Желание

— Есть какие-нибудь изменения? — в холодном тоне сквозила усталость или скорее нотка, всеми называемой, меланхолической скуки. — В моей рутине — определённо. К моим обязанностям прибавилась смена бинтов, и к тому же, появился тот, кто зачастил с посещениями в мой кабинет. — мужчина в строгом темно-фиолетовом костюме с ночным галстуком глядел на визави, из-под полуприкрытый век, прожигая взглядом, словно пронзающим на миллионы осколков лезвием. — Я, разумеется, осознаю, что Дазай тот, от которого можно ожидать чего угодно, однако, соглашусь, что подобные «капризы» не по его части. — В таком случае, вы весьма плохо знаете своих подчиненных. — усмехнулся юноша, нанизывая на вилку аппетитно пахнущий кусочек мраморной говядины. — Оказывается, у вашей дорогой правой руки есть и столь милая сторона? — Забавно, что вы считаете подобное «милым». — Забавно то, что я разузнал столько о вас из чьих-то уст. — окажись на месте профессора кто-либо другой, то давно бы умолк, стремясь как можно скорее исчезнуть с устрашающих глаз долой. Мужчина поставил бокал на стол, всецело обращая своё внимание на визави, более не отвлекаясь на закуски и прочую чушь. — И что же вы разузнали, профессор Фёдор? — нарочито вежливый тон ещё более устрашал, нежели гнев и крик. — Не так много, к моему сожалению, но могу с уверенностью заявить, что мнение вашего подчинённого о вас в корне различается со словом «хорошее». — Игры в кошки мышки, да? Что ж, кажется Дазай выбрал мышку не по размеру. — Мыши не имеют клыков, но резцы точно. — Заманчиво. Но я сомневаюсь, что ваш план лечения включал в себя поиск информации прямиком из уст пациента. — Сомневаюсь, что я имел желание заниматься укрытием и лечением преступника. — Не стоит так о нас отзываться. Никто кроме нас не способен сдерживать бурный нрав тех, кто гордо зовет себя разбойниками. — хитрая ухмылка проскочила на лице Мори, ладонь соскользнула, дотрагиваясь до пальцев профессора. — Или вы желаете лично испробовать на себе все мои способности? — юноша оттолкнул руку, а затем, положил столовый нож на блюдо. — Не забывайтесь. Алкоголь плохо на вас влияет. — Это не его заслуга, но, в основном, я лишь «за» деловые отношения, однако, полагаю, что в этот раз мои планы слегка изменились. — Огай наклонил голову в бок, на манер своего собеседника, вызывая ощущение, будто этот жест было сделан случайно. — Могу я завтра навестить своего пациента? — намекая на ещё одну встречу, продолжал Босс мафии. — Если вы того желаете. — подытожил Достоевский, поднимаясь со стула. — юношу схватили за кисть, останавливая, а затем, опаляющий ухо шёпот, произнес: — Как насчёт, пропустить бокал-другой в баре? — Фёдор моментально среагировал, отталкивая стоящего перед ним мужчину. Что ж, пьёт ли босс мафии не имеет значения, но пить самому, при том и наедине с ним, забава, отнюдь, не здравомыслящего человека. — Не любитель подобных развлечений. — Я заеду за вами завтра в шесть. — смазливая улыбка проскочила на его лице, но глаза, к сожалению, не улыбались, как хитрец губы. Мужчина отпустит Федора из своих сетей и, проводив взглядом, вернулся к недопитому бокалу вина.

***

— Босс опять что-то учудил? — разглядывая чайный сервиз за барьером из стекла, парень все больше и больше знакомился с интересами своего доктора. Ничего сверхъестественного: чай, книги, тишина, разбавляемая иногда пластинкой Вивальди или Штрауса. В общем и целом, пыльный ящик «интроверт» — именно так можно было описать интересы этого человека. Нет, тот не был излишне замкнутым, отнюдь, пациенты провозглашали Федора Дьяволом и это, несомненно, позволяло делать различные предположения по поводу личности этого профессора. Все же, как бы то ни было, не такой уж он и Сатана, как о нем шепчутся. Психиатор психиатром, как и все, в белоснежном, до боли в глазах, больничном халате, с милой натянутой улыбочкой перед пациентами, и в довершении бездонными глазами, оттенка ночи или звёздного мрака. Честно говоря, его улыбка вызывала неподдельное восхищение, а когда он глядел на тебя своими глазами ещё и с улыбкой на лице, можно было посчитать, что на самом деле это пытка красотой. Ох, и его волосы, льющиеся чёрной, как смола, рекой. Несомненно и его губы впечатляли. Вероятно, откровенные взгляды, брошенные на различные части тела профессора, в том числе и на губы, вызывали подозрения о мыслях наблюдателя. — Почему ты так считаешь? — и в тот миг образы этого человека, ютившиеся в голове Осаму, померкли и исчезли. Перед глазами предстала суровая реальность: мрачное небо за окном, настенные часы и всеобщая тоска и усталость на лице Федора. — Может, вы и скрываете, но в вашем взгляде и жестах читается раздражение. — Дазай поймал себя на слове, — или это лишь усталость. — и так было очевидно, что этот парнишка-суицидник, отнюдь, не простой, однако чтение жестов, мимики, эмоционального состояния оппонента, способен с такой точностью читать не каждый, и кто как не «Великий Профессор Фёдор» осведомлён об этом. — Так и есть, Мори любезно пригласил меня выпить сегодня в шесть. — Вы же понимаете, что это глупая затея. — Сомневаюсь, что у меня есть выбор. К тому же, нам стоит кое-что обсудить. — похороненное в дали чувство ревности проснулось… и взбушевалось, словно искра переросшая в океан пламени. Забавно, что подобное вообще может вызвать это едкое, мерзкое чувство. Глаза забегали по комнате в надежде отыскать ответ, решение проблемы, и, о счастье, оно нашлось! — Так вы пойдёте? — Они часто болтали о их досуге. Как прошёл день пациента. Что он сегодня ел. И вдруг пришло осознание, что ни о ком кроме него они и не говорили до этого. От этого стало как-то мерзко в груди. липко и неприятно. Он эгоист. Горький солёный комок в горле Дазай проглотил с решимостью вести диалоги лишь о профессоре в их следующую встречу. — Полагаю, что да? Я не против забыться за бокалом виски, и, честно, Дазай, мне плевать кто будет рядом. — в тот миг шестерёнки закрутились, словно единый механизм, к Осаму пришло осознание. — Вы никуда не пойдёте. — тихий шёпот разрушил тишину, воцарившуюся после слов Достоевского. — Мой слух не идеален, знаешь ли. — Я пойду. — ответил парень, поднимаясь с кресла, — Доброй ночи. — Ага. доброй. — ласковое пожелание хороших снов? В пять вечера? Невероятно, с этим пациентом Дьявол переходит на новый уровень. Мило, конечно, проявление заботы по отношению к своему лечащему врачу. Доброта же не всегда бывает ложной, верно? Однако, через пару часов, подобное пожелание о добрых сновидениях не показалось столь милым и радужным. Монотонную работу разбавляло лишь тихое задавание ветра за окном; небо темнело, пропорционально тому, как и темнела надежда закончить работу во время; солнце, прощаясь, ласково окрашивало горизонт в алый, впрочем, Фёдору всегда казалось, будто красный закат — это не романтичный рисунок из романов, а скорее акт войны между днём и ночью, в следствие которого кто-то перерезал небу горло. Что ж, какие, как не подобные мысли могли бы ютиться в голове перед предстоящей встречей с боссом портовой мафии? Доверия этот человек не вызывал. Страх? Определено. Но, отказавшись от такого предложения, можно многое упустить. Информация о такой шишке кому угодно пригодится, даже обычному лечащему врачу. Как минимум, чтобы избегать эту шишку и не попадаться ей на глаза. Моргнув раз-второй, юноша обнаружил, что чашка чая, стойко сопровождавшая его все это время, опрокинулась, разливая остывший чай на стол. — Черт. — вырвалось из его груди, быстрым движением руки чашка восстановила «баланс», а поток чая, не успев коснуться кипы бумаг, был успешно остановлен. Юноша принялся вытирать стол тем, чем попадётся и, благо, это оказались салфетки. Достоевский со спокойствием выдохнул, мол, проблема миновала, однако того прервали: — Профессор Достоевский! — в кабинет вбежал молодой медбрат, лет 22-23, с белым — от шока — лицом. — Пациент Дазай Осаму!.. — Что? — Фёдор угрюмо свёл брови, предполагая, что ему предстоит увидеть в палате. — Он! Кровь. — крепкий, на первый взгляд, парень грохнулся в обморок в дверях, не удосужившись сказать больше пары слов. — Черт. — выдохнул профессор, слишком много геморроя с этим пациентом, а прошло всего несколько дней. — Хорошо. — мысленно мирясь со всеми исходами ситуации, Достоевский удостоверился на наличие пульса у медбрата, вновь спрятал шприц с раствором нейролептика в кармане, и оставив парня на кресле, поспешил спасать принцессу пациента из пут смерти, крови и прочей напастей, что могли настичь его голову без присмотра специалиста. Оставалось лишь несколько метров, чтобы добраться до палаты, несколько мгновений и все было прекратилось, как и всегда, с приходом профессора Достоевского, но, на удивление него самого, двери перед глазами распахнулись и, спотыкаясь, навстречу помчался человек. Секундная боль от столкновения, а затем запах крови, что моментально отрезвил разум Фёдора. Тем, кто с ним столкнулся, оказался Осаму. Бинт на левом предплечье ослаб и распустился, оголяя алую плоть, а правая рука, в свою очередь, крепко сжимала опасно острую заколку, предположительно, медсестры Харуки или же Мио. — Кажется, твои пожелания были не искренними. — улыбнулся профессор, медленно кладя свою ладонь поверх руки, сжимающей заколку. — К чему это представление, Дазай? — при упоминании своего имени, парень замер, затуманенным взором наблюдая за ловкими, но спокойными движениями рук доктора. Тяжело дыша, Осаму все же отступил, смиренно сидя не двигаясь. Цели он достиг, незачем ещё больше раздражать Федора. — Так ты все-таки слезешь с меня? — приподнимаясь на локтях, юноша аккуратно оттолкнул пациента, то ли намеренно доказывая правоту своих прошлых слов, то ли холодный пол его чем-то не устроил. — Сколько же ты проблем мне доставил. Пора тебе с этим завязывать. — Но иначе вы меня бросите. — С чего бы? Терпеть мне придётся тебе ещё недели две. А сейчас, — Фёдор отряхнулся, поднимаясь на ноги и помогая встать на землю и своему оппоненту. — мне надо идти. — Нет! — глупый жест, но до чего провокационный. Бедный пациент из последних сил удерживает своего доктора, сжимая ткань белоснежного халата, оставляя на ней мятые «пятна». — Прошу, только не уходите сейчас. — Почему же? — Останьтесь со мной. — и вновь в голове рисовался тот маленький мальчик, с ясными глазами, коленями в ссадинах и душой глубиной с марсианскую впадину. — Назови хоть одну причину зачем мне оставаться на ночную смену с тобой? — Фёдор, отнюдь, не был падким и слабым на чужие слёзы, и он вовсе не был столь чувствительным, но все же, в какой-то степени, все мы сочувствуем другим, суть лишь в том, что кто-то не способен это проявлять правильно. — Я покончу с собой, если вы уйдёте! — И как же? — Не важно! Я найду способ! Только не идите к нему. — тот осколок души мальчишки опешил и замер в покойной тишине. Осаму проглотил остатки гордости, чуть ли не умоляя профессора остаться с ним. — Это что ревность? — Фёдор почти подавил смех, — Твоя взяла, но у нас будет уговор. Только попробуй вытворить что-нибудь в ближайшие дни. — профессор оглянулся, взглядом выискивая персонал. — А вы тому свидетели. — в ответ все лишь закивали в угнетающем безмолвии. — А теперь мы забинтуем раны и ты ляжешь спать? — натянутой улыбки вполне достаточно, чтобы слова: «усёк, мальчик?» — были поняты. Проследовав за профессором в палату, Дазай упал на кровать в ожиданий последующих действий со стороны юноши. — Итак, я весь во внимании. — начал Фёдор, присаживаясь рядом. — Зачем весь этот цирк? — целью было не дать Мори встретится с ним, неоспоримо, однако мотив до сих пор осталась неизвестным, за исключением глупой ревности и собственничества. — Я хотел, чтобы вы не пошли к нему. — Это очевидно, но речь о причине. — но Осаму не ответил, оставляя профессору время на собственные размышления. — В таком случае, мне стоит уйти, как только я закончу? — Нет. — в спокойным, на первый взгляд, тоне сквозила тревога. — Я слушаю. — окончив бинтование, Фёдор положил все необходимое обратно в аптечку, а затем вновь повернулся, обращая взор на пациента. Но тот, в свою очередь, до сих пор молчал. — Так, — юноша достал телефон из кармана больничного халата, набрал чей-то номер и холодным тоном сказал, — Бар отменяется, я остаюсь на ночную смену из-за одного пациента. — в ответ мужской голос лишь спросил: «Дазай постарался?», но профессор не ответил, скинув трубку. — Теперь ты уверен, что я останусь? — Осаму лишь молча кивнул. И, спустя пару минут гробовой тишины, ответил: — Мори очень опасен. — Верно. — Вам не стоит с ним видеться. — Согласен. — Зачем вы согласились на встречу с ним? — Не соглашался. — Я не хочу чтобы вы с ним виделись. — Что, за исключением смертельной опасности моей жизни, что мешает мне видеться с ним? — Я не хочу отдавать вас ему?.. — нарочито тихо произнёс пациент, не отдавая отчета своим словам. — Отдавать меня? Забавно, я никому из вас не принадлежу. — Фёдор поднялся с кресла, — Что ж, мне стоит тебя покинуть, мне нужно заглянуть ещё кое-куда. — предполагая, что большее исчерпывающего его любопытство ответа он не дождётся, тот поспешил к дверям. — Останьтесь со мной. — больше прозвучало, словно то был приказ, однако профессор мог с легкостью отказаться, но вспоминая себя на месте этого мальчишки. Как жалко в ком-то видеть себя прошлого, слабого и глупого. Юноша выдохнул, морща лоб, и ответил: — Я останусь пока ты не уснёшь. — в безмолвии, пациент устроился на кровати, укрылся одеялом, и сомкнул глаза, стараясь изобразить максимально правдоподобный сон. — Сказки рассказывать не стану, мне по душе реальные истории. — Расскажите что-нибудь интересное о вашей работе. — попросил Осаму. — Так уж и быть. Это было. около года назад, — начал свою тираду Фёдор, — кажется, ее звали Энни? Она была нездешняя. Она страдала шизофренией. — продолжал тот. Минута за минутой Дазай все больше и больше проваривался во мглу, оставляя тревоги о скором исчезновении доктора на потом. И вскоре, к счастью Федора, пациент и в правду уснул. Профессор поднялся и насколько это позволяла не новая дверь, тихо вышел из палаты.