Османская империя
1451–1452гг
Султан Мурад II скончался в феврале 1451 года после 30-ти летнего правления, которое запомнилось как славное и справедливое правление, в войне и в мире, верно держа данное слово, с безжалостной местью врагам веры. Смерть султана не была от многочисленных заболеваний. Он не страдал, как его отец, и во дворце шептались, что это милость Аллаха, судившего его за благочестие, добрые дела, которые он совершил на благо простого народа, и за сочувствие, которое он выражал неимущим. Прежде чем начались подготовки к похоронам умершего правителя, во дворце в первую очередь организовался джюлюс, — первый из церемониальных обрядов возведения султана на трон, который проводился как можно быстрее, поскольку похоронами руководить должен был новый султан. Джюлюс проводился примерно после трёх часов после восхода солнца, и церемония интронизации проходила в том же месте, где и похороны умершего султана после полуденной молитвы. И совершённым весь процесс вступления на престол нового султана считался после того, как военным, присягнувшим новому султану, выплачивались обещанные денежные вознаграждения. Мурад II оставил после себя хорошие ресурсы и процветающую страну, благодаря чему в первый же год правления Мехмед занялся осуществлением давно поставленной цели — захват Константинополя. Лале стояла в позе, в которой можно прочитать раскаяние и сожаление; голова опущена вниз, взгляд уставлен в пол, плечи поникшие. Вот только внутри сожаление было не от сделанного, а от собственной неаккуратности, отчего её поймали за недопустимым занятием — рисованием портрета. Кизляр-ага Кенгиз, умудрившийся стать любимчиком исполняющей обязанности управляющей гарема Хатидже-султан, зачем-то следил за девушкой. И, заметив в жемчужном павильоне за рисованием портрета, тут же отправил за султаном Мехмедом. Конечно, о слежке Лале ничего не подозревала и продолжала старательно выводить портрет своей матери, пришедшей недавно к ней во сне; надо же, ведь она была уверена, что забыла навсегда этот прекрасный лик и нежный взгляд карих глаз. И, среди упоительной тишины раздаётся грохот, Мехмед с сопровождающими стражниками бесцеремонно врывается в тайную обитель. Лале молчала и не двигалась, пока султан с минуту изучал почти законченный портрет Айше-султан. Стража стояла по обе стороны дверей, готовая схватит её про попытке сбежать. Там же наблюдал и Кенгиз-ага — высокий, худощавый, остроносый; глаза почти чёрные, с недобрым блеском и неким предвкушением. — Это твоя мать? — строгим низким тоном, требующим немедленного ответа, спросил Мехмед, изучая теперь кузину, прищурив глаза. Он стал статным и мужественным, отрастил небольшую растительность на лице, взгляд сиял умом и решительностью. — Да, повелитель, — пробормотала Лале, благодарно обращаясь к Аллаху, что с ней не застали Аслана и Влада, и портрет с ними, который только недавно был закончен. — В Исламе строго запрещено изображать людей. — Да, повелитель. И любое ваше наказание будет справедливым… Мехмед обернулся на слуг и жестом руки велел им пойти прочь. Стража закрыла за собой двери и Лале затаила дыхание, всё ещё боясь пошелохнуться. Его дыхание чувствовалось на затылке, он был так близко, что девушка ощущала жар, исходящий от его тела, аромат сандалового масла. — Это твоя мать, кузина? Лале вдруг вскинула голову вверх и наткнулась на смягчившийся взгляд. В её же глазах заблестели слёзы. — Она приснилась мне, повелитель. Я боялась, что забыла. Вы её помните? Мехмед разглядывал лицо Лале, ставшей такой же красавицей, как и покойная Айше-хатун. Конечно он помнил свою тётку; не только из-за того, что видел её в кузине, но и от того, что мало в ком было столько добра и тепла. Во дворце никто не считался с его собственной матерью, никто не уважал её, кроме Айше-султан… — Помню, Лале-хатун. Мехмед перевел дыхание, вновь повернувшись к картине. Порядка в стране не жди, если не можешь его придерживать в собственном гареме, но как можно наказывать тосковавшую по матери дочь? Особенно, когда тебе знакомо это чувство. — Я велю кизляру-аге помалкивать. А ты спрячь это, чтобы я больше не видел. У Лале от облегчения закружилась голова. Уж чего она не ожидала от повелителя, так это подобной благосклонности. Она чуть ли не рухнула на колени, поднося подол его платья к губам. — Нет слов, чтобы выразить мою признательность, повелитель… Мехмед взял за плечи кузину и поднял её на ноги, цокая языком. — Я готовлюсь к серьёзному походу. Хочу захватить Константинополь. И мне очень не хотелось бы отвлекаться на подобные вещи. — Аллах поможет тебе, наш дорогой султан, покорить поставленные цели. Я буду осторожна впредь. Мехмед ещё несколько секунд глядел на неё, прежде чем коснулся губами прохладного лба. Неизвестный порыв нежных чувств переполнял внутри, будто побеждая часто сгущавшиеся в сердце тучи. — Я пошлю за тобой и Хатидже после утреннего намаза. Позавтракаем как раньше в детстве, — сказав это, султан пошел прочь, оставляя пораженную Лале одну. Из-за подготовки к походу, Лале редко удавалось видеться с Асланом и Владом. Девушка очень по ним тосковала, особенно по своему валахскому принцу. При встречах с Владом ей не составляло труда верить, что они преодолеют все трудности и смогут быть вместе, но когда разлучались, слова кузины вновь и вновь напоминали, что Лале принадлежит османской династии, и судьбой своей распоряжаться никто права ей даст. В одну из тех редких встреч, когда удалось выкрасть несколько минут, красавец Аслан с лучезарной улыбкой демонстрировал новые умения мечом, а Влад сидел рядом с ней, незаметно поглаживая её длинные шелковистые волосы. И в душе разливалось такое спокойствие, такая уверенность в завтрашнем дне, что у Лале кружилась голова от счастья. Тем не менее, беспокойство за этих двоих глубоко спрятать не получалось. — Вы будете участвовать в битве… Это заставляет стынуть кровь в жилах. — Грустно молвила она, наблюдая за другом, молотившим мечом воздух. — После похода Мехмед отправит меня домой. Думай только об этом, потому что я намерен забрать и тебя, — отозвался Влад совершенно уверенным тоном. — Я… — Лале повернула голову к Владу, и во взгляде читалось чувство вины, вспыхнувшее в ней. Желая быть благодарной за проявление понимания и доброты, Лале, кажется, оказалась неправильно понятой султаном, недавно приславшим ей набор из драгоценного колье с изумрудом и сережёк. Это её пугало и оживляло в памяти то, что произошло несколько лет назад… Если такое повторится вновь, никто уже не придёт на помощь, никто не посмеет выступить против падишаха. Только мысли свои пришлось оставить при себе, чтобы не селить тревогу и во Владе. — Знаю, что он не отпустит меня. Тем более с тобой. — Я тоже это знаю, — согласился Влад и как-то резко повеселел, вызывая у Лале замешательство. — Поэтому, мы у него спрашивать не будем. — Чего спрашивать не будете? — запыхавшийся Аслан плюхнулся с друзьями, опираясь на меч, с видом победителя. Видимо, воздух поразить ему удалось. — Как я держу такую отличную форму? — О, это мы и так знаем, — отмахнулся Влад. — Опустошаешь запасы еды и половину пахлавы солдатской съедаешь! Аслан стукнул друга в плечо, и смеясь обратился к подруге. — Пощупай его живот! Вон где вся пахлава. А вечно на меня валит! Лале захихикала, взъерошив волосы Аслана, и покачала головой. — Вы оба хороши в этом деле! Скоро врагов не мечом поражать будете, а своими животами давить! И вновь воцарилась та самая гармония; любовь и теплота, которые девушка так ценила и испытывала с этими двоими. Мир её опять освещало солнце не смотря на стужу за окном, а душа светилась ярким светом. И твёрдая решимость поселилась, что сбежит с Владом хоть на край света, если иначе им вместе не быть. Мехмед стоял у большого зеркала, пока слуги застегивали на его кафтане жемчужные пуговицы. Он глядя на свой профиль с небольшой величественной горбинкой, тонкими губами, острым подбородком. Самолюбование — грех, Аллах подобного не терпит, но всё же сложно верилось, что из некогда хлипкого мальчишки вырос такой крепкий мужчина — настоящий султан и будущий великий завоеватель. Он приумножит победы великих предков. Именно ему предписана такая судьба. В дверь дважды постучались. — Входите, — оторвавшись от отражения, он бросил скучающий взгляд на кизляра-агу. Ему совсем не нравился этот евнух, склонный к грязным интригам и сплетням. И совсем неясно, отчего Хатидже так привязалась к этому Кенгизу. — Повелитель, позвольте… — евнух просеменил в покои, не поднимая головы. — Чего хотел? Я спешу. — Лале-хатун, повелитель… Мехмед немедленно вскипел, ярость взорвалась в его груди, он даже было замахнулся на него. — Разве я не говорил оставить её?! Ты кем себя возомнил, чтобы за госпожами шпионить и сплетеи грязные пускать?! Кенгиз вновь склонился, чуть ли не вдвое. — Повелитель, не гневитесь… в этот раз действительно важно… — Замолчи! — на евнуха оказался направлен указательный палец, украшенный массивным перстнем. — Это последнее предупреждение. Лале-хатун станет моей хасеки, как только получу фетву и ещё одно грязное донесение сочту за собственное оскорбление! Ты понял? Узкие глаза Кенгиза стали так широки, что ещё немного и выпали бы на дорогой персидский ковёр. Немедленно откланявшись, евнух попятился назад к двери и поспешил с новостью к своей госпоже.