У истоков Ночи

Когда Хранители подходили к предполагаемому обиталищу таинственного игрока, стрелки часов показывали ровно пять часов. Не самое утешительное открытие: зимой темнеет рано. Арлен предложил бы переждать до завтра, чтобы наверняка не столкнуться лицом к лицу с могущественной ночной тварью. В том же, что ожидает их именно ночная тварь, не приходилось сомневаться. Нужный им дом не привлекал внимания и мало походил на логово чудовища: старое, сильно вытянутое одноэтажное здание из необлицованного кирпича. Да, в таких обыкновенно не прячутся чудовища – но и не живут богачи, способные легко поставить на кон старинное ожерелье. Себастьян несколько раз стукнул по двери кулаком, проигнорировав болтающийся у входа облезлый шнурок звонка. Из дома послышалось ворчливое: - Сейчас-сейчас! Что за люди! Да открываю я, открываю, нечего ломиться! Голос, как оказалось мгновение спустя, принадлежал пухлой женщине лет сорока пяти. Уже поседевшая, с острым подвижным носом, она смахивала на раскормленную домашнюю мышь. - Вы тут не живёте, - заметила она, оглядев всю компанию. – Снять комнату хотите, да? А мест-то нету! - Вы сдаёте комнаты, - Леона с досады стукнула кулаком по стене. В недрах дома тотчас что-то затрещало и заухало, и хозяйка всплеснула руками: - Чего творите-то?! Да тут ещё папаша мой всё укреплял, защити Трое его вечный покой… Рухнет не сегодня-завтра! А я что, я б порядок навела, да только денег-то, денег где взять?! - Здравствуйте. Мы – орден Полуночных Хранителей. У вас не останавливался один господин? Светловолосый, совсем молодой, богато одетый. Он приводил к себе девушку… - задавая вопрос, Арлен уже понимал, какой услышит ответ. Что мог богатый – в самом деле богатый – человек позабыть в эдакой дыре? В городе полно гостиниц и пансионов, уж точно можно сыскать нечто более приличное даже в пределах пары кварталов. Уж точно он не ожидал услышать: - Богато одетый? Ну был тут один франтик, разряженный, причёсанный, футы-нуты! Крайнюю по левой стороне комнату снимал. Съехал недавно. И хоть бы денег подкинул! А то, понимаешь ли, как жаловаться, мол, с потолка течёт – так это пожалуйста, а в положение войти… - А девушка? – решительно вклинилась в поток жалоб Леона. – Он приводил девушку? Раскормленная мышь нахмурилась и пробурчала: - Была, была одна! Я ему, главное, сразу, как въехал, говорю – разврата не потерплю! А он вроде понял, кивает, важный такой, а на следующий день – нате здрасьте! Приволок откуда-то. Девчонка-то вроде тоже разодетая, а к мужику пошла. И куда семья смотрит? Ничего, ничего, я ему радость-то подпортила! Сразу сказала: гостей водить – всегда пожалуйста, а сама в комнату всю ночь ходила. То спрошу, не надо ли чего, то от соседей якобы весточку передам… - она даже раскраснелась. Арлену вдруг очень живо представилось, что сейчас хозяйка погладит себя по голове, приговаривая, какая она высоконравственная леди, не то что нынешние девицы. Но и на этот раз ей не дали закончить тираду. Оттолкнув Себастьяна, к ней подбежала Кларисса: - Это была я? - А?! - Этой девушкой была я?! – нетерпеливо повторила она и почти умоляюще посмотрела на раскормленную мышь. Та же, как назло, с ответом не спешила. Последовал критический взгляд – с головы до ног; Арлен поймал себя на мысли, что вот-вот даст ей подзатыльник. Не из пустой злости, нет: сугубо из желания расшевелить привыкший работать в расслабленном режиме мозг. - Не. Другая! Чего вы мне голову-то морочите. Тёмненькая тоже, это да, а так – высоченная, кобыла кобылой. И главное – всю ночь так у него и сидела! Как ни зайдёшь, а сидят эти двое, вроде по разным углам, а глазами друг на друга-то зыркают! Всю ночь из-за них, иродов, не спала. А то наразвратничают такие, а на меня жалобы! Чего, спрашивается, жалуются – не я ж юбку задираю… Упрёки так и лились изо рта хозяйки, но Кларисса их будто не слышала. Она отступила на шаг и потерянно огляделась – точно потерявшееся дитя посреди незнакомых мест. Её губы едва шевелились, когда она шептала: - Я не помню… я не помню! - Так немудрено, что не помнишь, тебя ж тут и не было… Ой, что за народ пошёл – уже сами себя не помнят! – явно обрадовалась новому поводу для скандала раскормленная мышь. В глазах резко потемнело. Стиснув зубы, Арлен шагнул ей навстречу и, наверное, с силой бы встряхнул, пытаясь вытрясти всю дурь, если бы на пути каменной стеной не возникла Старшая Хранительница. - Нам нужно осмотреть комнату этого человека. - А чего там смотреть? Я прибралась уже, да и другой туда въехал… Чего мне, после него комнату на замок запирать надо было? Вы ещё скажите, мол, по пятам за ним бегать надо было, чтоб точно не ушёл! А я-то чего, на нём, знаете ли, не написано, вот так чёрным по белому, что негодяй! Работу свою не делают, лишь бы на других свалить, а у меня-то заботы свои, тут почини, там подлатай, а денег нету… - И всё же я взгляну. Крайняя по левой стороне, говорите? Благодарю за разрешение, - процедила сквозь зубы Леона и, легко подвинув мощным плечом хозяйку, скрылась в доме. - Нет, ну что за люди-то пошли! Я ей говорю, а она… - ошарашенная таким напором женщина явно ждала от Хранителей сочувствия или извинений, но так и не дождалась. Себастьян, кажется, вообще ничего не замечал – отсутствие Леоны позволило ему тайком приложиться к заветной фляге. Арлен же предпочитал успокаивать ту, кому это действительно требовалось: - Не переживай. Всё прояснится. - Синее платье… - бормотала тем временем Кларисса, лихорадочно что-то вспоминая. – Мой день рождения… Отец говорит – оно под цвет твоих глаз… Прежде Арлену доводилось видеть обезумевшего человека лишь однажды: то был жалкий бродяга, сидевший на ступенях церкви. От прочих горожан он отличался не только лохмотьями, но и взглядом – по-звериному пустым и лишённым сознания. Тогда показалось: смотреть в глаза такому человеку – самое страшное, что может случиться в жизни. Нет, о нет: куда страшнее видеть теперь ту же пустоту в глазах Клариссы. Лицо невольно перекосилось – она заметила, не могла не заметить. С побелевших отнюдь не от мороза губ сорвалось: - Какого они цвета? Какого цвета мои глаза? Не дождавшись ответа, она закрыла лицо руками и разрыдалась. Сквозь всхлипы доносилось истерическое: - Они не синие, это точно, не синие. Отец говорит – когда ты вырастешь, кто-нибудь непременно скажет: они как ночное небо или море. Море не чёрное, ведь так? Оно не бывает чёрным, даже в бурю! Правила этикета учат: нельзя прикасаться к девушке, если она – не член твоей семьи. В них, правда, и не оговорено, что девушка может плакать от чего-то серьёзнее, чем потерянная серёжка или порванное платье. А потому Арлен, отмахнувшись от хорошего воспитания, обнял плачущую девушку и слегка похлопал по спине. Так, может быть, ей станет легче. Так можно не смотреть ей в глаза. - Убогих поразвелось, ещё и с собой таскают. В богадельню отдайте – там позаботятся! А то ходят такие по улицам. Нет, ты посмотри, ещё и обжимаются! Чтоб на пороге моего дома, да развратничать… В ушах зазвенело. Арлен, не видя перед собой ничего, кроме мельтешения мутных пятен, шагнул к голосу. Отрезвила рука, решительно перехватившая его запястье; только тогда он сообразил, что стоит с занесённым для удара кулаком, направленным в лицо раскормленной мыши. Себастьян не казался крепким противником, и молодой Хранитель наверняка бы вырвался, чтобы завершить начатое, но в этот момент из дома показалась Леона. Ей лицо выражало причудливую смесь досады, усталости и бессильной злости. При её появлении хозяйка будто отмерла и, скрестив руки на груди, пробухтела: - Ой, что за дела делаются! В моём, почитай, доме… Бандиты вы, а не Хранители, вот что! Убирайтесь, живо! Арлен дёрнулся в последний раз, но уже скорее для виду: вспышка ярости уже прошла, а в полном сознании он не позволил бы себе ударить женщину. Достаточно и отсутствия извинений. Не за что извиняться перед жирной домашней мышью, умеющей только бухтеть и не способной на сочувствие. Леона не спешила отчитать его, и это внушало надежду. Может, она тоже способна понять?.. - Простите за беспокойство, - одной фразой она разрушила только-только возникшую иллюзию, одним кивком головы. – Нам и в самом деле пора уходить. Стрелки часов показывали половину шестого.