Макс открывает глаза

      Макс открывает глаза. Небо над ней глубокое, сине-голубое, красивым градиентом простирается к горизонту, легкие перистые облака манят в далекие дали, где нет тревог, сомнений, тяжелых мыслей. Хорошо так.       Ей давно не было настолько спокойно — словно ничего в этом мире не способно ее расстроить или задеть. Блаженство летнего дня.       Травинки щекочут голую кожу, не прикрытую тканью джинсовых шорт. Солнце не палит, но греет мягко, целует ласково щеки, раскрашивая их раздражающими веснушками. Оно не высоко, не слепит, значит сейчас либо утро, либо вечер. Макс что, уснула на этой мягкой траве, надышавшись свежим воздухом с едва различимыми нотками цветочного благоухания? Где-то рядом, наверное, цветут ирисы.       Макс так лениво оглядываться, но она чуть поворачивает голову и видит коленки. Обыкновенные девичьи коленки, ровные, розовые, подрумяненные на солнце. У нее они никогда не выглядят так совершенно — вечные ссадины, синяки и царапины разукрашивают ноги всякий раз на особый манер, но чтобы сверкать вот так вот, с солнечным бликом — никогда. Она и не думает стыдиться своих ног, и пусть их уже покрывает легкий пушок, Макс не собирается браться за бритву, пусть мама уже намекала, что стоило бы. Зачем? Волоски совсем светлые, на солнце сильнее выгорят, а к вечным ранкам незачем добавлять новые — от бритвы.       Коленки смеются. Их смех шелковистый и струящийся, мягкий. Макс знает, что это не Эл, пусть первым делом думает про нее, но узнавать, кто это на самом деле слишком лениво.       Коленки опускаются на траву, и теперь еще легче представить, что здесь она совершенно одна. Прикрыть глаза, вслушаться в звуки ветра, что играет с травинками, и гонит вперед запах цветов, такой дурманящий, что Макс чувствует себя чуть-чуть пьяной.       Раз рядом цветы, то должны быть и бабочки. Тонкокрылые прелестницы, за которыми все девчонки всегда любят наблюдать, а она — ловить. Конечно же, Макс всегда их выпускает, даже когда хватает голыми руками. Они улетают прочь, оставляя перепачканные в пыльце пальцы и сладкое чувство обладания прекрасным.       Билли бабочек давил.       Сейчас она не слышит ни жужжания шмелей, ни стрекота кузнечиков, ни шумного звона стрекоз, хотя здесь, в траве такого шума не хватает. От осознания такой тишины Макс делается не по себе, и она настораживается. Над головой все то же легкое небо, с похожими на полупрозрачные паруса облаками, впереди — на сколько хватает зрения — океаны зеленой травы, а рядом вытянутые ноги в белых высоких носочках и аккуратных круглоносых туфельках без каблука.       — Почему так тихо? — спрашивает Макс у ног.       — Заметила, значит, — голос знакомый, но не настолько, чтобы сразу понять чей. Наверное, раньше, они болтали совсем немного раз, либо просто учились в одном классе.       У Макс нет подруг кроме Джейн, но она теперь далеко — их поменяли местами как два флажка, воткнутых в карту на стене: из Калифорнии в Индиану, из Индианы в Калифорнию. Теперь с ней рядом какая-то девушка — доброжелательная. Кто это?       Макс приподнимается на локтях, чувствуя покалывание травы, поворачивает голову и видит улыбку. Красивую улыбку чирлидерши Крисси Каннингем, которая пару дней назад плакала, почти выла, в женском туалете так, словно видела галлюцинации или сходила с ума.       А сейчас улыбается так, словно все в порядке, словно не было той странной истерики. Макс это кажется неправильным, как и то, что они вдвоем лежат в траве на холме, хотя та встреча в туалете — буквально — их единственное взаимодействие.       — Что все это значит?       — О чем именно ты спрашиваешь? — улыбка Крисси и правда красивая.       Макс не пялилась на нее на всех этих обязательных сборах и в школьном коридоре. Макс вообще больше ни на кого не пялится — от головной боли сложно сосредоточиться, а усилившиеся кошмары делают из нее живой труп.       Стоп!       Труп.       Она смотрит на яркую, такую подходящую для этого пейзажа, улыбку, но видит совсем другое: переломанные ноги и подол форменной юбки на полу трейлера Мансонов. Это, к сожалению, не первый увиденный ею труп — сводный брат испустил последний вздох на ее руках за неделю до ее четырнадцатилетия.       Макс точно видела Крисси мертвой! Так почему они сидят тут вдвоем?       — Ты же умерла! — выпаливает она, отшатываясь. — Тот фрик, по которому сохнут Уилер и Хендерсон, убил тебя!       — Нет, Эдди хотел мне помочь. Он был мил со мной! Так жаль, что это случилось у него дома. Скажи, я сильно подпортила ему жизнь своей смертью?       Макс не понимает. Она-то откуда может знать это? Да, вокруг трейлера была куча полиции, а она сама, не дозвонившись ни до кого из друзей, отправилась сначала к Лукасу, потом к Уилерам, но всех словно выкрали к чертям, а ее плохое предчувствие давило на барабанные перепонки так сильно, что приходилось смахивать капли крови из-под носа — прям как Эл.       Хорошо, что Дастин оказался тогда дома. Но что случилось потом?       — Я точно видела, что ты умерла! Ты не можешь быть здесь, — Макс пытается говорить спокойно, но чувствует, как паника подступает к горлу, а воспоминания вспышками возникают в сознании: красные всполохи, одышка, как после долгого бега, выученные наизусть строчки любимой песни, руки Лукаса и его испуганное, загнанное дыхание, его оглушающий крик.       Макс ничего не понимает. Что-то ей подсказывает, что она и не захочет вспомнить, но она упряма, ей нужно докопаться.       Она вглядывается в добродушные глаза, отмечает дурацкие голубые тени на веках, которые, кажется, только портят, а не украшают, а губы не накрашены, и, удивительно, потрескавшиеся и искусанные. Самая идеальная девушка Старшей школы не такая уж и идеальная.       Макс не сдерживает смешок, потому что она понимает наконец-то в чем тут дело и не может не вздохнуть с облегчением.       — Это просто сон! — говорит она убежденно. — Я сплю.       — Ты уверена?       Крисси улыбается, но что-то в ее лице неуловимо меняется. От этого становится жутко, но Макс не подает вида.       — С чего бы тебе вообще со мной разговаривать? Даже если предположить, что ты живая. Ты и имени моего не знаешь!       — Знаю, — спокойно отвечает Крисси. — Максин.       И от этого так странно веет интонациями Билли, что ей едва-едва удается скрыть собственную дрожь.       — Просто Макс, — поправляет она по привычке.       — Ну так что, это сон? Ты же всегда можешь проверить.       Не щипать же себя, в самом деле, чтобы убедиться! Это проверенный способ, конечно, но под пристальным взглядом Крисси кажется глупостью. Макс внезапно чувствует себя совсем маленькой рядом с ней, словно их разделяет не три-четыре года, а вечность. Со Стивом, который куда старше, она никогда так себя не чувствует, хотя он тоже красавчик.       Травинки колют кожу бедер и этого должно быть достаточно, чтобы знать, что происходящее — не сон, но Макс сомневается. Она не уверена ни в чем. Ветерок щекочет затылок, треплет волосы, собранные в низкий хвост — она больше не распускает их после того, как Билли умер. Не дает распуститься и себе.       Крисси давно не лежит — сидит напротив, подогнув ноги так, чтобы гладкие коленки смотрят прямо на Макс. Сон или не сон? Макс выбирает самый дурацкий безрассудный способ это узнать — касается нагретой солнцем кожи, сжимает ладонью, впивается коротко стриженными ноготками. Если она не спит, то Крисси подскочит, отстранится, толкнет.       Но Крисси только смеется.       Значит — сон. Можно ослабить хватку на колене, что Макс и делает, но руку не убирает. Просто потому что это сон и тут можно делать, что хочется.       Не то чтобы ей постоянно хотелось трогать коленки девчонок, она ловит себя на таком всего пару раз, и то, во время странных, эмоциональных, ярких помутнений.       Только в ушах почему-то громкий крик Лукаса — болезненный, отчаянный. Он зовет ее по имени, он не просто произносит его, слова вырываются из рта сквозь сжимающееся рыданиями горло — это отчетливо слышно, и эти вопли такие, что ей хочется сделать что угодно, чтобы больше их не слышать. Все, что в ее силах.       Макс понимает, почему Лукас так зовет ее, почему выкрикивает так душераздирающе. Она вспоминает.       В ушах хруст собственных костей.       Крисси умерла — Макс видела ее труп, но вот она сидит рядом с ней на траве под прекрасным голубым небом. В воздухе запах цветущих ирисов и покой.       Лукас просил не оставлять его, но это больше не в ее силах. Выходит, она мертва тоже.       — Нет, — испуганно, растерянно шепчет она, качая головой. — Я не могла умереть! Мне всего четырнадцать!       — Смерть это не волнует, — все с той же улыбкой говорит Крисси, накрывая ее руку на своем колене. — Мне должно было исполниться восемнадцать через пару месяцев. Но это все уже не важно. Посмотри, как тут спокойно. Тут нет никакой боли, это хорошее место.       Как нет, если Макс чувствует ее. Безысходный скулеж Лукаса в ушах так и звенит, и ей хочется все исправить, воскреснуть, только бы не слышать его таким.       — Нет, мне нужно назад! — кричит она, вскакивая. Небо, казавшееся далеким, теперь практически давит и — тон за тоном — темнеет.       — Это невозможно. Ты умерла. Освободилась.       Их план с самого начала мог привести к ее смерти, и она знала, на что шла, но здесь в этом… месте, она чувствовала себя слишком живой, слишком полной. Она столько всего не сделала!       — Где здесь выход? Где выход? — кричит она.       Трава под ногами рябит под натиском усиливающегося ветра. Крисси хмурится и тянет к ней руку, но от этого жеста хочется отшатнуться, потому что он так — до волосков встающих дыбом — похож на то, как свою когтистую лапу протягивал к ней Векна.       Макс бежит. Прочь, с холма вниз, но бескрайний океан травы не кончается и простирается все дальше, со всех сторон, куда не взгляни. Она продолжает перебирать ногами, легкие жжет от этих усилий, и кажется, что это никогда не закончится.       Макс рвано выдыхает, запинается и падает. Не в траву — куда-то дальше, дальше, дальше.