Трое на двуспальной кровати. Второй финал

Вообще-то, Даниил Маркович несколько растерялся, но при этом был, как ни странно, счастлив. Может быть, впервые так полно счастлив с момента отношений с Этери. То есть прошло очень много времени с его всеобъемлющего счастья. Он было уже и привык к тому, что было: хорошая жизнь. А вот смотрел, как Аня отпускает своих малышей и улыбался. Дождался, когда переобуется, пристроился рядом и чуть позади, идя за ней вдоль бортика к выходу, заговорил: - Как тебе роль тренера? - Ой, Дань, я пока не понимаю,- искренне попыталась объяснить девушка.- Это все-таки странно. И совсем не то же самое, что, допустим, мастер-классы. Он понимал,о чем говорит Аня. Действительно, близко не одно и то же. - Что ближе к душе? - Да и тоже не поняла пока,- толкнула дверь с катка.- С одной стороны, мастер-класс намного легче эмоциональнее. Проще быть сдержанной и понимающей. Они - чужие. - Ответственности нет,- добавил Глейхенгауз. - Может быть,- Щербакова пробовала мысль на правдивость.- Но скорее даже не так. Я всегда выкладывалась максимально на мастер-классах. очень старалась. Здесь, на льду, наверное, даже меньше. Но я от них, тех детей, ничего не ждала. Ничего не требовала. А от этих - жду. Как будто сама себе дала обещание раскрыть их максимум. И боюсь. Резко остановилась, развернулась к мужчине: - Дань, ты боялся, что я не смогу полностью раскрыться? Потрясающий вопрос по мере неожиданности. Чего он боялся? Наверное, того, что после перелома ноги не вернется. А больше, кажется, ничего. Немного боялся, что здоровья не хватит на олимпиаду, но так, фоном. Переживал после, когда она мучилась с травмами, грустил, когда решила завершить. Но никогда не сомневался, что уж Аня-то, если придет, если выйдет на лед, если начнет выступление, возьмет максимум, который ей подвластен, пусть он будет совсем крошечным, но по-настоящему ее максимумом. - Ты почему-то никогда не давала повода к сомнениям,- улыбнулся с легкой грустью.- Моя самая надежная надежда, Аня Щербакова. - Я старалась для тебя,- согласно кивнула бывшая фигуристка.- Хотела, чтобы ты гордился. - Я гордился. Всегда,- зашли в тренерскую, сняли ледовые куртки,оставили коньки. - Если ты выйдешь, я переоденусь,- напомнила Дане о маленьких женских потребностях Щербакова. - Хоть бы смутилась что ли, как девушке положено,- притворно возмутился Глейхенгауз. - Я допинг-пробы сдавала прилюдно. Думаешь, сильно стеснительная?- приподняла бровь Анна.- Я тебя берегу… Возникла пауза, и Глейхенгауз понял, о чем она. - Мне надо извиниться за тот поцелуй?- меньше всего хотелось просить прощения за то, что сделал, пусть и спьяну. - Чего с нетрезвыми людьми ни случается,- отвергла его предложение брюнетка.- Если не повторится, считай, что не было. - А если повторится?- опасная беседа, тем более, что оба совершенно трезвые. - А если повторится, то я тебе напомню, Дань, что шесть лет назад ты сделал выбор. И живешь с этим выбором в законном браке. - Шесть лет назад ты была ребенком,- попытался оправдаться мужчина. - Мне так не казалось. Ни в семнадцать, когда ты переключился на свою жену, ни в пятнадцать, когда ты изо всех сил служил Этери. Выйди за двери! Мне надо переодеться! А лучше - иди домой! Даниил Маркович мало понял хоть что-то, кроме того, что его выставляют вон, желательно подальше. - До завтра,- простился с девушкой. - До свидания,- и повернулась к нему спиной, то ли, чтобы расстегнуть молнию лыжных штанов, то ли, чтобы просто не видеть. Тихо вышел за двери и направился вон из “Хрустального”. Может, и не надо ему завтра приходить сюда? И вообще, пока не надо. Осмыслить бы, что же на самом деле сказала Анюта, потому что, если принять слова так, как они принимались, то выходило странное: спокойная, уравновешенная, сосредоточенная исключительно на карьере девочка была влюблена, безнадежно и безответно. И предметом ее первого чувства оказался, к несчастью, Даня. Ну, не белиберда ли? Все-таки столько лет! Да он бы точно все понял и заметил! Это же ребенок. Не умеют маленькие девочки скрывать такое. Она бы призналась хоть как-то. Хоть словом, хоть взглядом! Вообще-то, конечно, хорошо, что не призналась, что бы он делал с признанием ребенка? Любить ее в ответ не смог бы, дитя же, а сказать, что не любит, ну, как такое скажешь девочке, которую растил с малых лет? А так они работали спокойно, шутили, радовались. Готовились к главному старту. Выиграли все, что могли бы выиграть. Дошел до машины, сел за руль. И никуда не поехал. Приходил в сознание от того откровения, что свалилось на голову. Нет, не должно быть так. Чего-то не понял. Обязательно поговорит с ней при случае и все выяснит. Точно. Чтобы не было между ними недомолвок. Спроси себя Глейхенгауз, зачем ему эти выяснения, вряд ли бы нашелся с ответом. Самолюбие хотело своей пищи, но и дальнейшая работа, а ведь им еще работать, тоже без точного понимания выглядела не слишком комфортной. и получалось, надо поговорить. Разобраться. Расставить точки над “i”. Хотел уже выехать с парковки “Хрустального”, но снова задумался, вспомнил короткий поцелуй вишневых губ. Было горячо и сладко. И счастье свое вспомнил о того, что Аня рядом. И представил, как они едут в одной машине, куда-то, где это счастье станет полным, безусловным, а поцелуями распробует не только вкус губ, но и шеи, ключиц, груди. Резко втянул носом воздух. Фантазия беззастенчиво раздела девушку, рисуя крепкие полушария молочной белизны, вздернутые возбужденные вершинки розовой плоти. Подцепить языком и услышать испуганно-удивленный вздох-вскрик. Гладить живот и спину, пока рот занят грудями, сжимать выпуклую попку. Заерзал на сидении от неудобства, вызванного слишком откровенными мыслями. То ли выругался, то ли восхитился возможностью такого развития истории. Поймал себя на мысли, что при правильных условиях, совсем не будет возражать против близкого и сладкого знакомства с тем, что навоображал. Нажал педаль газа, пора домой. Настроение было выдернуто-приподнятым во всех смыслах. Сам себе дивился, сам в себе поощрял фантазию. В конце концов, мечтать не вредно, вредно не мечтать. А активно он, кажется, ничего предпринимать не планирует, так что переживать не о чем и терзаться незачем.