У истоков Ночи

- Так! – Илин, убедившись, что их не подслушивают, ткнула Клариссу пальцем в плечо. – Повтори наш план. Целиком. - Я собираю всех в гостиной, прошу помочь мне со спиритическим сеансом, говорю, что нужны все, кто в данный момент находится в доме, в том числе прислуга. Если спросят, где ты – говорить, что ты в Хайлэндклиффе вместе с остальными. Ты идёшь в сад, обследуешь потайной ход… Слушай, сколько раз мне ещё это сказать?! Тут вообще-то холодно! – подтверждая свои слова, леди Темплтон красноречиво поёжилась. Бывшая циркачка тяжело вздохнула: какие же эти аристократки всё-таки неженки! Не собираясь останавливаться на достигнутом, «неженка» пробурчала: - И почему бы нам не пойти вдвоём? Сомневаюсь, что Брендон сунется туда днём. Если он скрывается только от нас, смысла гулять по ночам решительно никакого! А если ещё и от леди Реджины с прислугой… Илин картинно возвела глаза к небу: - Оу, простите, многоуважаемая госпожа! Я была столь глупа и наивна, что полагала, будто одно событие не стоит считать закономерностью, но вы открыли мне глаза. - Ты когда-нибудь перестаёшь кривляться?! - Не раньше, чем ты научишься подчиняться! Должен же будет кто-то сообщить, куда я делась, если вдруг там застряну? И, уж простите глупую чернавку, но хотелось бы отметить: вас, кажется, ко мне приставили набираться опыта, а не спорить! Кларисса отмахнулась: спорить ей давным-давно надоело. - Ладно, ладно. Я пошла. Только ты так вопила, что не удивлюсь, если в доме в твой отъезд не поверят. От слова «совсем». Продолжая бурчать что-то себе под нос, леди Темплтон поспешила к дому. Треск снега под ногами, громкое дыхание; да уж, идеальная лазутчица из неё бы вышла! Ладно, поразмыслить можно будет позже, а теперь самое время поискать чёрный ход. Не лезть же, в самом деле, через главный! Илин прижалась к стене и выругалась про себя: что за глупая мода на вьющиеся растения. Вроде бы они не очень жёсткие, ветки тонюсенькие – а попробуй, пройди так, чтобы не ткнулись в глаз! Нет бы гладкая штукатурка, или, на худой конец, шероховатый кирпич или камень: что, думала, будет легко? Продолжая на чём свет стоит клясть обвивающиеся вдоль решётки на стене лысые веточки, Илин юркнула за угол: вроде никого, но мало ли, сторож вздумает прогуляться! А вот и дверь… Уже на полпути бывшая циркачка подумала – а вдруг заперто? Леди Реджина обожает замки и засовы. Оглядевшись, Хранительница подёргала ручку: ну конечно! Ведь говорят же – не думай о дурном, оно и не случится. Пару минут Илин провела в тишине, переминаясь с ноги на ногу. Это же надо – продумать всё, кроме того, каким образом, собственно, планируешь проникнуть в дом! Будь на дворе жаркое лето, она бы поискала распахнутое окно, но где сыскать дурней, которые вздумают проветрить комнаты зимой? Кружить вокруг здания, слепо тыкаться в каждую дверь – не вариант: рано или поздно кто-нибудь заметит шастающую кругами девицу. И хорошо, если её узнают, а не примут за воровку! Встряхнувшись, Хранительница на всякий случай ещё раз потянула дверь на себя. Мало ли! Поместье Холлингтонов, кажется, лет двести не видело хорошего ремонта. Дверь разваливаться не поспешила, зато с обратной стороны послышались шаги. Илин торопливо огляделась и, не найдя лучшего убежища, нырнула в подтаивающий сугроб. Как оказалось, с попытками незадачливой Хранительницы вскрыть замок вышедшая была никак не связана. Даже не посмотрев по сторонам, мимо прошла Эбби с ведром в руках. Судя по запаху, в ведре она несла отнюдь не цветочные лепестки. Только бы не обернулась! Молитв Илин не знала, да и сейчас не время для бормотаний: кинув быстрый взгляд на спину Эбби – руку протяни, и дотронешься – она юркнула в приоткрытую дверь. Как назло, за ней оказался совершенно прямой коридорчик и лестница – не спрячешься. Пришлось бежать, уже скорее по привычке, чем по действительной надобности пригибаясь. Хоть бы занавеску, что ли, какую повесили! Никакой жизни диверсантам. Лишь оказавшись в стороне от чёрного хода, бывшая циркачка перевела дух. Жаль, не додумалась прикрыть чем-нибудь лицо. На ней старое платье Ноэлин; вдруг приняли бы за привидение? Сообразив, что опять начинает ворчать про себя, Илин ощутимо ущипнула щеку: нечего тратить время впустую! Издалека доносились приглушённые голоса: нет, что-то не то со слышимостью в этом здании. Особенно звонко и уверенно звучали речи Клариссы – даже жаль, что слов не разобрать: хотелось бы послушать, насколько талантливо брешет благородная леди. Главное – правильно сориентироваться, не запутаться в одинаковых коридорах, увешанных портретами. Дамы, кавалеры – все с тяжёлыми взглядами и кислыми лицами. Неужто хотя бы для портрета эти господа и дамы не могли состроить рожу поприятнее? Ей-то неуютно, так и тянет возле каждой картины присесть в реверансе и пару раз извиниться за вторжение; а каково жить среди этих вечных похоронных морд? Увидев за очередным поворотом арку, Илин вздохнула с облегчением: слава Трём! Если бы теперь не обнаружился в саду кто-нибудь из прислуги… нет, тихо, совершенно тихо – и оттого настораживающе. В зимний сад не просачивались звуки снаружи, даже те, что раздавались внутри, тотчас съёживались и стихали. Хранительница положила руки на голову уродливой статуи: даже не шершавая, гладкая, и сдвинулась легко. Очевидно, уход в неизвестность по потайному ходу для Холлингтона был излюбленным времяпровождением. По пути она размышляла, что увидит там, за фальшиво незыблемой стеной из зарослей; ожидала увидеть очередной коридор или ступени. Что угодно, но не сравнительно небольшую комнату, уставленную книгами. На столе – огарок свечи, рассыпанные в беспорядке бумаги, грязная миска. Илин шагнула к куче мусора в углу: может… И в этот миг стало темно. Бывшая циркачка, выругавшись, метнулась ко входу: поздно! Ни единого просвета, ничего! Мелькнула было паническая мысль, что её заманили в ловушку, и теперь тихо умереть в маленькой комнатке от голода и нехватки воздуха. Но почти сразу Илин отбросила бессмысленную панику: остальные Хранители прекрасно знают, где её искать. Самое страшное, чего стоит ожидать – что её обнаружат хозяева. Впрочем, кто сказал, что это чем-то лучше смерти от удушья? - Да нет же, - буркнула себе под нос молодая Хранительница, - на кой им меня убивать? За старые бумажки? Отдышавшись, Илин двинулась к столу, прощупывая путь перед собой. Её глаза быстро привыкали к полумраку – и всё же что-то подсказывало, что рядом со свечой всенепременно сыщется что-нибудь, чем можно её зажечь. Как назло, попадались только всё те же бумажки, одна за другой; затем – книга в кожаном переплёте. Наконец, она нащупала нечто, похожее на спичечный коробок. Тот, словно намазанный мылом, норовил выскочить из рук. Хватит, хватит торопиться! Мотылькам и прочей нечисти нравится слетаться на свет; самые жуткие же образы из воспоминаний точно так же приманиваются темнотой. И кажется, будто за спиной стоит Серебряный Человек. - Нельзя, нельзя, нельзя, не думай… – чиркнула спичка, и комнату осветил слабый, дрожащий огонёк. Вроде бы совсем ничего, но каким же он кажется ярким! Стараясь унять дрожь в коленях, Илин зажгла свечу и подняла над головой, на всякий случай освещая углы. Нет, никаких персонажей её кошмаров: всё тот же стол, бумажки и куча мусора. Когда-нибудь она, может, и рехнётся. Или помрёт. Но не сегодня. В куче что-то смутно белело – и Хранительница потянула «что-то» на себя. В руках оказалась уже знакомая наволочка из гостевой, та самая, со следами постепенно выцветающей крови. Под ней – кисти, пара банок с краской… Леди Реджина утверждала, что выбросила всё, напоминающее о преступлении. Выходит, соврала? Или Брендон отобрал вещи у выносившей их из дома служанки, или Эбби сама принесла их сюда… Зачем? Если они, скажем, в сговоре, и прикончили Грегори Огдена, логичнее было бы уничтожить улики, а не спрятать. Илин принюхалась. Так вышло, что она с детства намного острее ощущала любые запахи. Увы, быстро привыкаешь и перестаёшь сразу же улавливать, что именно тревожит. А тревожил запах крови, причём исходивший не только от наволочки, но и от миски, уютно пристроившейся на столе. Хранительница придвинула свечу – осторожно, чтобы не подпалить многочисленные бумаги – и передёрнулась. В углу, ранее не замеченная, притаилась банка с мутной водой; внутри копошились жирные пиявки. Проклятье, чем он тут занимался?! Если бы ещё знать, о чём все эти книги и записи! Читать Илин умела, но не так чтобы любила. Да и никаких ориентиров, которые могли бы намекнуть на содержание книг, не имелось: ни у одной не было даже названия. Только одинаковые обложки, готовые в пыль рассыпаться от одного прикосновения. Бывшая циркачка взяла наугад, открыла случайную страницу: мелкие, рукописные буквы, не особо аккуратные рисунки, изображающие устройство человеческого скелета. Она бы поверила в увлечение лорда Холлингтона медициной – но к чему тогда все эти ритуалы, мазки крови на стенах и прочие явственно черномагические манипуляции? Другая книга оказалась на незнакомом языке. Взяв третью, Илин уже не надеялась прояснить ситуацию, но этот том оказался на деле искусно замаскированной деревянной шкатулкой. Никакого замка: то ли Брендон полагал, что никто, кроме него, в потайную комнату не явится, то ли подустал от материнской любви ко всему, что запирается на ключ. Внутри, на подкладке из простой ткани, покоилась небольшая прядка тёмных волос: оттенок при таком свете было не разобрать. И кто мешал этому художнику изобразить на портрете волосы? Выбейся из-под головного убора хоть один локон, она могла бы сравнить… Отложив шкатулку, она поскребла пальцем потёки на стенах миски. И в самом деле – кровь. Жаль, что вопли, будто бы «дочь оборотня» способна по запаху крови отличить одного человека от другого, описать, не видя, половую принадлежность, возраст, черты лица – постановочный номер. Сейчас бы такие способности очень пригодились. - Сосредоточься, дура! – выругалась Илин, сообразив, что опять начинает ворчать. И кто сказал, что лучше злость на себя, чем паника? Одно, другое – всё мешает выполнению задания. Ещё остались записи. Хранительница взяла один из листков и поднесла свечу чуть ближе. Ухищрений не требовалось: у Брендона Холлингтона оказался ровный, почти каллиграфический почерк, и сплетение угольно-чёрных букв читалось без труда. «… Говорят, мёртвые не уходят до конца: они могут слышать живых. Если так, то, любовь моя, пожалуйста, откликнись! Уже четыре сеанса – и никакого ответа. Медиум уверял, будто я слишком прагматичен, будто сам не верю в успех! Я сказал ему – я хочу поговорить с человеком, которого больше нет, а не со своим горячечным бредом. Веришь, он швырнул деньги мне вслед, крича, что никогда такому, как я, не постичь незримое. С того дня, как случилось несчастье, я сотни раз приговаривал себя: виновен. Моя, только моя вина! Этот дом, эти стены – я не чувствовал к ним никакой привязанности, и ты тоже, я знаю. Стоило хоть раз сказать матушке решительное «нет», а после уехать – неважно, куда, только бы подальше отсюда. Она слишком много говорит о том, что было, и совершенно не думает, что мир вокруг изменился, не понимает даже, что мы больше не хозяева Хайлэндклиффа. Всё кончено – но матушка не желает признавать. Не пожелает даже теперь, когда знает, что на мне наш род оборвётся, потому что я никогда не смогу полюбить кого-то ещё. Так и слышу, как она возразила бы: дети появляются не только от любви! И предложила бы купить какую-нибудь дурочку на титул и наследство, и лгать ей весь остаток дней. Нет уж. Довольно с меня вранья. Сегодня я выменял на рынке ещё одну книгу; автор – Алистер Хоггарт. Я надеялся, что в его книгах найду ответ. Он пишет: нужна жертва, жизнь в обмен на жизнь. Пожалуй, в этом есть логика, подумал я тогда. Любовь моя, пусть пока я не сумел вернуть тебя, но я исправлю ошибку, закончу то, что начал. После того, что случилось, нет смысла отступать. Только дай знак, что это не напрасно. Хоть раз – заговори со мной. Пусть даже вырежи послание на моей руке – на ней и так ни живого места. Не смей, только не смей молчать». На руку сорвалась капля горячего воска; Илин, коротко взвизгнув, выронила свечу. Всё поглотила темнота, но лишь на мгновение. Затем что-то зашуршало внутри стен – и потайная дверь распахнулась. Слезящимися от слишком яркого света глазами Хранительница разглядела силуэт в дверном проёме…