У истоков Ночи

На холме близ Холлингтон-холла к следующему полудню не осталось снега вовсе, и вниз по склонам устремились ручьи. Когда среди туч проглядывало солнце, холм казался сделанным из хрусталя: прекрасная картина, но не тогда, когда стоишь по щиколотку в воде, мученически прикидывая – не послать ли чуть меньше денег Бетти, выделив некоторую сумму на новые сапоги? Уж точно приятнее думать о новых сапогах, чем о случившейся на твоих глазах смерти. Ещё совсем недавно серые коридоры переполнялись людьми. Полисмены, врачи, несколько невесть как просочившихся любопытных горожан – все они непрерывно спрашивали о чём-то Хранителей, лорда, друг друга. Арлен терпеливо отвечал – снова и снова, уже не вслушиваясь и не пытаясь уловить суть; он говорил – голова кружилась, и что-то мерзко дёргалось в животе, отдавая стуком в висках. Когда же толпа отхлынула, и наступила тишина, и вовсе не осталось ничего, кроме крайне неприятного чувства: будто кусок льда упал за шиворот, а извлечь не получается, и только скребёшь промёрзшую спину ногтями. Нужно уезжать. Уезжать, пока коридоры, увешанные портретами, не въелись в кровь и кости; пока холод не накрыл с головой. Повеяло дымом – и едва ощутимым, но оттого не менее острым запахом краски. Ничто внутри не дрогнуло – и оттого Арлен зябко поёжился. Значит, вот как это происходит? Ты боишься, снова и снова – и однажды страх переполняет, его становится слишком много; как если бы каждому человеку была положена своя мера каждого чувства, и способность ужасаться происходящему возможно исчерпать до дна. На заднем дворе, на относительно сухом расчищенном участке, горел костёр. Не сразу за пламенем Арлен увидел лорда Холлингтона. Тот задумчиво крутил в руках книгу; пара мгновений – и та отправилась в огонь, к другим почерневшим, съёжившимся листам. Брендон поднял голову – и заметил наблюдателя. - Вы ещё здесь? Я полагал, вы уже покинули моё скромное жилище. Решив не обращать внимания на откровенную неприязнь в словах лорда, Арлен подошёл ближе; к подошвам то и дело норовили прицепиться размокшие страницы с расплывшимися буквами и рисунками. - Что это за книги? - Если вам так угодно знать – колдовские книги. По крайней мере, продали мне их именно как колдовские. Следовало быть умнее; но кто из нас не совершал глупостей? Хозяин дома не смотрел на гостя, словно предпочитал говорить с пространством перед собой, а не с конкретным человеком. Секунда – ещё одна книга чернеет, съёживается в языках пламени. - Я нашёл дневник моей матери. Новые слова оказались столь неожиданными, что Арлен вздрогнул. Раньше у него была возможность уйти, не стоять рядом с человеком, которого он предпочёл бы увидеть в кандалах. Но вежливость, вбитая с детства, вынудила спросить: - Вы узнали что-то новое? Мне казалось, её признание и без того прозвучало… достаточно ясно. - Что касается Грегори, она и в самом деле сказала всё. Но меня заинтересовала другая часть… касательно смерти Ноэлин. Он примолк и внимательно посмотрел на Арлена; убеждается, что его слушают? Не сдержавшись, наследник Бреттов поморщился: - Если вы сейчас скажете, что она убила вашу супругу, то можете не утруждать себя. Я не смог бы поверить в подобные бредни, даже если бы увидел собственными глазами. - Нет, она не убивала Ноэлин, юноша, - Брендон чуть сощурился и совершенно по-матерински скривил губы, - но именно она, и никто иной, первой нашла тело. Нашла не на тропе, а в самой часовне, прямо под витражом. Наверху болтался обрывок верёвки, которую использовали в качестве страховки. Я думаю, та оборвалась, но матушка с чего-то решила, что Ноэлин, поднявшись под самый купол, перерезала верёвку. Можно, я не буду описывать, каким образом тело переместилось из часовни к подножию лестницы и почему на полу не осталось следов крови? - Что за вздор! В этом нет никакого смысла… - У многих поступков нет смысла; тем не менее, матушка полагала, что смысл очень даже есть. Полиции пришлось бы рассказать, почему Ноэлин полезла наверх: она хотела почистить витраж, говорила, что без должного освещения нечего и браться за реставрацию фрески. Все в городе узнали бы, что покойница занималась мужским делом; как же, позор для семьи! - Чушь, - отмахнулся Арлен, но уже менее уверенно. Лорд Холлингтон коротко усмехнулся, точно услышал чрезвычайно забавную шутку: - Я бы даже дал вам почитать – восхитительные строки! Чего стоит хотя бы то, как страдальчески она описывает, что труп пришлось ещё и переодеть, ведь было бы ужасно, если бы невестку столь благородной дамы увидели в мужской одежде! К сожалению, этот дневник уже вручён полиции. Посмотрев в совершенно счастливые, искрящиеся глаза лорда, Арлен не выдержал и воскликнул: - Ваша мать умерла только вчера, а вы уже всеми силами пытаетесь её опорочить! - Ах, юноша, какие громкие слова… я предпочитаю немного другую формулировку: восстановить справедливость. Прадед, о котором Бетти часто рассказывала, в своё время замечал: чем подлее человек, тем чаще в его речи звучит слово «справедливость». Что ж, Брендон подтверждал высказанную мудрым предком теорию. - Она умерла. Её не станут судить. Так к чему… - не закончив фразу, Арлен развёл руками, - В конце концов, вы могли бы просто сжечь этот дневник! - С какой стати мне думать о репутации женщины, которая не сказала за всю жизнь ни слова правды?! Упрекала меня в изменах, а сама… У неё была дочь, вы знаете? Моя сестра. Молодому Хранителю показалось: голос лорда слегка смягчился. Лишь потому он позволили себе спросить: - Наверное, вы теперь хотите найти её? - К чему такие хлопоты? Я и так знаю её. Да и вы тоже. Эбби, прислуга, которая принесла ей чай. Кстати, в чашке был яд. Не подумайте, Эбби не желала мести, она понятия не имела о… своём происхождении. Матушка писала, что ей пришлось сказаться больной и уехать якобы на лечение; она родила дочь и заплатила впоследствии нашей кухарке, чтобы та держала девочку при себе, якобы та – её дальняя родня. У них, в смысле, у Эбби и моей матери… был договор. Если встанет выбор между пожизненным позором и смертью, Эбби должна будет поднести своей госпоже яд – и уходить прочь, как можно дальше. Хозяин дома наконец-то замолчал, позволяя хоть на мгновение задуматься над высказанными им словами. Арлен смог хранить молчание недолго, и само собой вырвалось: - Вы хотите, чтобы я поверил во всё это только с ваших слов? Это же самый настоящий абсурд! Леди Реджина никак не выказывала своего расположения к, как вы утверждаете, дочери. - Она лгала всю жизнь, юноша. Когда постоянно лжёшь, волей-неволей научишься не выдавать себя. - А, по-моему, лжёте вы. Я вам не верю. Брендон пожал плечами: - Мне-то что с вашего неверия? Поверьте, вы не тот человек, чьё мнение для меня является хоть сколько-нибудь достойным внимания. Ваше дело – призраки, вампиры и прочие порождения ночи. Людей и без вас найдётся, кому судить. Давно следовало бы уйти, но невысказанные слова давили изнутри, не давали покоя; Арлен вдохнул глубже и закашлялся – не стоит столь рьяно втягивать воздух, стоя практически в огне. - И что вы будете делать теперь? - Конечно же, изнасилую, убью и съем парочку юношей, что же ещё делать такой твари, как я! – Брендон расхохотался и хлопнул себя по колену. – К чему эти церемонии, юноша? Я знаю, что вам противен; не беспокойтесь, вы мне тоже не по душе. - А если серьёзно? – лучший способ уязвить соперника в споре – не поддаваться на провокации, даже если уже готов забыть о воспитании, чести и совершенно по-крестьянски двинуть по ухмыляющемуся лицу кулаком. - Первым делом – продам дом со всем барахлом и уеду куда подальше. Не желаю иметь с этим местом ничего общего. - Это память о ваших предках, - вскользь заметил Арлен. Брендон передёрнулся и сплюнул, будто обнаружил вдруг у себя на языке раздавленного жука: - Да гори она огнём, эта память! – в подтверждение своим словам он раздражённо швырнул в огонь ещё одну книгу. То ли от слов, то ли от дыма молодому Хранителю вдруг показалось, что он видит перед собой не человека, но самое уродливое из всех встреченных прежде чудовищ. - Вы ведь тоже знаете, каково это – лгать окружающим. Вы в самом деле не видите, что и она мечтала о другой жизни? Что и она была несчастна? Вам её совершенно не жаль? - Нет. Она могла жить иначе, стоило лишь забыть глупые предрассудки. Быстрый ответ – без малейшего сомнения. Нет, много лет спустя Брендон не будет просыпаться в холодном поту, повстречавшись в кошмарном сне со своей матерью, не станет приходить к её могиле с немым вопросом: почему? Он, как и прежде леди Реджина, выдумал удобную себе реальность; и в этой реальности его матери отведено место жестокого демона. - Глупыми предрассудками вы называете честь собственной семьи? - Они все мертвы, юноша. Нет «семьи». Есть только я. И, если хотите знать: единственное, в чём я готов каяться – в том, что не уехал вместе с Грегори, когда он ещё… Вздох оборвался на середине, точно даже дыхание вдруг стало для лорда Холлингтона непосильной, болезненной задачей. Воспользовавшись паузой, Арлен произнёс: - И всё-таки мне никогда не понять, как можно променять собственную семью на… на… - На любимого человека? Арлен кивнул, дабы даже случайно не сорвалось с губ гораздо более грубое определение. - Вы ещё слишком молоды, юноша; смею сделать предположение, что вы никогда не любили. А потому вряд ли я смогу дать объяснение, которое удовлетворит ваше любопытство. - Нельзя думать только о себе. Чего вам стоило снова жениться, если ничто не связывало вас с прежней супругой? - Во-первых, отчего же «ничто»? Она была мне другом, если угодно. А во-вторых, я полагал, вы поняли: я терпеть не могу ложь. Особенно если это ложь о неземной любви, или в чём там ещё полагается клясться перед алтарём? Переведя дыхание, Брендон посмотрел на Арлена, и на мгновение тот увидел в пустых, холодных глазах отражение серых коридоров старого дома. - В конце концов, кто вы такой, чтобы осуждать меня? Что вы сделали для своего семейства?! - Моей семье грозило разорение. Я стал Хранителем, чтобы… Остаток фразы потонул в хохоте – столь же громком, сколь лишённом и капли веселья. Задыхаясь и кашляя, лорд Холлингтон смеялся, мучительно кривя губы: - Да уж, сопоставимо! Вы всерьёз полагаете, что это такая уж огромная жертва? Представьте, просто представьте, что вам бы нужно было отказаться не от безделья, а от самого себя; не просто вести жизнь человека, чужого и омерзительного вам, а поверить, что вы и есть этот человек. И всё – ради какой-то там чести! Нет уж, честь – это прекрасно, но не тогда, когда требует кровавых жертв. Снова стало тихо, лишь потрескивал огонь, пожирающий старые книги. Порывшись в кипе листов, Брендон вдруг достал картину – ту самую, в которой, как прежде полагали Хранители, поселился призрак Ноэлин. Но теперь у фигуры на портрете было лицо; быть может, художнику, закончившему картину, недоставало умения, но с лихвой замещала его ярость и боль, сквозившие в каждом мазке. Казалось бы, как можно запечатлеть свою ненависть в обыкновенном рисунке? Но Арлен смотрел – и теперь эта картина, не таившая ни единого секрета, казалась куда страшнее, чем прежде. Вместо молодой женщины, вместо Ноэлин, Брендон изобразил собственную мать. Молодой Хранитель и лорд смотрели в нарисованной лицо до конца, пока языки пламени не обратили его в обугленный кусок холста. Арлен – в молчании, как на похоронах, Брендон – с широкой, совершенно безумной улыбкой, как если бы видел, как корчится в огне настоящая леди Реджина. - Вы ведь хотели вернуть к жизни Грегори. - Вчера вечером я отлучался в город – нужно было передать дневник полисменам… И возле участка я встретил одну даму. Она обратилась ко мне по имени, и она знала о книгах. Она сказала: да, ты можешь дать мертвецу новую жизнь, но вместо того, кого ты мечтаешь встретить снова, ты породишь лишь жалкую тень, которая возненавидит тебя и пожелает тебе только смерти. Всё-таки, как ни прискорбно… - Брендон чуть запнулся, подбирая слова. - Как ни тяжело признать, но мёртвым не место среди живых. - Как она выглядела? Эта дама? – до того дремавшее беспокойство зашевелилось в груди. Брендон, не усмотрев в расспросах Хранителя ничего странного, посмотрел куда-то вверх: - У неё точно были светлые волосы, а что до лица… Оно было закрыто чёрной вуалью. Наверное, она недавно тоже кого-то потеряла, раз носит траур… По спине поползли мурашки, и теперь хладнокровность лорда Холлингтона не имела к ним никакого отношения. Грустная Леди?.. Здесь?.. Значит ли это, что она отчего-то идёт по пятам за Хранителями? Может, прямо сейчас она наблюдает издали, выжидает момент, чтобы нанести новый удар… - Прошу меня извинить, но я вас покину. Нам… в самом деле пора уезжать. Арлен отвернулся и поспешил в дом, еле сдерживаясь, чтобы не припуститься бегом. Нужно рассказать остальным, чтобы были начеку: похоже, Грустная Леди быстро оправилась от раны и готова снова начать охоту…

Здравствуй, Бетти! Не знаю, ответила ты на моё предыдущее письмо или нет. Впрочем, моё неведение не будет длиться долго – мы покидаем Хайлэндклифф, и уже скоро я буду в штабе. Как ты там? Тебя ничего не беспокоит? Только напиши – и я приеду, пусть даже Леона прикуёт меня цепями, чтобы не смел думать о чём-то, кроме дел ордена. Знаю, я обещал написать тебе о подробностях того дела, которым мы занимались… Но не думаю, что это достойно внимания. Всё оказалось слишком прозаично. В твоих любимых романах такие истории выглядели куда привлекательнее. Видишь, всё-таки есть в мире нечто, что способно заставить меня написать такие слова – сама ведь знаешь, я терпеть не могу книги о любви. Я бы написал ещё о многом, но Кларисса говорит, что если мы не отправимся в дорогу сейчас же, то нам придётся идти до Эмбертауна пешком. Так что, пожалуй, это письмо будет довольно коротким. Люблю тебя. Арлен.