на спутников, склонилась над трупом и что-то прошептала. Уж не очередное ли заклинание? А если это высохшее существо сейчас встанет – по одному её слову?.. Арлен стукнул себя по руке: даже известие, что порождения ночи не являются вымыслом, не повод, чтобы превращаться в законченного суеверного параноика. - Прокушено горло. И ни капли крови – ни на земле, ни на коже, ни на одежде. Арлен тотчас же признал: да, до такого хладнокровия ему ещё далеко. Если уверенности нет, нужно хотя бы её изобразить – и он шагнул вперёд, будто тоже хотел осмотреть тело. Роланд, прервав молитвы, прошептал: - Вампир? Мария не ответила: она взяла мёртвую девушку за руку, словно задушевную подружку – и легко, точно масло, проткнула бесцветную кожу. Затем она уставилась на лезвие кинжала – без следа крови. - Осиновый кол. Сейчас. - Она чего, встать может?! – Кинан стремительно побелел, но кол и небольшой молоток всё-таки протянул. Мария задумчиво склонила голову набок: - Нет. Вряд ли. - Тогда, может, не надо?.. – робко поинтересовался Роланд. – Трое учат нас, что уродовать мёртвое тело… - В Эмбертауне вампир. Скорее всего, сильный. Возможно, он уже давно там – набирается сил. Ждёт. Все эти мёртвые животные… теперь – мёртвые люди. Я не думаю, что эта девушка будет единственной жертвой. Она говорила – и хладнокровно оттягивала ворот одежды трупа, пристраивала кол, прикидывая, как бы лучше ударить. А затем Арлен отвернулся – заблудившийся мотылёк, не иначе как из числа тех, что недавно притворялись листьями, стукнулся о плечо. Шмяк. Звук, походящий на тот, с каким забивают самые обыкновенные сваи, в ночи прозвучал необычайно громко и зловеще. Мария подёргала засаженный в грудь трупа кол, покачала головой – и стукнула ещё раз. - Трое учат… - простонал Роланд, выбивая зубами барабанную дробь. - Ты же знаешь заупокойные молитвы? – глаза Марии показались абсолютно чёрными, но Арлен моргнул – и наваждение спало. – Сейчас самое время. Всё это казалось совершенно нереальным, будто сон, который просто обязан исчезнуть, едва прорежет чёрное небо первый луч рассвета. Роланд, трясясь в равной мере от страха и от холода, шептал «Трое, спасите и сохраните», всякий раз запинаясь, когда надлежало произнести имя покойной. Эдмунд стоял, скрестив руки на груди, и думал о чём-то. Кинан, как водится, стискивал в трясущихся руках мешочек с солью, готовый в случае чего броситься на восставшего мертвеца. Кларисса то ли икала, то ли плакала, то и дело норовя ткнуться лбом в плечо Арлена. А Мария, откидывая лезущие в лицо светлые волосы, забивала в грудь жертвы вампира осиновый кол. Шмяк. Шмяк. Шмяк. Кажется, Арлен знал, какие звуки теперь наполнят его ночные кошмары.