Любовь, несущая проклятье

Османская империя

      Под зеленой кроной с широко круглым стволом чинары высотой в пятьдесят метров от палящего восточного солнца, укрывались два подростка, сидевших на расстеленном на земле коричневом кафтане. Их негромкие разговоры приглушались щебетанием зеленушек и синиц, шелестом невысокой травы.       — Смерть шехзаде отпечаталась на лице дяди Мурада несмываемой грустью. Не представляю, как можно пережить потерю сыновей; одного за другим. Что за злой рок преследует нашу семью…       — Эта трагедия и на тебе отражается, Лале. Ты часто молчишь и глядишь в даль… — беспокойство в голосе Аслана было с оттенками ревности. Ему отчего-то казалось, что девушка была влюблена в Хасана, потому горе поселилось в ее светлой душе.       — Конечно, — носик девушки морщится, а плечи содрогаются. — Смерть… она будто следует за нами по пятам, Аслан. Моя мама, мои кузены. Не успеваешь оправиться от одной, как следует другая.       Слёзки блестят в больших миндалевидных глазах. Аслану становится противно от самого себя; конечно ее сердечко разбито, ведь действительно, все так оно и есть, смерть не оставляет ее семью. Юноша бесцеремонно и без всякого умысла притягивает подругу к себе, заключая в теплые медвежьи объятия, позволяя ей разрыдаться у себя на груди.       — Все хорошо, Лале. Я буду всегда рядом, чтобы стирать с твоего лица печаль и вытирать твои слезы.       — Ох, Аслан, как мне повезло… — отстраняясь, девушка заглядывает в его добрые и теплые зеленые глаза, без слов оказывающие нужную поддержку. — Без тебя мне было бы очень и очень одиноко.       Тыльной стороной ладони Аслан проводит по бледной мокрой щеке и дыхание его замирает; она прекрасна, когда смеется, очаровательная, когда злится, и неимоверно трогательна, когда плачет. Юноша пугается от оборотов, что набирает стук его сердца, и каждый стук доносит ему то, что и без того лежало на поверхности все это время — он любит ее! Любит!       Лале улыбается сквозь слезы своей лучистой улыбкой, но потом опять глядит в даль с задумчивым видом и хмурит бровки, будто пытается разглядеть ответы на множество своих вопросов где-то там, на горизонте.       — Сегодня приезжает шехзаде Мехмед, единственный оставшийся сын падишаха.       — Знать не знал, что есть еще один шехзаде…       — Мехмед жил во дворце лет до пяти-шести, я совсем плохо помню его, но говорили, что он слабый и болезненный. Потом он был отправлен в Амасью. Окреп ли он, чтобы продолжить династию османов и властвовать после отца? Будет ли достоин своего покойного брата?       — Лале, — юноша касается длинного локона, колыхающегося на ветру. — Не тревожься о таких вещах. Дай Аллах, есть кому беспокоиться. Множество слуг, пашей, беев и иже прочих. Единственное, как бы и шехзаде Мехмед руки твоей просить не стал. Я бы этого не хотел…       Лале поднимает свой пораженный взгляд на друга, который постепенно краснеет, видимо, осознав, что только что сказал, и, испытывая неловкость со смущением, поспешила с ним попрощаться, собирая в руки подол траурного платья.       — Мне пора, скоро Шахи-хатун спохватится меня…       — Лале! — окликает он ее, ощущая необходимость в признании, следуя зову юного и чистого сердца, раз уж начал, заглушающего разум; любовь между рабом и госпожой невозможна нигде, кроме как в сказках. — Ты придешь завтра?       — Посмотрим… — уголки губ приподнимаются на прощанье.       Дворец был объят суетой. Положенный траур по погибшему шехзаде Хасану никто не отменял, однако, для продолжения династии, для крепости положения султана на троне, необходимо было представить нового наследника как можно скорее, пока враги, как коршуны, не налетели. Слуги мельтешили, готовя покои для нового шехзаде Мехмеда, гарем всполошился и наполнился живым гулом.       Заметив неспешно бродящую по коридорам воспитанницу, с любопытством наблюдавшей за суетой, Шахи-хатун немедля позвала девочку и стала подгонять.       — Ты, как член семьи османской династии, вместе с кузинами и дядей должна встречать шехзаде. Так велел падишах. Скорее, Лале, идем!       — Хатидже и Хафса уже готовы?       — Ох, негодница, госпожи, в отличие от тебя, проблем не доставляют. Вечно бродишь, где не пристало…       — Шахи-хатун, не все способны так скоро вернуться к прежнему укладу жизни после пережитой трагедии, — надувая от обиды губы, молвила Лале, уже в своих покоях глядя на подготовленный наряд цвета желтой трясогузки. — Я не надену это, я ношу траур по брату.       Шахи-хатун драматично схватилась за голову, обращаясь к служанке за спиной Лале.       — Послушайте ее только! А отец, что сына третьего потерял, не в трауре по-твоему? Надевай, Лале-хатун, иначе сочтут, что шехзаде Мехмеда не уважаешь, прибытию его не рада.       — Может и не рада… — только терпеть и дальше препирательства с ней никто не собирался; служанка взялась переодевать девчонку.       В гостевой зале, где раз в неделю падишах собирал членов своей семьи вместе, уже стояли нарядные красавицы — восточные принцессы — Хатидже и Хафса. Хатидже постарше года на два, Хафса же ближе по возрасту Лале. За их спинами, склонив головы, стояли и служанки, не смеющие поднимать взора, пока к ним не обратятся. Девушка поспешила к кузинам, ощущая облегчения, ведь не будет выделяться на их фоне из-за цветастого платья, султанш тоже вырядили в праздничные цвета.       — Лале!       — Пришла. Неужели.       — Госпожи, — Лале заняла место рядом с Хафсой и прикусила губу от строгого взгляда Хатидже.       — Я видела, как ты сбегаешь с уроков, кузина. Если увижу опять, расскажу лале Мухитдину, — почти черные глаза Хатидже блестели недобрыми огоньками, но Лале не успела и рта открыть, как вошел султан. Мурад в великолепном кафтане из зеленого бархата и белом тюрбане с огромным рубином посередине. Девушки одновременно склонились перед ним.       — Мои райские розы, самые прекрасные в мире создания, — улыбка, которую можно было разглядеть за темной густой растительностью на его лице, увенчанную серебряными нитями, была печальной и в какой-то степени смиренной. — Аллах, да будешь Ты благосклонен к моим любимым девочкам.       — Повелитель, пусть Всевышний вознаградит Вас здоровьем и долгими годами жизни за Вашу доброту, — Лале так хотелось выразить свою любовь и поддержку повелителю, что смолчать не смогла. Возможно, из-за таких моментов, вызывавших ревность Хатидже, девочка находила повод придраться к кузине.       — Лале, правильно что ты здесь, — султан послал ей теплый взгляд и завел руки за спину, обращая взор к парадным дверям.       — Шехзаде Мехмед-хан Хазретрели! — известила стража, и в дверном проеме показался длинный худощавый юноша в небольшой чалме под цвет серо-серебряного костюма, с неуверенностью шагавший к отцу, цепляясь одной рукой за свой широкий позолоченный пояс.       Лале с любопытством изучала это лицо с тонкими чертами, узким носом и темными глазами, в которых читалось опасение. Мехмед не был похож на Хасана или Аллаэдина, но черты падишаха все же улавливались в юном шехзаде.       — Сын, добро пожаловать домой.       — Повелитель, — прежде чем шагнуть в объятия к отцу, Мехмед склонился перед ним. — Как жаль, что повод моего возвращения омрачен гибелью моего брата Хасана.       — Увы, никто кроме Аллаха не ведает, сколько нам отмерено. Но я надеюсь, Всевышний милостив и дарует тебе долгие годы. Однажды Он уже это сделал и, видимо, для этого самого момента.       Мехмед еще не дорос до отца, он был всего на пару лет старше Лале, но выражение его лица было как у человека, повидавшего много на своем веку. Неудивительно, ведь он был самым младшим шехзаде, самым болезненным, однако спасение от хворей не гарантировало сохранность жизни Мехмеда; в любой момент могли явиться палачи. По закону Фатиха, младшим шехзаде не жить, стоит старшему взойти на престол. Может ли такая жизнь в вечном ожидании смерти не оставить следа?       Но Аллах действительно смиловался над Мехмедом.       — Мои прекрасные сестры, я рад снова видеть вас, — Мехмед подошел к девушкам, коснулся нежно румяных щечек Хатидже и Хафсы, затем глянул и на Лале. — Кузина Лале, ты почти не изменилась, все тот же ангельский лик.       — Шехзаде, вы озарили светом наши дни, полные мрака и скорби, — начала Хатидже.       — Дай Аллах, вы с нами надолго, — подхватила Хафса.       — Теперь мы можем быть уверены, династия османов будет продолжена вами, дорогой кузен, — пролепетала последняя.       Лале спешила к Аслану, чтобы поделиться впечатлениями о новом шехзаде; приятными впечатлениями, надо признаться, ибо кузен проявил себя воспитанным и вежливым, сочувствующим. Она преодолевала благоухающий сад султана, неслась по аккуратно подстриженным газонам, по мраморным плитам, выложенным красивой мозаикой, мимо небольших фонтанчиков с журчащей водой. Аслан должен был быть в конюшне, помогать с подготовкой подарка падишаха, но вдруг у крепкого ствола кипариса остановилась, глядя, как несколько стражников ведут двух мальчиков в сторону казарм; тот, что постарше, был связан по рукам и все тормозил солдат, брыкаясь подобно дикому волчонку, пока один из стражей не пнул его в колено.       — Что вы творите? — возмущенно охнула Лале, не сдержавшись от увиденного. Солдаты застыли и мигом опустили взгляды в землю, поскольку запрещалось им глядеть на женщин и девушек гарема, и только ясные голубые глаза пронзили девушку своим взглядом так, что сердце ее на миг замерло; высокий и хорошо одетый юнец, хотя и потрепали ему внешний вид, с перевязанными сзади темными волосами, наконец, перестал брыкаться и чуть было не склонился следом перед бойкой девчонкой.       — Госпожа, простите, вам не следует здесь быть.       — А вам не следует обращаться с аджеми-огланы таким образом, — отлепив взгляд от красивого юноши, маленькая и хрупкая госпожа вскинула голову вверх. — Их вырвали с родных земель, и нам следует проявлять понимание, терпеливость и гостеприимство. Уверена, падишах не обрадуется вашей грубости, ведь вы тем самым порочите его репутацию.       — Да накажет нас Аллах, госпожа, если мы осмелимся, — покорно промолвил другой стражник и опустил руки на плечи чужестранцам. Юноша поразился еще больше, ведь они послушались девчонку! — Принцы, пожалуйста, следуйте за нами. Казармы уже близко.       Маленькая копия старшего послал Лале лучистую улыбку и поразил ее тем, что прекрасно владеет турецким.       — Мне нравится у вас, здесь красиво и вы красивая.       — Шагай, Раду, — прорычал старший, сделав вид, будто вовсе и не любовался только что с восхищением девчонкой, что с локонами карамельного оттенка и ангельским личиком. Юноша презирал османов, и ничего не могло это изменить, даже столь прекрасный ангел, заступившийся за них. А раз солдаты услужили ей, значит девчонка не простая, а дочь, скорее всего, злейшего врага Европы — султана!