Пятое правило

четыре дня спустя.

             Если плохо — всегда гитара. У Лизы эта фраза выжжена, кажется, на внутренней стороне век; пальцы бегут по струнам, хриплый нестройный голос забирается дрожью под кожу, а в голове на повторе крутится растерянное: «Потому что я люблю другого человека». Лиза справляется с неожиданно обрушившейся на неё болью единственно знакомым для себя способом: запивает водкой дешёвое пиво, горланит с друзьями старые грустные песни и всеми силами старается отвлечься. Получается так себе, конечно, но Лиза старается: смеётся над шутками Виолетты, которая всячески старается её поддержать, подолгу разговаривает с Алисой, которая пытается убедить Лизу в том, что Мишель абсолютно её не стоит, и обменивается на удивление понимающими взглядами с Дашей, которая, кажется, ни капельки Лизу не осуждает.       Ещё Андрющенко прогуливает пары — просто потому что идти на них нет никаких сил, — толком не ест и почти не спит; только бесконечно курит, даже в крепких самокрутках улавливая сладковатый запах духов, пропадает на сомнительных вписках и дёргается от каждого нового уведомления на телефоне. По сто раз на дню обновляет Инстаграм Мишель, новых публикаций в котором нет уже несколько месяцев, глупо перечитывает их переписку — и так же глупо краснеет, когда натыкается на чужие фотографии, — и каждый день силой удерживает себя от того, чтобы не набрать давным-давно выученный наизусть номер.              Мишель из жизни Лизы исчезает так же быстро, как и появилась; Андрющенко понятия не имеет, кого она там любит, но всё равно хочет разбить ему — или ей — лицо, просто ради вселенского равновесия. Лиза знает, что это глупо и бессмысленно; знает, что Мишель не несёт ответственности за её чувства — только за свои; знает, что ведёт себя как обиженный жизнью ребёнок; знает, знает, знает — но при этом всё равно понятия не имеет, как теперь вытравить Мишель из её и без того больной головы.              А потому выбирает саморазрушение — просто потому что иначе не умеет.              Вокруг куча едва знакомых ребят с потока — и как они только умудрились поместиться в съёмную двухкомнатную квартиру Дианы? — плотная завеса дыма — виной тому пластиковая бутылка в руках у Виолетты; и нестройный хор голосов — ни один из которых не попадает в ноты. На припеве Лиза срывает голос — увы, в самом приличном смысле этого слова, — утыкается лбом в корпус гитары и громко кашляет, пока в толпе слышится безобидный смех. А после снова ставит пальцы на струны и допевает песню до конца, пока от выученных наизусть слов по венам растекается обида вперемешку с откровенным непониманием.              Лизе кажется, что она и правда на Мишель сдвинута — прямо как в бессмертной песне времен её детства. Растоптана своими глупыми юношескими чувствами и расплавлена до основания чужими требовательными касаниями; потеряна в фальшивом взгляде и расколота надвое тихим: «Я не влюблена в тебя, Лиз». Андрющенко не знает, говорит ли Мишель правду — она вообще уже, на самом деле, ничего не знает, — но разбираться в этом больше не хочется; хочется только заливать чересчур громкие слова таким же чересчур крепким алкоголем, терзать гитару в наивной попытке склеить своё разбитое сердце и искренне надеяться, что через пару недель станет хоть немного полегче.              На квартире у Дианы дымно и шумно; Лиза передаёт свою старую гитару в руки сидящего рядом третьекурсника, бормочет угрожающе-пьяное: «С ней нежнее, чем со своей девушкой, понял?» — и усмехается от испуганного кивка головы. Затем забирается на диван с ногами и утыкается в телефон: глупо пялится на диалог, висящий первым в закреплённых, шипит сквозь зубы какие-то проклятия и сглатывает мерзкий ком в горле, а после заинтересовано поднимает голову. Из коридора слышится чей-то громкий смех, одобрительные возгласы и хлопок двери, а ещё спустя пару минут через толпу людей пробирается воодушевлённая Виолетта.              Лиза, не сдержавшись, смеётся тоже, потому что у Вилки торчащие вверх волосы, горящие глаза и бутылка какого-то странного пойла в руке; Виолетта падает на диван рядом с Лизой, вальяжно закидывает руку ей на плечо и расплывается в улыбке.              — Будешь?              Андрющенко забирает из чужих рук пластиковую бутылку, откручивает крышку и подозрительно принюхивается.              — Это чё вообще?              Из толпы слышится голос незнакомого парня, который, видимо, и является спонсором продолжения сегодняшнего банкета.              — Самогон, — фыркает он. И добавляет с гордостью: — Дедовский.              Лиза тяжело выдыхает: на языке чувствуется привкус дешёвого яблочного сока, которым она минут двадцать назад запивала водку, голова невозможно кружится, а к горлу подкатывает тошнота — но она, несмотря на своё состояние, всё равно делает несколько больших глотков. В толпе слышится одобрительное гудение, а Лиза заходится кашлем и болезненно жмурится, пока по телу разливается мерзкое жжение; Виолетта, рассмеявшись, хлопает её по плечу, забирает из рук бутылку и тоже делает пару глотков.              Андрющенко упирается затылком в спинку дивана: комната вокруг переливается и кружится, глаза сами собой закрываются, а с кухни слышится какой-то странный грохот; Лиза сглатывает и трясёт головой, всеми силами стараясь не отключаться, а после тянется к телефону, открывает диалог с Мишель и упрямо пытается что-то напечатать — но пальцы, как назло, не слушаются, а буквы отказываются складываться в слова.              — Эй, ты чё там делаешь? — Виолетта с трудом перекрикивает громкую музыку. — А ну дай сюда!              Лиза пьяно мотает головой, сжимает в ладони телефон и жмурится.              — Нихуя, — бормочет. — Нам надо поговорить, понимаешь?              — Наговорились уже, блять, — шипит Малышенко и показательно тычет пальцем в шею Лизы, следы с которой всё ещё не сошли до конца. — Отдай, говорю.              Лиза безуспешно пытается убрать телефон в карман, но Вилка только смеётся — она почему-то гораздо трезвее Лизы, хотя пили вроде бы одинаково, — легко разжимает чужую ладонь и всё-таки забирает телефон; после уходит куда-то в сторону кухни, а возвращается уже без него.              — Отда-а-ай, — по-детски обиженно тянет Лиза. — Ну что за хуйня?              — Завтра спасибо скажешь, — фыркает Вилка. И добавляет с улыбкой: — Если вспомнишь.              Лиза пьяно жмурится и тянет руку к полупустой бутылке, которую передают по кругу, а Виолетта в ответ с силой бьёт Лизу по запястью и отрицательно мотает головой, обращаясь к сидящей рядом девушке.              — Ей не надо больше, — бормочет.              — Да схуяли не надо, — протестующе мычит Лиза. — Очень даже надо! Не слушай её.              Девушка, лицо которой Лизе кажется подозрительно знакомым, откидывает с лица рыжие волосы и несмело улыбается.              — Только немного, ладно?              Андрющенко коротко кивает, забирает из чужих рук бутылку и, выдохнув, снова делает несколько щедрых глотков; затем доверчиво укладывает голову Виолетте на плечо и что-то неразборчиво бормочет.              А дальше хлопок — и темнота.       

***

на следующий день.

             Глаза удаётся открыть лишь с четвёртого раза: Лиза болезненно мычит, переворачивается на бок и подтягивает колени к груди. Голова раскалывается настолько, что сложно даже дышать, в спине почему-то чувствуется тянущая боль, а волнами подкатывающая к горлу тошнота заставляет возненавидеть и себя, и Мишель, и бессменную привычку заливать алкоголем свои неуместные чувства.              Руки обшаривают простынь в поисках телефона, но натыкаются на что-то иное: Лиза медленно поворачивается на спину, тяжело выдыхает и с опаской смотрит на вторую половину кровати. Она — слава богу! — пуста, однако на подушке виднеется чья-то клетчатая рубашка, а чуть ниже — тоненький позолоченный браслет.              Лиза с трудом сглатывает очередной приступ тошноты и закрывает глаза, пока на неё ворохом обрушиваются воспоминания: вот она на балконе целуется с какой-то девушкой, имя которой так и не удосужилась узнать; вот тянет её за собой в свободную комнату и бормочет какие-то бессвязные комплименты, лишь бы только забыться; вот стягивает красно-клетчатую рубашку вместе с майкой и нагло шарит ладонями по телу, всеми силами стараясь о Мишель не думать.              Вот пьяно мотает головой и с силой упирается ладонями в чужие плечи, не позволяя к себе прикоснуться.              Поморщившись от отвращения к самой себе, Лиза с трудом сползает с кровати и плетётся в сторону ванной, растерянно придерживаясь рукой за стену. С кухни слышится чей-то смех; Андрющенко болезненно трясёт головой — слишком громко, — всё-таки заходит в ванную комнату и на выдохе испуганно отшатывается от собственного отражения в зеркале.              На скуле виднеется желтоватый синяк, а бровь метко рассечена — Лиза опирается ладонями о раковину, тяжело выдыхает и бормочет хриплое: «Господи, блять». Вспомнить ещё хоть что-нибудь кроме подробностей спонтанного секса с незнакомой девушкой почему-то не получается; Андрющенко умывается ледяной водой, безуспешно пытаясь прийти в себя, неловко пошатывается и медленно идёт в сторону кухни, откуда всё ещё слышатся громкие голоса.              — Еба-а-ть, — тянет Виолетта. — Живая?              Лиза опирается плечом о дверной косяк и на выдохе закрывает глаза: дружный смех собравшихся в кухне ребят отдаётся в висках тысячью маленьких иголок.              — Я ничё не понимаю, — хрипло шепчет Андрющенко, пытаясь устоять на месте. — Чё у меня с лицом-то?              И снова чужой смех заставляет поморщиться: Лиза делает несмелый шаг вперёд, усаживается на кухонную табуретку и медленно обводит взглядом собравшихся. На кухне — помимо Виолетты, Дианы и Алисы — ещё незнакомый ей парень и высокая рыжеволосая девушка, что при виде Лизы тут же расплывается в улыбке.              — Это ты, блять, виноват, — хохочет Виолетта, когда хлопает рядом сидящего на подоконнике парня по спине. — С самогоном своим!              — Замолчи-и-и, — болезненно тянет Лиза, ведь любое упоминание алкоголя тут же встаёт мерзким комом в горле. — А ты…              Андрющенко не договаривает; парень ловко спрыгивает с подоконника, улыбается и протягивает ладонь для рукопожатия.              — Тёма, — представляется. — Я с Вилкой в одной группе учусь.              Лиза с кривой улыбкой жмёт руку:       — Мудак ты, Тёма. Я из-за тебя нихуя не помню…              Ребята смеются снова, а Лиза, вновь промычав тихое: «Заткни-и-итесь», медленно переводит взгляд на Алису.              — А вы… — морщится, пытаясь хотя бы примерно восстановить картину вчерашнего вечера. — Вас же не было вчера с нами? Или были?..              Виолетта фыркает:       — Были, но не с нами. Я уже заценила, чем они вчера там занимались… Прости господи.              Андрющенко криво усмехается и опускает взгляд, а Диана вдруг с силой бьёт Виолетту кулаком в плечо.              — Стучаться надо, овца!              — Ну чё ж вы такие громкие-то, а?              Лиза жмурится и сглатывает: её крупно трясёт, голова, кажется, начинает болеть ещё сильнее, а стыд за вчерашний вечер смешивается с, на удивление, слишком сильным похмельем — настолько плохо Лизе не было уже очень и очень давно. Спустя ещё пару минут бессмысленной болтовни Андрющенко медленно поднимает голову и упирается взглядом в сидящую напротив девчонку: внимательно её рассматривает, неловко улыбается в ответ на довольную ухмылку и в который раз убеждается, что уж что-что, а вкус на девушек у неё просто потрясающий.              — Тебя как зовут-то хоть? — бормочет стыдливо и хрипло.              — Ну, видимо, Мишель, — девушка с кривой улыбкой пожимает плечами. — Ты меня вчера раза три так назвала.              В кухне моментально повисает неловкая тишина; Лиза смущённо жмурится, одними губами бормочет тихое: «Извини» — и утыкается лбом в сложенные на столе руки.              — Я больше не пью, — хрипит еле слышно. — Отвечаю.       

***

      Спустя ещё где-то час самого болезненного утра в жизни Лизы она с горем пополам выясняет, что девушку, которая так щедро наградила её глубокими царапинами на спине и шее, зовут Юля; а ещё что она учится на втором курсе дизайнерского факультета и что они с Лизой уже несколько раз пересекались в бесконечных коридорах университета, два раза — в местной курилке, когда Андрющенко поделилась с ней сначала зажигалкой, а затем и сигаретой, и ещё один — на какой-то сомнительной вписке около полугода назад.       Когда Юля уходит, Лиза — под дружный смех остальных собравшихся — порывается закрыть за ней дверь; в прокуренном тамбуре бормочет тихие извинения, в ответ получает ласковый поцелуй в щёку — что тут же растекается отвращением по венам — и тихое: «Спасибо, что заступилась вчера». Андрющенко глупо моргает, но не спорит — только коротко кивает, закрывает за Юлей дверь и жалобно прижимается лбом к дверному косяку.              А после возвращается обратно на кухню и, замерев в проходе, тихо бормочет:       — Мне кто-нибудь объяснит, кто мне вчера ебало набил?..              Виолетта громко смеётся, запрокинув голову; затем убирает с лица растрепавшиеся волосы и расплывается в тупой улыбке.              — Ты чё, реально не помнишь?              Лиза пожимает плечами, медленно проходит вперёд и усаживается на освободившееся рядом с Вилкой место на подоконнике.              — Спина только болит, — морщится. — На этом всё.              — Сильно? — Виолетта обеспокоенно склоняет голову.              Андрющенко неловко улыбается: ещё пару лет назад она рассказала Вилке о том, как в очередном бытовом конфликте отец повредил ей позвоночник — и как потом Лиза пережила несколько операций, но, кажется, до сих пор не пережила тот факт, что дорога в спорт ей после этого оказалась закрыта.              — Не критично, — Лиза мотает головой. — Пройдёт. Так чё случилось-то вчера?              — Да бля, — смеётся Виолетта. — Мы пошли за пивом… В четыре утра…              — Сука, ни на минуту оставить нельзя! — Алиса с силой хлопает себя ладонью по лбу.              — А нехуй трахаться в самый ответственный момент!              Лиза негромко смеётся и тут же морщится от непрекращающейся головной боли, пока Артём с растерянным видом переводит взгляд с одной девушки на другую, видимо, пытаясь понять, кто и с кем вчера переспал.              А после выдаёт расстроенно:       — Почему я вчера всех напоил, а секс был у кого угодно, кроме меня?              — Бля, ну соррян, — Андрющенко фыркает. — Не мой формат.              Артём с улыбкой пожимает плечами:       — Так ты тоже не мой.              В залитой полуденным солнцем кухне вновь повисает неловкая тишина; Лиза глупо моргает, Вилка усмехается и бурчит тихое: «Я так и знала, блять», а Артём неловко чешет затылок.              — Ладно, — Лиза нарушает молчание первой. — Но за самогон я тебя всё равно не прощу!              Диана с Алисой, переглянувшись, в унисон смеются, а Лиза на выдохе прижимает ладонь ко лбу.              — Чё дальше-то было, ну?              — А, ну да, — Вилка кивает. — Ну, короче, мы попытались тебя спать уложить, но хули толку-то… Ты попёрлась с нами в конце концов.              — Так, — Андрющенко медленно кивает. — И?..              — До нас на улице доебались какие-то пацаны… Ну, типа, знаешь, сначала зажигалку им дай, потом сигу, потом познакомиться…              — Долбоёбы, — фыркает Артём. — Понарожают, блять.              Лиза усмехается и с силой пихает Виолетту кулаком в бок:       — Ну, и?              — Да хули и, — Малышенко разводит руками, а после чиркает зажигалкой. — Они доебались до Юли, а ты какого-то хуя полезла заступаться. Нет, чтобы поговорить нормально… Еле оттащили тебя.              — Бля-я-я, — Лиза растерянно жмурится. — Видимо, нормально получила, что аж нихуя не помню…              И добавляет, пожав плечами:       — А говорить с такими бесполезно, кстати.              — А по ебалу без предупреждения бить — очень полезно, да?              Лиза, не сдержавшись, смеётся и отбирает у Виолетты из рук тлеющую сигарету; ей всё ещё чертовски плохо, но жить жизнь без никотина всё равно не получается — даже в таком фатальном состоянии.              — Будут знать, — фыркает, затянувшись, — как с дураками связываться. Тем более с пьяными. Тем более со мной.              — Ой, блять, можно подумать, — Виолетта закатывает глаза. — Ты на ногах-то еле стояла. Хорошо, что их всего трое было, а нас человек семь.              Андрющенко смеётся и медленно обводит взглядом кухню: ей, на самом деле, невероятно стыдно — особенно перед малознакомой девчонкой, которую она несколько раз назвала чужим именем, — но Лиза всеми силами старается об этом не думать; в первую очередь потому, что любые, даже самые безобидные мысли всё равно рано или поздно приводят к Мишель.              — А где мой телефон, кстати? — вдруг растерянно бормочет Лиза. — Я же ей не писала вчера?..              — Пыталась, — смеётся Виолетта.              Затем спрыгивает с подоконника и зачем-то открывает дверцу микроволновки — а после с улыбкой достаёт оттуда чужой телефон.              — Ду-у-ура, — тянет Лиза, рассмеявшись. — Нашла, блять, куда спрятать!              — Так ты везде найдёшь, — Вилка пожимает плечами. — Я уже научена.              Андрющенко протягивает ладонь, забирает из чужих рук телефон и с силой жмёт кнопку блокировки. На экране тут же вспыхивает несколько уведомлений: сообщения из многочисленных общих чатов, предупреждение о низком заряде и смс о заканчивающихся на счёте деньгах; а чуть ниже — оповещение о новой истории из Инстаграма Мишель. Лиза тут же меняется в лице, несильно бьёт Вилку кулаком в плечо и показывает пальцем на экран.              — Дай свой телефон.              Виолетта недовольно фыркает, но всё равно тянется к карману шорт — Лиза быстро вводит в чужом телефоне ник Мишель и открывает новую сторис.              — А то, блять, непонятно, что это ты, — бурчит Алиса. — Шпион хуев.              Лиза нетерпеливо отмахивается и вглядывается в тусклый экран: там вид на ночную Москву с пассажирского сиденья машины, громкая музыка с абсолютно непонятными словами, а после, конечно же, Мишель, что плавно крутит руль одной рукой, а во второй держит тлеющую сигарету.       — Чё за хуйня, — бормочет Андрющенко растерянно. — Это кто вообще?              Алиса с интересом заглядывает в чужой телефон и недовольно фыркает, а Лиза жмёт на отметку какого-то профиля в правом нижнем углу и непонимающе рассматривает несколько публикаций. С экрана на неё смотрит невысокая девушка с длинными светлыми волосами — кажется, совсем не типаж Мишель, но Лиза уже вообще ни в чём не уверена, — а под некоторыми публикациями обнаруживаются восторженные комментарии пользователя, ник которого Лиза уже больше полугода знает наизусть.              — Чё, думаешь, она? — Вилка недоумённо чешет затылок. — Или, может, подруга какая…              — Да она сто лет нихуя не выкладывала ни с какими подругами, — Лиза затягивается слишком сильно и хрипло кашляет, — а тут надо же, блять, очнулась.              А Алиса вдруг с улыбкой треплет Лизу по волосам и бормочет будто бы очевидное:       — Это называется манипуляция, Лиз. Погугли как-нибудь.              — Рот закрой, — бурчит Андрющенко обиженно. — Мишель бы не стала… Да и она даже не знает, что у меня есть её Инстаграм.              Алиса пожимает плечами:       — Найти не так уж и сложно. Она специально, отвечаю тебе.              Лиза отдает телефон обратно Виолетте и опускает взгляд: растерянно рассматривает сбитые в непонятной драке кулаки, жмурится и всеми силами пытается игнорировать мерзкое чувство ревности, что тотчас острыми иголками забирается прямо под кожу. Лиза знает, что не имеет никакого права Мишель ревновать, но избавиться от мерзких картинок перед глазами всё равно не может; думает о том, как Мишель, возможно, сейчас касается кого-то точно так же, как ещё несколько дней назад касалась Лизы; как улыбается в поцелуй и показательно прогибается в спине; как прижимается ближе и бормочет на ухо бесконечно-бесстыжие просьбы.              Как вопросительно склоняет голову, очаровательно морщится и постоянно курит; как смеётся с глупых шуток, бросает заинтересованные взгляды и вслушивается в бессмысленную болтовню; как негромко подпевает любимым песням Лизы, откидывает с лица непослушные волосы и плавится в объятиях на заднем сидении машины.              — Ты чё?              Андрющенко трясёт головой, пытаясь избавиться от бесконечных образов перед глазами, морщится и тяжело выдыхает.              — Я скоро ёбнусь, — бормочет жалобно. — Отвечаю.              Лиза, кажется, и правда так больше не может: будто бы её измученный организм держится только за счёт сорванного под гитару голоса, беспорядочного секса и бесконечных провалов в памяти после очередной пьянки; будто бы стоит ей только прекратить бежать от самой себя — и больше ничего, кроме Мишель, не останется.              — Я, конечно, извиняюсь, — вдруг подаёт голос Артём. — А кто такая Мишель?..              Алиса недовольно фыркает и скрещивает руки на груди.              — Тридцатилетняя тетя, в которую эта дура, — показывает пальцем на Лизу, — вляпалась по самые уши.              Андрющенко поднимает замученный взгляд, а после тянется к пустой бутылке из-под пива, лежащей на подоконнике, усмехается и с силой швыряет её в сторону Алисы.              — Блять, да ну не тридцать ей!       

***

три дня спустя.

             Лиза держит своё обещание ровно три дня: стоически ходит на пары — разве что только Полякову, которой выпала честь быть её дипломным руководителем, мастерски избегает, — почти не пьёт и частично возвращается к рисованию. Но в любых, даже самых безобидных рисунках всё равно угадывается Мишель: холодные голубые глаза, светлые волосы или понимающая улыбка — и Лиза ожесточённо портит холсты, замазывая их разноцветными красками, снова теряется в воспоминаниях и по-юношески разбивает кулаки о стены; бесконечно прокручивает в голове вариации их последнего с Мишель разговора, искренне жалеет о том, что вообще полезла к ней со своими дурацкими чувствами, и невыносимо скучает — абсолютно во всех смыслах этого слова.              Но всё равно держится — ровно до тех пор, пока в ночь перед днём рождения — впервые за все полгода! — Лизе не снится Мишель. Улыбчивая и искренняя, она, отвернувшись к окну машины, отстукивает пальцами ритм играющей песни и рассматривает переливающийся размытыми огнями город. Лиза тянет Мишель на себя за подбородок — ей почему-то жизненно необходимо узнать, какого всё-таки цвета у неё глаза, — а Мишель очаровательно смеётся, бормочет что-то ласковое и послушно поворачивается.              Лиза просыпается ровно за секунду «до».              В тёмной, пустой и холодной комнате — отопление ведь до сих пор не включили, а Вилка сегодня ушла ночевать к Даше — она растерянно хватает ртом промёрзший воздух и болезненно жмурится, с силой сглатывая застрявшие в горле нелепые чувства. Осознание произошедшего — того, что у них с Мишель ничего не получится, — вдруг комом обрушивается на её и без того растерянную голову; и Лиза глупо рассматривает свои сбитые о стены общежития кулаки, пока мерзкое чувство собственной для Мишель ненужности с силой бьёт куда-то под рёбра.              Воздух в комнате будто заканчивается, даже несмотря на то, что открытая настежь форточка недовольно скрипит от порывов разошедшегося вдруг ветра; Лиза с трудом сползает с кровати, усаживается прямо на пол и слепо обшаривает толстовку в поисках портсигара. Но тот, как назло, оказывается пустым — Андрющенко упирается лбом в колени, обхватывает себя руками и что-то еле слышно скулит. Не плачет — это, кажется, унизительнее даже, чем её недавние просьбы и уговоры попробовать, — только дышит едва-едва, кусает и без того болящие губы и наивно думает, что если бы у неё была возможность вернуться в прошлое — она бы ни за что не согласилась на эти чёртовы правила.              Не оставаться на ночь, не говорить о личном, не оставлять следов и не влюбляться; Лиза смаргивает непрошенные слёзы и криво усмехается, потому что она самым наглым образом нарушила три из четырёх — а сейчас вот, обхватив ладонями колени, платит накатывающей волнами истерикой за своё неумение играть по правилам. Дыхание сбивается снова: Лиза с силой царапает тыльную сторону ладони короткими ногтями, еле слышно всхлипывает и всё-таки, не сдержавшись, срывается на слёзы — такие же горькие, неуместные и болезненные, как и слова Мишель о том, что она любит кого-то другого.              В голове на повторе крутятся картинки прошедших шести месяцев — от развязных стонов до неловких улыбок; и Лиза морщится от отвращения, с силой сжимая зубы, потому что, на самом деле, не могла даже предположить, насколько далеко это всё в итоге зайдёт. За обрушившейся лавиной истерикой Лиза не замечает даже, как с силой бьёт кулаком по деревянной тумбочке и снова разбивает костяшки; как забивается в угол комнаты и что-то скулит неразборчиво; и как чужие руки хватают её за плечи и с силой трясут, безуспешно пытаясь привести в чувство.              — Лиз, — через пелену мерзких мыслей и картинок наконец пробивается знакомый голос. — Лиза, блять!       Андрющенко медленно открывает глаза: перед ней на корточках сидит Виолетта — растерянная, встревоженная и вновь с по-дурацки торчащими в разные стороны волосами, — а в проёме виднеется ещё более испуганная Даша.              Вилка машет рукой в сторону выхода из комнаты:       — Иди. Я позже приду, ладно?              Даша послушно закрывает дверь с обратной стороны, а Виолетта молча распахивает руки и притягивает Лизу в объятия — Лиза едва слышно всхлипывает, утыкается носом в чужую шею и с силой жмурится, пока такие неуместные для неё слёзы остаются мокрыми пятнами на чужой футболке.              — Ты чё? — бормочет Вилка шёпотом. — Чё случилось-то?              Лиза молчит — признаваться в том, что всему виной просто короткий сон, безумно страшно и стыдно; Виолетта ласково гладит тёмные спутанные волосы, бурчит какие-то проклятия в сторону Мишель и доверчиво прижимает Лизу к себе ближе.              Андрющенко вообще не особо любит прикосновения — особенно дружеские, — потому что для неё дружба — это долгие разговоры на утро после пьянки, раскуренные на толпу последние сигареты и бессмысленные драки с тем, кто имел неосторожность косо на её друзей посмотреть, — но никак не тактильность. Виолетта же, наоборот, проявляет любовь через касания — и, хоть эта очаровательная особенность Лизе никогда не нравилась, сейчас чужие объятия легко разгоняют мрак промёрзшей насквозь комнаты и помогают отпугнуть так неожиданно нагрянувшую посреди ночи истерику.              Лиза тяжело выдыхает, всеми силами стараясь успокоиться: тело её, измученное огромным количеством никотина и отсутствием нормальной еды, мелко дрожит, а мысли отказываются собираться в хоть какие-нибудь адекватные выводы; Андрющенко гулко сглатывает, отстраняется и одним движением стирает со щёк слёзы.              — Соррян, — бормочет неловко.              Потому что для Лизы быть слабой — слишком неудобно и стыдно.              — Нормально, — Вилка мотает головой. — Чё случилось-то?              Лиза поднимает замученный взгляд, выдыхает и бормочет тихое:       — Она мне приснилась просто. В первый раз за всё время.              Виолетта понимающе кивает, но ничего не говорит, а Лиза, сглотнув очередную истерику, устало упирается затылком в пошарпанную стену.              — Не знаю, — шепчет. — Может, со мной не так что-то?       — Да это с ней, блять, чё-то не так! — Вилка рассерженно хмурится. — Ты здесь вообще ни при чём.              И, когда Лиза не отвечает, добавляет:       — Она сама дотянула до последнего, а теперь…              — Тогда, может… — Лиза тяжело выдыхает. — Может, это всё-таки что-то значит? Ну, раз тянула так долго?              — Может и значит, — Виолетта пожимает плечами. — Вопрос в том, надо ли тебе это.              Андрющенко криво улыбается, пока в голове проносится насмешливая мысль о том, что если бы прямо сейчас Мишель написала и попросила приехать, Лиза бы к ней сорвалась ровно в ту же секунду.              — Надо, — сглатывает. — Пиздец как надо, если честно.              Виолетта тяжело выдыхает, молча тянется к карману и достаёт оттуда пачку сигарет; Лиза дрожащими руками вытягивает на себя одну — ту, что по традиции лежит фильтром вниз, — и наклоняется к загоревшемуся огоньку на дешёвой зажигалке. Долгожданная затяжка обжигает горло и приносит такое необходимое сейчас успокоение — Лиза медленно выдыхает дым, вновь упирается затылком в стену и закрывает глаза.              — Вывезем, — бормочет Виолетта еле слышно. — И не такое вывозили.              Андрющенко несмело улыбается, потому что они втроём — вместе с Алисой, конечно же, — прошли гораздо больше даже, чем банальные огонь и воду: пережили кучу сомнительных пьянок, множество долгих разговоров и по несколько раз подряд разбитое сердце; пережили нелепые попытки Лизы переехать жить к своему бывшему парню, паузу длиною в два месяца между Алисой и Дианой и нездоровое помешательство Виолетты на Рони; пережили несколько крупных ссор, парочку драк по пьяни и бесконечные истерики Лизы после её долгожданного расставания.              И даже долгую холодную зиму, когда Андрющенко своими дрожащими от страха руками вытаскивала Вилку из петли — и то пережили.              — Конечно, — Лиза коротко кивает, пока табачный дым мнимым спокойствием растекается по венам. — Но всё равно кажется, типа, знаешь…              — Что так хуёво ещё не было? — усмехается Виолетта.              Лиза криво улыбается и кивает снова; Вилка в ответ подползает ближе, усаживается рядом с Лизой возле стены и на выдохе кладёт голову на чужое плечо.              — Остаться с тобой? — тихое.              Андрющенко вздрагивает — ей ведь и правда по-детски страшно оставаться одной в пустой комнате, — но всё равно упрямо мотает головой. Лиза стыдится своей слабости — и так ведь уже достаточно заставила всех понервничать, — однако наивно не учитывает тот факт, что Виолетта слишком хорошо её знает — лучше даже, чем кто бы то ни был.              — Значит да.       

      ***

             Лиза засыпает не сразу: долго ворочается в кровати, ещё несколько раз бегает покурить и под громкий смех Виолетты рассказывает ей о потерянной в отеле бабочке и наглом официанте, который случайно наговорил себе чуть ли не на пожизненное. Но в конце концов всё-таки отключается; беспокойно прячется в чужих объятиях, привычно вздрагивает всем телом перед сном и легко позволяет Вилке себя обнять — просто потому что эта непривычная поддержка ей сейчас нужнее даже, чем очередная крепкая самокрутка.              Просыпается Лиза наутро с чувством, будто бы вчера она снова ввязалась в какую-то непонятную драку — и потерпела разгромное поражение; переворачивается на спину, внимательно рассматривает лежащую на её талии руку, испещрённую татуировками, и громко зевает. Дверь в комнату открывается минут через пять: удивлённая Даша замирает в проёме, переводит взгляд с Виолетты на Лизу, которые, видимо, по её мнению лежат непозволительно близко для лучших друзей, и непонимающе хмурится.              — Ой, — бормочет удивлённое.              Андрющенко тут же с силой пихает Вилку в плечо:       — Проснись, блять.              Виолетта резко садится на кровати, непонимающе осматривается и поправляет спадающие на лицо волосы — а затем, заметив в проёме Дашу, тут же отрицательно мотает головой.              — Нет-нет-нет, это не то, что ты…              Ответом ей становится громкий хлопок двери. Лиза, не сдержавшись, смеётся, а Вилка, что-то недовольно пробурчав, спускается с чужой кровати; затем усаживается на свою и тяжело выдыхает.              — Меня так это заебало, — бурчит. — Я скоро реально с кем-нибудь потрахаюсь, просто чтобы было за что пизды получать.              — Чур не я, — Лиза усаживается на кровати и скрещивает ноги. А затем вдруг добавляет серьёзное: — Вот ты совсем тупая, объясни мне?              Вилка закатывает глаза:       — Кто бы говорил.              — Логично, что она будет так себя вести, — Андрющенко пожимает плечами. — Ты, во-первых, с половиной нашей общаги переспала…              — Неправда, — перебивает Виолетта. И расплывается в ухмылке: — Даже больше.              — О, господи, — Лиза фыркает. — Ну, я к тому, что… Этот её бывший, блять, забыла как его звать… Изменял же ей, да?              Виолетта зевает, поднимается с кровати и усаживается на подоконник — а после чиркает зажигалкой.              — Ага, — кивает. — Раз пять минимум. А она прощала. Последний раз был в её день рождения…              — Пиздец, — Андрющенко опирается ладонью о кровать и тянется к чужой пачке сигарет. — Ну и чё ты хочешь-то тогда от неё?              — Она охуенная, на самом деле, — сипло бормочет Вилка, затянувшись, — но вот эта вот хуйня меня бесит. Я уже, блять, ни с кем не здороваюсь лишний раз, не обнимаю при встрече, нихуя… Но она всё равно находит повод приревновать.              Лиза тяжело выдыхает и зажимает между зубов фильтр сигареты.              Бормочет невнятно:       — Тут нихуя не сделаешь. Либо принимаешь её и со временем доказываешь, что тебе можно верить, либо…              Вилка угрюмо замолкает и утыкается взглядом в телефон; делает ещё пару затяжек, что-то быстро печатает и пожимает плечами — а затем, будто опомнившись, поднимает взгляд.              — С днём рождения, кстати.              — Ага, — Лиза фыркает. — Спасибо.              Лиза свой день рождения не особо любит и никогда его не отмечает толком: максимум — это прогулять пары и вечером собраться на чьей-нибудь свободной квартире. То же самое запланировано и на сегодня, разве что пропуски потом не придётся отрабатывать — воскресенье ведь.              — Вечером у Дианы? — уточняет Виолетта.              — Конечно, — Лиза кивает и парой глубоких затяжек добивает свою сигарету. — Давно же ещё договорились.              Вилка криво улыбается и снова утыкается в телефон, а Лиза, поднявшись с кровати, плетётся к высокому облупившемуся шкафу с вещами.              — Я в душ, — бурчит тихое. — Кстати, знаешь какой самый большой минус в том, что Мишель меня слила?              Виолетта заинтересованно поднимает взгляд, а Лиза с улыбкой показывает головой в сторону выхода из комнаты.              — Мне теперь снова приходится стоять в очереди.       

***

      

тем же вечером.

      И снова задымленная небольшая квартира в пяти минутах ходьбы от общежития, громкая музыка, играющая из хриплых колонок, и бесконечный смех — студенческая рутина не щадит никого. Только в этот раз Лиза не скидывается на алкоголь и с улыбкой принимает многочисленные поздравления: пацаны из группы притаскивают ящик дешёвого пива, за который они, судя по хитрым переглядкам, не заплатили ни копейки; Виолетта вручает Лизе несколько пачек табака для самокруток, который потом по традиции сама и вытаскает; а Артём снова заваливается в квартиру с набитым бутылками с самогоном рюкзаком — и Лиза ему в ответ шипит тихое: «Если ты снова меня набухаешь — я тебя убью, понял?».              Алиса почему-то задерживается: приходит спустя полчаса после начала всего веселья, негромко переговаривается в коридоре с Дианой и Вилкой, а после, рассмеявшись, проходит в зал — и вручает удивлённой Лизе новую акустическую гитару, на грифе которой глупо болтается чёрный подарочный бантик.              — Серьёзно? — бормочет Андрющенко неловко.              И новая гитара, на самом деле, как нельзя кстати: со старой уже давным-давно облупилась краска, по корпусу пошла небольшая трещина, а вместо многочисленных наклеек остались одни лишь липкие следы — но Лизе всё равно чересчур неудобно. Она осторожно кладёт гитару на диван рядом с собой, поднимается и сгребает Алису в объятия; неловко хлопает её по спине и тут же отстраняется, чувствуя, что, кажется, даже краснеет.              — Спасибо, — тихое.              Алиса смеётся и довольно треплет чужие тёмные волосы:       — Пожалуйста. Это от всех нас, если что.              Лиза переводит взгляд на стоящих рядом Диану, Вилку и Дашу и криво улыбается.              — Спасибо, — повторяет. Добавляет с улыбкой: — Теперь я планирую ни с кем не разговаривать примерно до следующего месяца.              Ребята довольно смеются и, переглянувшись, расходятся по углам: Вилка, как и всегда, занимает самое удобное место на подоконнике, а Даша доверчиво укладывает голову ей на плечо — помирились, кажется; Алиса усаживается рядом с Лизой на диван, а Диана уходит куда-то в сторону кухни.              — Ты как? — Алиса наклоняется ближе к Лизе, пытаясь перекричать музыку. — Мне Вилка сказала, что…              — Сука, — Лиза смеётся. — В разведку вас точно не возьмёшь.              А после бормочет растерянное:       — Уже нормально. Просто переебало что-то… Бывает.              — Поотпустит со временем, — кивает Алиса с умным видом. — Главное никак не пересекаться с ней. А лучше вообще заблокировать.              — Ага, щас! — Лиза фыркает недовольно. — А вдруг…              И замолкает резко, потому что понимает, что никакого «вдруг» в их с Мишель случае уж точно не будет. Алиса тяжело выдыхает и привычно треплет Лизу по волосам — а после расплывается в довольной улыбке.              — Переведу тему, — бормочет. — Мы с Дианкой решили съехаться.              Андрющенко заинтересованно поворачивает голову:       — Ожидаемо, конечно, но я не думала, что так быстро… Поздравляю, получается?              — Получается, — Алиса смеётся. — Всё равно тут до общаги два шага, так что я ничего не потеряю.              Лиза сначала согласно кивает, а после, как и полагается лучшему другу, с силой пихает Алису в бок и шипит тихое: «Но ты всё равно предательница».              — Завидуй молча, — беззлобно бросает Алиса.              И замолкает вдруг, потому что Лиза моментально меняется в лице.              — Бля, извини, я…              — Нормально.              Андрющенко отмахивается и трясёт головой, пока перед глазами мелькают нереалистично-дразнящие картинки о том, как они с Мишель после тяжелого дня вместе возвращаются к ним домой; и, сглотнув, медленно тянется к своему подарку.              Потому что если плохо — всегда гитара.

***

      четыре часа спустя.

      Новая гитара с честью выдерживает студенческое посвящение под бессмертные песни Земфиры; Лиза ещё несколько раз благодарит друзей за, кажется, лучший в жизни подарок — не считая того раза, когда Мишель ей подарила мольберт и краски, которыми Лиза пользуется до сих пор, — бесконечно бегает на промёрзший балкон — потому что Диана вдруг устанавливает табу на курение в квартире — и всеми силами игнорирует дрожь, пробегающую по позвоночнику каждый раз, когда слова очередной песни снова напоминают ей о Мишель.              Хотя, на самом деле, о Мишель Лизе напоминает абсолютно всё: и едва уловимый запах сладковатых духов от малознакомой одногруппницы, сидящей рядом, и тонкие сигареты Дианы, которые она случайно купила в местном магазине, перепутав названия, и серо-голубые глаза — в этот раз, увы, настоящие — сидящего напротив Артёма. Лизе кажется, будто бы Мишель, в очередной попытке её раздеть, неосторожно дотронулась до самого сердца — и что теперь неловко саднить под рёбрами будет, как минимум, до конца жизни; так же, как у Лизы иногда ноет спина на погоду или периодически болит шрам на боку, полученный ещё в давней подростковой драке.              И от очередного осознания того, что Лиза, кажется, даже за даром Мишель не нужна, глубоко внутри вспыхивает желание вновь напиться — напиться и натворить какой-нибудь ерунды, за которую утром будет стыдно всем, включая соседей за невозможно тонкими стенами. Но Лиза неловко трясёт головой — ещё от прошлого раза не отошла — и, в который раз отказавшись от щедро смешанной в стакане Виолетты водки с дешёвым энергетиком, тянется к банке с пивом.              — Заболела что ли? — пьяно бормочет Вилка. — Тебе сегодня двадцать один! Уже даже по закону можно.              Лиза смеётся и отвешивает Виолетте шуточный подзатыльник:       — Мне просто до сих пор за прошлый раз стыдно. Перед Юлей особенно…              — А, — Вилка кивает. — Ну это да. Она ж в тебя, скорее всего…              — Да знаю я! — раздражённо перебивает Лиза. — Не слепая ведь.              И добавляет следом:       — Сука, не жизнь, а турецкий сериал какой-то.              Виолетта громко и пьяно смеётся, запрокинув голову, а Лиза ставит гитару у подлокотника и забирается на диван с ногами. Щёлкает кольцом на банке с пивом, делает несколько глотков и бросает предупреждающий взгляд в сторону Артёма, что тут же тянет руки к гитаре.              — Я осторожно, — лепечет он. И добавляет с улыбкой: — Как с девушкой.              Лиза недовольно фыркает, но кивает — а после устало укладывается на диван и упирается взглядом в натяжной потолок.              — Не шаришь ты, Тёма, — усмехается спустя пару секунд. — Там главное приноровиться.              Виолетта давится очередным глотком своего странного пойла и громко смеётся, а Артём что-то едва слышно бурчит — Лиза переводит на него взгляд, насмешливо дёргает бровями и улыбается от того, как Тёма, моментально покраснев, смущённо опускает взгляд.              — Какая прелесть, — Лиза, опёршись на локоть, свободной рукой хлопает сидящего рядом Артёма по плечу. — Ты мне нравишься.              — Не взаимно, — беззлобно бурчит он в ответ. — Ну, ладно, может чуть-чуть…              Лиза смеётся и снова утыкается взглядом в потолок, пока Артём неловко ставит первый аккорд и бьёт по струнам — гитара в ответ на это издаёт какой-то крайне разочарованный звук.              — Не зря тебе пацаны нравятся, — неразборчиво-пьяно бормочет сидящая на полу Вилка. — Это судьба.              Артём что-то недовольно бубнит и предпринимает очередную попытку поставить аккорд, а Лиза, окончательно заскучав, широко зевает и зачем-то сдирает ногтями этикетку, криво налепленную прямо поверх банки.              Виолетта, заметив это, хохочет:       — Ты чё её трёшь там? Думаешь, там этот, как его… Бля, как называется?..              И пихает Артёма в плечо — тот оборачивается и растерянно хмурится, безуспешно пытаясь уловить нить разговора, а спустя пару секунд наконец понимающе кивает.              — Джин, что ли?              — Да, да, точно! — Виолетта расплывается в глупой улыбке.              Артём пожимает плечами:       — У меня только самогон остался.              Лиза давится очередным глотком, кашляет и смеётся — а после затуманенным взглядом обводит комнату, как и всегда плотно забитую пьяными студентами. Всё происходящее вдруг почему-то начинает её раздражать: и бесконечные самокрутки, и одни и те же песни под гитару, и ежедневные дешёвые драмы; Лиза делает ещё несколько глотков, зачем-то тянется к телефону и кивает сама себе — на часах без двадцати минут полночь.              — Ты сегодня даже хорошо себя ведёшь, — слышится насмешливое, — в отличие от некоторых.              Андрющенко смеётся и переводит взгляд на Алису — та присаживается перед еле живой Виолеттой на корточки, несколько раз щёлкает пальцами у чужого лица и тяжело выдыхает.              — Понятно, у нас труп, — усмехается. — Пошли, уложим её.              Лиза послушно кивает и поднимается с кровати; а после вдвоем с Алисой они помогают Виолетте дойти до комнаты, привычно не обращая внимания на её пьяные оскорбления и бессмысленные попытки спровоцировать очередную драку.              — А где Даша вообще? — бормочет Лиза, когда заботливо накрывает наконец успокоившуюся Вилку пледом. — Вроде же тут где-то была?..              — Да они поругались чё-то опять, — Алиса недовольно скрещивает руки на груди, — она и ушла. Ну, сказала, что скоро вернётся, но я не знаю…              Андрющенко понимающе кивает и показывает рукой на дверь; Алиса щёлкает выключателем и выходит из комнаты первой. Вдвоём они возвращаются обратно в гостиную: Лиза усаживается на пол рядом с Артёмом, отбирает у него гитару и легонько бьёт по струнам — остальные присутствующие тут же уважительно замолкают.              — Я петь не буду, — смеётся. — Отвалите.              В толпе проносится разочарованный гул, а Лиза зажимает аккорд и бездумно наигрывает какую-то мелодию — просто чтобы чем-то занять руки.              — Чё у вас, — Артём с усмешкой показывает головой в сторону комнаты, — минус один?              Лиза, пожав плечами, смеётся:       — Пусть спит лучше. А то опять всех белок соберёт.              Артём кивает и тянется к стоящему на столе полупустому ящику с пивом — а после, улыбнувшись, протягивает уже заботливо открытую банку Лизе.              — С днём рождения, кстати, — бормочет неловко. И добавляет насмешливое: — Самогончику?              — Да иди ты в жопу!              Артём громко смеётся, а Лиза, криво улыбнувшись, делает пару глотков — и морщится от отвращения, потому что алкоголь уже банально не лезет.              — Чё вы, играете? — слышится вдруг голос Дианы.              Лиза заинтересованно поднимает взгляд: большинство ребят собираются в круг, кто-то кладёт посреди комнаты стеклянную бутылку из-под пива, а Алиса недовольно закатывает глаза.              — Ничё не меняется, — бурчит. И следом громкое: — Если соседи опять ментов вызовут — я разбираться не буду, ясно?              Андрющенко громко смеётся и трясет головой, потому что каждая их пьянка уже привычно заканчивается либо бытовым мордобоем, либо беспечными обещаниями местному участковому, что подобного больше точно не повторится.              — Давайте только тогда в правду или действие, — подаёт голос Артём. — В бутылочку скучно.              Лиза согласно кивает, потому что с большей частью присутствующих она так или иначе уже целовалась: с кем-то благодаря бутылочке, а с кем-то просто потому что так захотелось.              — Ладно, — Настя, что, кажется, учится с Виолеттой в одной группе, кивает. — Но тогда на две правды — одно действие, лады?              Андрющенко усмехается, убирает гитару в сторону и достаёт из кармана штанов мешающийся ей телефон — а после кладёт его рядом с собой экраном вверх. С силой раскрученная бутылка показывает сначала на Диану — и той приходится в стыдливых подробностях рассказывать, как она ради Алисы бросила своего несостоявшегося жениха за неделю до свадьбы; затем — на едва знакомую Лизе девчонку с архитектурного, что, закатив глаза от банальности заданного ей действия, послушно целует сидящего рядом парня; а после — на Артёма, который, смущённо опустив взгляд, рассказывает про свою первую школьную влюблённость — мальчика по имени Саша из параллели.              В конце концов бутылка показывает на Лизу; Андрющенко расплывается в улыбке, выдаёт самодовольное: «Действие» — и опускает взгляд на загоревшийся вдруг экран телефона. А в следующие несколько секунд ей кажется, что она основательно перепила; Лиза пихает сидящую рядом Алису в бок, поворачивает к ней телефон и бормочет тихое: «Я же не гоню сейчас, да?».              Michelle:       с днем рождения       )              На часах ровно полночь.       

      ***

      — Не вздумай ей отвечать, блять, — шипит Алиса.              Андрющенко недовольно отмахивается и утыкается в телефон, пока по телу пробегается непонятная дрожь от до боли знакомого имени, возле которого горит многообещающее: «В сети». Сначала вводит короткое: «Спасибо», после удаляет и пишет насмешливое: «Уже соскучилась, что ли?» — а затем недовольно трясёт головой и набирает обиженное: «Не пиши мне больше». Но ни один из этих вариантов не передаёт весь спектр эмоций, что так резко вспыхивают от одного глупого сообщения; Лиза с силой сжимает зубы, что-то недовольно бурчит и переводит взгляд на Алису.              — Дай сюда.              Лиза отрицательно мотает головой, но Алису, видимо, это не особо волнует — она силой отбирает из чужих рук телефон, протягивает его Диане и озлобленно сводит брови.              — Она играется с тобой просто, — бормочет, наклонившись к Лизе ближе. — Ждёт, что ты щас прибежишь к ней сразу, как собачка.       — Нет, — растерянно шепчет Андрющенко. — Нет, она не такая ведь…              — Да откуда ты знаешь, какая она? — фыркает Алиса. — Мы все думали, что она просто боится тебе признаться, а получилось…              Лиза опускает взгляд на сцепленные в замок руки; жмурится, сглатывает мерзкий ком в горле и снова быстро-быстро мотает головой, потому что точно знает, что Мишель бы так с ней не поступила.              — Ей просто прикольно, что ты за ней бегаешь, — продолжает свои нравоучения Алиса. — Хоть немножко гордости найди в себе, блять!              — Да закрой ты свой рот уже!              Лиза неосознанно повышает голос, виновато выдыхает от вспыхнувшей в чужих глазах обиды и с силой сжимает и без того болящие руки в кулаки — Алиса, безусловно, права, но у Лизы эта правда встаёт комом поперёк горла, потому что без Мишель банально не получается.              Без Мишель не получается вообще ничего: ни нормально спать по ночам, ни рисовать, ни привычно теряться на чужих квартирах; не получается без требовательно-просящих касаний, громкой музыки в машине и крепкого «американо» — без практически ежедневных встреч, задвинутого переднего сиденья дорогой машины и сбитого от чересчур ярких эмоций дыхания.              — Мы играем, нет? — аккуратно уточняет кто-то из толпы.              Лиза трясёт головой, безуспешно пытаясь успокоить дрожь в руках, и упирается взглядом в прожжённый в нескольких местах паркет.              — Играем, — кивает. — Действие, я же сказала.              Сидящий напротив парень — лицо знакомое, но Лиза, как обычно, не помнит имени — растерянно хлопает глазами.       — Давай, удиви, — криво усмехается Лиза. — Мне уже, блять, ничё не страшно.              Парень наклоняется к сидящей рядом с ней девушке: с умным видом выслушивает то, что она шепчет ему на ухо, кивает и скрещивает руки на груди.              — Тогда… — бормочет. — Тогда давай ты сейчас сделаешь то, что хочешь сделать больше всего.              Андрющенко резко поднимает взгляд; Алиса шипит злобное: «Бля-я-ять, ну какой же ты дебил, а…» — парень растерянно хмурится, а Лиза резко подрывается с места.              — Ладно, — кивает. Затем переводит взгляд на Алису и выдаёт насмешливое: — В этот раз это даже не моя вина.              — Сама разбирайся, — бурчит Алиса, поднявшись. — Но потом не ной!              — И не собиралась!              Лиза делает резкий шаг вперёд и сжимает руки в кулаки; ребята вокруг тут же притихают, Алиса насмешливо дёргает бровями, будто бы сомневаясь в чужой смелости, а Диана медленно поднимается вслед за остальными.              — Завязывайте, ну, — выдыхает тяжело. — Ещё не хватало.              — Телефон отдай, — цедит Лиза.              Злится — и не понимает даже, на кого именно: то ли на Алису с её бесконечными нравоучениями, то ли на Мишель, которая снова нарушает свои же правила, а то ли и вовсе на саму себя — за нездоровую привязанность, неумение вовремя отпускать и полнейшее отсутствие чувства собственного достоинства.              Диана послушно протягивает Лизе её телефон, цепляет Алису за рукав футболки и бормочет на ухо тихое: «Сама разберётся, ну. Не лезь». Андрющенко раздражённо дёргает плечами и, развернувшись, уходит в коридор — там накидывает поверх рубашки кожаную чёрную куртку, как попало зашнуровывает кеды и с силой тянет на себя обшарпанную входную дверь.              — Да стой ты, — слышится растерянное.              Лиза оборачивается; Алиса выходит за ней в тамбур, скрещивает на груди руки и тяжело выдыхает.              — Нахуя?              — Ну, не просто же так она мне написала, — Андрющенко пожимает плечами. — Может…              — Да не может, блять, — Алиса устало проводит рукой по лицу. — Как ты не понимаешь-то этого? Сначала за Лёшей своим бегала постоянно, теперь за этой будешь…              От неожиданного упоминания знакомого имени — знакомого настолько, что хотелось бы навсегда забыть, — Лиза всем телом вздрагивает. Неприятные картинки первых длительных отношений тут же растекаются по венам тёмной смолой — от дешёвых манипуляций и до побоев, — и Лиза растерянно трясёт головой; вспоминать о прошлом всё ещё чертовски больно.              — Не надо, — бормочет тихое. — Не сравнивай.              Алиса стыдливо отводит взгляд в сторону — понимает, кажется, что переборщила, — и коротко кивает.              — Извини, — бурчит. — Я просто волнуюсь за тебя, понимаешь?              — Понимаю, — Лиза виновато поджимает губы. — Но я, блять, не умею по-другому! Я не знаю как… У меня же по-другому и не было никогда!              — Будет, — бормочет Алиса еле слышно. А после медленно поднимает взгляд и вдруг добивает тихим: — Просто не с ней.              Лиза глупо моргает и опускает голову. Чужие слова — невозможно правдивые, но при этом чертовски болезненные — пробегаются по телу мерзкой дрожью, застревают в горле неприятным комом, а в итоге оседают где-то глубоко внутри; Андрющенко сглатывает и вновь поднимает взгляд.              Улыбается криво:       — Да знаю я.              И с силой хлопает дверью.

***

      Дорога до дома Мишель занимает около часа: сначала пятнадцать минут до ближайшей станции метро — с крайне банальным названием «Студенческая», — после несколько переходов-пересадок, а затем ещё пять минут пешком через благоустроенные дворы Нового Арбата.       В наушниках играет что-то банально-печальное, пространство вокруг чуть размывается — хотя Лиза не то чтобы сильно пьяна, — а неожиданно холодный ноябрьский ветер нагло забирается под ворот тонкой кожаной куртки. Андрющенко останавливается возле многоэтажного дома, глупо задирает голову и смотрит наверх — а ещё спустя несколько секунд, среагировав на звук домофона, воровато проскальзывает в чужой подъезд.       Затем врёт консьержке о том, что пришла к подруге в гости, и, не моргнув даже глазом, называет номер чужой квартиры — а после жмёт в лифте кнопку двадцать девятого этажа. Наушники раздражённо запихивает в карман; сердце глупо грохочет где-то в горле, руки невозможно трясутся, а на языке чувствуется мерзкий привкус алкоголя в сумме с найденной во внутреннем кармане куртки мятной жвачкой.              И Лиза даже близко не понимает, зачем ей всё это — но едва-едва тлеющая внутри надежда на то, что Мишель хотя бы чуточку не всё равно, делает своё дело; Андрющенко останавливается возле входной двери, заносит руку и испуганно замирает. Секунда, две, три; Лиза глупо рассматривает дверь с двумя позолоченными цифрами, растерянно мнётся на месте и с силой соскребает со всех уголков своего дурного разума остатки юношеской смелости — а после выдыхает и наконец осторожно стучит.              Мишель открывает как-то слишком быстро: Лиза нагло шагает вперёд, не позволяя ей закрыть дверь, пьяно опирается плечом о косяк и медленно поднимает взгляд. А в следующую секунду Лизе кажется, что сердце её, и без того слишком быстро стучащее, вдруг пропускает несколько ударов и со свистом падает вниз — прямо к ногам Мишель.              — Вау, — выдыхает растерянное.              Потому что Мишель в платье — коротком и чёрном, — с чуть завитыми волосами, что волнами стекают вниз по плечам, и почему-то щёточкой для туши в руке. Накраситься, судя по всему, не успела; Мишель удивлённо выдыхает, боязливо отступает назад и скрещивает руки на груди.              — Ты что здесь делаешь?              Лиза криво улыбается:       — Спасибо пришла сказать… За поздравление.              Мишель виновато поджимает губы и опускает голову, а Лиза делает несмелый шаг вперёд. Протягивает дрожащую руку с почти зажившими костяшками — ей ведь безумно сильно хочется коснуться Мишель и убедиться, что всё это не сон, — но Мишель отрицательно мотает головой и медленно поднимает растерянный взгляд.              — Нет, — шёпотом.              Лиза сразу же останавливается — словно и правда послушный выдрессированный пёс — и коротко кивает. Коснуться Мишель против её воли она себе никогда не позволит — что бы между ними ни произошло; а Мишель аккуратно кладёт эту дурацкую щёточку на тумбу, стоящую возле стены, и сглатывает.              — Что ты здесь делаешь? — повторяет еле слышно.              Дрожит вся: у Мишель глупо вздрагивают обнажённые плечи, трясутся руки и взгляд бегает из стороны в сторону, безуспешно пытаясь сфокусироваться, видимо, хоть на чём-нибудь, кроме Лизы.              — Не рада?              Андрющенко криво усмехается и вновь внимательно Мишель рассматривает, а в следующую секунду понимает, что они с ней в одинаково-фатальном положении; у Мишель покрасневшие от очевидно выпитого алкоголя щёки, искусанные губы и показательно сбитое дыхание.              Мишель молча мотает головой, а Лиза, пьяно прижавшись косяком к плечу, сглатывает.              — Красивая такая, — бормочет глупое. — Ждёшь ведь кого-то, да?              И осторожно заглядывает в гостиную: а приглушенный свет, какая-то еле слышная фоновая музыка и два бокала для вина — один пустой и нетронутый, а второй наполовину полный — легко подтверждают её подозрения.              — Не тебя, — вдруг шипит Мишель.              Лиза скалится в кривой ухмылке:       — Не пизди. Ты бы не написала мне, если бы…              — Это ничего не значит, — перебивает Мишель. — Я просто…              Лиза понимающе усмехается, потому что прекрасно знает, что Мишель тоже скучает — хоть и, скрестив руки на груди, упрямо отказывается это признавать. Но скучает, кажется, совсем не так, как Лиза: не так, когда хочется поскорее увидеться, крепко обнять и с интересом выслушать, как прошёл день; а так, когда хочется забыться в чужих руках, чтобы наконец получить желаемое, а через пару часов привычно разбежаться, потому что произошедшее между не имеет совсем никакого значения.              Лизе от этого больно — больно настолько, что она не понимает даже, что творит: стягивает с плеч куртку, с усмешкой вешает её на крючок в коридоре и тянет руки к пуговицам на рубашке.              — Лиз… — тихое.              Расстёгивает первую. Пальцы глупо дрожат, а в горле встаёт мерзкий ком из отвращения к самой себе, но Лиза всё равно продолжает, потому что если это единственная возможность остаться с Мишель хотя бы ненадолго — пусть так.              — Блять, да что ты делаешь, ну, — Мишель двумя широкими шагами подходит почти вплотную и с силой хватает Лизу за руку. — Не надо.              Андрющенко медленно поднимает взгляд — неосторожное касание Мишель будто ожогом остаётся на бледной коже — и легко выдёргивает руку из чужой хватки; а после расстёгивает вторую пуговицу. Но Мишель всё равно не сдаётся: придвигается ближе, накрывает своими вечно холодными ладонями дрожащие руки Лизы и мотает головой.              — Пожалуйста, — шепчет, — не надо.              — Я не могу… Не могу, понимаешь? — бессвязно бормочет Лиза, будто в бреду. — Я пыталась, правда, я не…              И, вновь высвободив руки, расстёгивает третью. Мишель стыдливо упирается взглядом в разрисованные будто бы ленивым художником ключицы, нагло выступающие из-под рубашки, сглатывает и плавно подаётся вперёд.              — Скажи, что не хочешь, — Лиза выдыхает и пальцами цепляет четвёртую пуговицу. — Просто скажи, и… Я уйду.              Мишель молчит — только поднимает голову и растерянно смотрит в чужие глаза, пока Лиза грубо топчет в полутёмном коридоре остатки собственной гордости.              — Так нельзя, — шепчет Мишель еле слышно.              Но сама, видимо, не выдерживает — и, протянув руку, кончиками пальцев касается чужой шеи; Лиза сглатывает и тут же подаётся навстречу.              — Я не могу так, — бормочет Мишель. И неосознанно добивает тихим: — Не с тобой.              Но холодные пальцы, вопреки озвученной искренности, плавно стекают вниз по шее, огибают ворот рубашки и касаются выступающих ключиц; и Лиза от таких банальных действий стыдливо плавится, пока по телу разливается желание вновь позволить Мишель остаться следами на шее — и, кажется, где-то под сердцем.              — Я ведь… — Лиза сглатывает, потому что Мишель кончиками пальцев обводит многочисленные татуировки на торсе. — Я ведь сама пришла…              Мишель вновь поднимает взгляд: растерянная и смущённая, она болезненно жмурится и совсем уж неуверенно мотает головой, но Лиза, не выдержав всё-таки, медленно подаётся вперёд, касается губами шеи и самодовольно усмехается от того, как Мишель тут же прогибается в спине.              — Пожалуйста… — шёпотом на ухо.              Мишель беспомощно утыкается носом Лизе в шею и всем телом вздрагивает — Лиза сжимает руки на чужой талии, грубо тянет Мишель на себя и жмурится от неловко-рваного выдоха.              — Я же могу помочь, — усмехается в ответ на чужую реакцию. И добавляет двусмысленное: — Разреши... Разреши мне помочь тебе.              Мишель криво усмехается тоже, а Лиза в этот момент ловит себя на мысли, что на самом деле хотела бы Мишель помочь — но, конечно, немного иначе, нежели она себе представляет.              Мишель молчит — и Лиза, несмотря на кричащую согласием реакцию её тела, терпеливо ждёт ответных действий. Всё происходящее кажется невозможно неправильным — в сто крат неправильнее даже, чем секс с незнакомой девушкой на парковке, — но Лиза всё равно не может сама себе отказать; путается пальцами в чужих волосах, осторожно тянет Мишель на себя и вглядывается в такие неподходящие ей серо-голубые глаза.              Мишель аккуратно отстраняется — сердце Лизы в этот момент глупо пропускает несколько ударов — и, окончательно сдавшись, тянет руки ниже. Натыкается на так и не снятую до конца рубашку, криво-болезненно усмехается и поднимает взгляд.              — Блять, Лиз… — шёпотом.              И расстёгивает наконец — символично пятую — последнюю пуговицу.       

***

три месяца назад.

      Лиза с улыбкой дёргает руками и неосознанно прогибается в спине — от стен гостиной в квартире Мишель отталкивается характерный звон.              — Сука, — смеётся. — И почему я постоянно на это ведусь?              — Потому что тебе нравится.              Мишель улыбается и с силой дёргает двумя пальцами цепочку наручников, проверяя конструкцию на прочность. Лиза смущённо жмурится и мотает головой — Мишель в ответ одним плавным движением нависает сверху, оставляет несколько поцелуев на шее и усмехается еле слышно.              — Правда? — бормочет хитрое. — Совсем не нравится, да?              И несильно прикусывает кожу — а затем помещает на шею свободную руку и легонько надавливает. Лиза резко втягивает носом воздух, бёдрами подаётся навстречу чужому колену и сглатывает — Мишель самодовольно смеётся.              — Хоть бы раздела нормально, — бурчит Лиза в наивной попытке скрыть смущение — и слишком яркую реакцию своего тела.              Мишель опирается на локоть и, улыбнувшись, ласково убирает с лица Лизы растрёпанные волосы.              — Я не хочу, чтобы тебе было некомфортно, — бормочет мягкое. — Поняла?              Лиза жмурится и коротко кивает, пока такая Мишель — заботливая, неуместно-ласковая и будто бы даже не совсем безразличная — банально ускоряет биение сердца и растекается по венам ещё более яркой — и как будто бы даже первой! — юношеской влюбленностью. Ведь такое у Лизы, на самом деле, впервые: впервые непонятно откуда взявшееся доверие к крайне малознакомому человеку перевешивает любое смущение; впервые ей кто-то подходит настолько, что почти не остаётся желания язвить и пререкаться; и впервые она легко позволяет закрепить свои запястья наручниками у изголовья кровати, не испытывая при этом практически никакого дискомфорта.              Мишель снова нависает сверху, щекочет распущенными волосами лицо и поцелуями спускается вниз по шее: касается губами ключиц, свободную руку запускает под одежду и легонько царапает вмиг покрывшуюся мурашками кожу.              — Если что-то будет не так, — шепчет еле слышно, — скажи. Ладно?              Лиза коротко кивает и, неосознанно дёрнув обездвиженными руками, прогибается в спине навстречу касаниям. Мишель позволяет себе чересчур восхищённый выдох — от которого Андрющенко тут же глупо краснеет, словно подросток, — нагло задирает майку и, спустившись вниз, одним движением заставляет Лизу развести ноги.              — Бля-я-я, — Лиза смущённо жмурится и, выдохнув, подаётся бёдрами вперёд. — Да как ты это делаешь?              Мишель смеётся:       — Делаю что?              Лиза стыдливо не отвечает, потому что Мишель, на самом деле, не делает вообще ничего особенного — не считая, конечно, закреплённых наручниками запястий, — но Лизу всё равно почему-то плавит от каждого её банального прикосновения. Мишель ведёт кончиком языка по торсу, с ухмылкой обводит татуировки, а двумя пальцами насмешливо оттягивает резинку шорт — Лиза что-то недовольно шипит и терпит разгромное поражение в неловкой попытке свести бёдра.              — Сниму?              — Конечно, — Лиза нетерпеливо кивает. — Могла бы и не спрашивать.              — Не могла бы, — передразнивает Мишель.              И Лиза в ответ улыбается, потому что самая главная фишка их крайне странных взаимоотношений с Мишель именно в том, чтобы спрашивать: спрашивать перед тем, как аккуратно — или не очень — коснуться, спрашивать, где и как именно приятнее, спрашивать, когда лучше ускорить движения, а когда, наоборот, остановиться. Наверное, именно поэтому Лизе с Мишель настолько легко и комфортно — и именно поэтому от Мишель настолько тяжело отказаться.              Мишель легко стягивает бессменные спортивные шорты, осторожно касается Лизы двумя пальцами поверх белья и самодовольно усмехается — а в ответ получает шипящее: «Давай без комментариев, ладно?».       — Мы ведь только вчера виделись, — ухмыляется.              — Блять, я же попросила…              Мишель смеётся, одним движением стягивает чужое бельё и оставляет пару поцелуев на внутренней стороне бедра — а после с улыбкой отстраняется.              — Щас, погоди.              Но Лиза ждать едва ли может — хоть это и, увы, был не вопрос; с силой сжимает бёдра, бормочет что-то неразборчивое и растерянно кусает губы. Мишель тянется к лежащей на низком столике рядом резинке и ловко заплетает волосы в хвост — а после под недовольное бурчание возвращается обратно.              — Я протестую, — ворчит Лиза, с силой дёргая руками. И смущённым шёпотом следом: — Мне нравится… тебя касаться.              Мишель снова оставляет несколько поцелуев на бледной коже, легко просовывает ладони под бёдра и придвигается ближе.              Затем, подняв голову, усмехается:       — Мне тоже нравится.              И опускается вновь. Лиза растерянно жмурится, потому что ей и правда слишком сильно нравится зарываться пальцами в густые волосы, с силой давить Мишель на затылок в попытке прижать её ещё ближе и теряться в пространстве не столько от самих касаний, а сколько от чужих хриплых стонов в ответ на собственную грубость — и именно поэтому добровольная беспомощность сейчас вдруг резко оборачивается против неё самой.       Лиза вновь дёргает руками, недовольно что-то рычит себе под нос от громкого звона металлической сцепки наручников и фыркает от насмешливого: «Ты мне сейчас кровать сломаешь… опять». А затем Мишель, с силой сжав ладони на бёдрах, наконец плавно Лизы касается: как и всегда даёт немного времени на то, чтобы привыкнуть, легко ускоряет темп и отталкивается от стен гостиной громким стоном в тот момент, когда Лиза грубо подаётся навстречу движениям.              Невозможность привычно Мишель направить слишком сильно раздражает — но при этом не менее сильно нравится, — и Лиза вновь растерянно дёргает руками; Мишель в ответ нагло ускоряет движение языка и будто бы насмешливо сжимает пальцы на бёдрах, пытаясь таким образом удержать Лизу на месте. Получается так себе, но Лиза всё равно почему-то Мишель уступает: послушно расслабляется, откидывает голову на подушку и стонет еле слышно; Мишель прижимается ближе, плавно скользит языком вниз и грубо толкается внутрь.              Лиза в ответ выдыхает тихое: «Бля-я-я» — и вновь с силой сжимает бёдра; а в голове её снова не остаётся вообще ничего, кроме насмешливо крутящегося на повторе имени. Мишель отстраняется спустя несколько рваных движений: усаживается на кровати, большим и указательным пальцем проводит по подбородку и насмешливо фыркает — Лиза отводит взгляд в сторону.              — Нет, — просит Мишель. — Посмотри на меня.              Андрющенко сглатывает и медленно поворачивает голову; Мишель коротко кивает, опирается на свободную ладонь и вновь нависает сверху, а пальцами второй руки осторожно касается чужой нижней губы. Лиза жмурится и упрямо мотает головой, но под требовательно-тихим: «Пожалуйста» — всё равно моментально сдаётся — и чуть приоткрывает рот.              Мишель оглушает её насмешливым «Умница», и плавно толкается пальцами внутрь; Лиза послушно ведёт языком по фалангам, прогибается в спине и нетерпеливо сводит бёдра в фатальном отсутствии касаний.              Легонько прикусывает чужие пальцы — Мишель тут же убирает руку — и бормочет растерянное:       — Пожалуйста, ну…              Мишель смеётся и, будто бы качестве поощрения, подаётся вперёд для поцелуя: тут же его углубляет, касается своим языком чужого и стонет прямо в губы — а Лиза вновь с силой дёргает обездвиженными руками, потому что никакого терпения на всё происходящее уже не хватает.              — Расстегнуть?              Лиза быстро-быстро кивает — желание наконец коснуться Мишель снова перевешивает всё разумное, — а Мишель быстро перебирается на вторую половину кровати, опирается о неё коленями и тянет руку к цепочке наручников. После вновь переводит на Лизу взгляд и, легко установив зрительный контакт, двумя ловкими движениями на ощупь расстёгивает тугой ремешок на чужом запястье.              А следом насмешливое:       — Запомнила?              Лиза освободившейся рукой несильно бьёт Мишель по плечу:       — Так их в тот раз расстегнула чисто для того, чтобы потом снова застегнуть?              Мишель с усмешкой кивает и вновь тянется к цепочке, продетой через изголовье кровати, но вдруг на полпути останавливается — и по хитрому взгляду напротив Лиза тут же понимает, что ничем хорошим всё происходящее не закончится.              — Что ещё?              Мишель расплывается в улыбке и, расстегнув цепочку, зачем-то надевает кожаный ремешок наручников на своё запястье — а после снова защёлкивает сцепку. Лиза глупо моргает, пока спустя пару секунд до неё наконец не доходит, что их с Мишель запястья теперь сцеплены одними наручниками.              — Ого, — тихое.              Мишель усмехается и, с силой дёрнув запястьем, вновь нависает сверху — Лиза что-то неразборчиво шипит и послушно поднимает руку. Пальцы переплетаются будто бы сами собой — и Лиза всеми силами цепляется за это неуместное для их странных взаимоотношений касание, — а Мишель ведёт свободную ладонь ниже, задирает так и не снятую майку, царапает торс — и наконец осторожно касается Лизы двумя пальцами.              Лиза тут же вскидывает бёдра, с силой сжимает чужую руку и чуть подаётся вперёд — Мишель послушно оставляет короткий поцелуй на губах, ещё пару — по линии челюсти, и последний — контрольный — на шее. После дразнит почти невесомыми касаниями, медленно поднимает голову и замирает вдруг.              Взгляд — растерянно-ласковый, глаза в глаза — в моменте заставляет Лизу подумать, что Мишель к ней, кажется, всё-таки испытывает что-то чуточку большее, нежели просто желание; Лиза с силой дёргает рукой — слышится характерный звон цепочки — и непозволительно мягко улыбается.              — Связаны, получается, да?              Мишель выдыхает, снова переплетает их пальцы и грубо толкается внутрь — Лиза жмурится, вскидывает бёдра и тут же срывается на громкий стон.              И сглатывает от еле слышного шёпота на ухо:       — Получается да.

      

***

настоящее время.

      Мишель чётко помнит момент, когда её и без того мнимый контроль над ситуацией окончательно растворился в воздухе: тогда, когда Лиза — очаровательно-пьяная и, кажется, абсолютно безобидная, — впервые наплевав на установленные Мишель правила, разрисовала всё её тело красками — и где-то в моменте смущённо пробормотала, что рисовать на Мишель ей нравится больше всего.              Будто бы Мишель — и правда самый невероятный холст, заслуживающий своего безалаберного художника, а не просто переломанная временем — и, кажется, так до конца и не повзрослевшая — девчонка; будто бы Мишель заслуживает гораздо большего, чем бесконечное безразличие и постоянные унижения; будто бы Мишель — что-то гораздо большее, чем беспорядочный секс, фальшивые серо-голубые линзы и четыре чёртовых правила.              — Хочешь? — еле слышный шёпот разрезает полумрак коридора.              Мишель от хриплого голоса передёргивает, потому что Лиза всегда — даже сейчас! — спрашивает разрешения; и потому что, на самом деле, никто и никогда раньше не спрашивал. Вместо ответа вжимается в Лизу спиной — ведь смотреть ей в глаза нет никаких сил — опускает голову и стыдливо подставляется под ласковые поцелуи в шею.              Мишель от самой себя невозможно мерзко, потому что так поступать с Лизой — нечестно; нечестно идти на поводу у своих глупых желаний — и неважно вовсе, что всю последнюю неделю думать ни о чём другом, кроме Лизы, не получалось; нечестно наивно пытаться переключиться, но только теперь не с Киры на Лизу, а почему-то наоборот; нечестно смотреть прямо в красивые — и уже будто бы даже родные — карие и легко врать о том, что совсем ничего к Лизе не чувствует.              Потому что чувствует, конечно же: комфорт, тепло и спокойствие — и почему-то чёткое понимание того, что Лиза никогда её не обидит; бесконечное желание касаться — и такое же бесконечное желание хоть раз позволить Лизе остаться на ночь; и безмерную вину за то, что как бы сильно Лиза ни захотела — у них никогда и ничего не получится.              — Скажи, — снова хриплым шёпотом в шею. — Просто скажи, ну, пожалуйста… Я не могу так.              Мишель и сама так не может — ведь раз сто за последние семь дней обещала, что больше не позволит себе Лизы коснуться; обещала — но с грохотом проиграла самой себе, когда только увидела её — пьяную, растерянную и болезненно-влюблённую — на пороге собственной квартиры посреди очередной бессонной ночи.              Мишель стыдливо опускает голову — бесконечно-обжигающие поцелуи в шею заставляют усомниться в собственной адекватности, — а Лиза касается пальцами молнии на платье и вновь замирает.              — Скажи, — повторяет. — Я не буду, если…              Мишель не даёт Лизе договорить: плавится под чужими осторожными касаниями, тяжело выдыхает и кивает всё-таки — а ещё через пару секунд её чёрное платье стекает по телу вниз вместе с остатками и без того мнимой гордости. А Лиза, наконец получив одобрение — хоть и молчаливое, но всё-таки одобрение — будто с цепи срывается: прижимает Мишель к себе ближе, сжимает ладонь на шее, рычит что-то неразборчиво — Мишель прогибается в спине, сглатывает и закрывает глаза, лишь бы только перестать думать слишком много.              Но бесконечно-мерзкие мысли всё равно никуда не уходят; Мишель вновь опускает голову и в моменте даже хочет всё это безумие прекратить — но Лиза вдруг, будто уловив чужую растерянность, кладёт руки Мишель на плечи и одним лёгким движением поворачивает её к себе.              — Расслабься.              Лиза чуть подаётся вперёд, а Мишель, сглотнув, делает шаг назад.              — Я сама приехала, — повторяет. — Сама попросила.              Мишель опускает голову — Лиза в ответ протягивает руку и требовательно цепляет её за подбородок.              Бормочет прямо в губы:       — Я тебя ни в чём не виню. Поняла?              Мишель тут же отворачивается: целовать Лизу в такой ситуации почему-то кажется чем-то в сто крат более интимным, чем наивно прижиматься к ней в полутёмном коридоре — и в практически полном отсутствии одежды. Лиза криво усмехается, но не спорит; только молча давит Мишель на плечи, снова заставляя её отступить назад: раз — Мишель на выдохе упирается лопатками в стену в коридоре; два — послушно проходит спиной вперёд в просторную кухню; три — утыкается поясницей в низкую чёрную тумбу.              Выдыхает тихое: «Бля-я-ять», потому что изучающий взгляд напротив ярким желанием растекается по венам; Лиза в ответ нагло подхватывает Мишель под бёдра, усаживает её на кухонную тумбу и опирается ладонями по обе стороны.              И снова куда-то в шею тихое:       — Точно?              Мишель не знает, точно ли — Мишель вообще уже, на самом деле, ничего не знает; а потому рычит еле слышное: «Да заткнись ты уже», подаётся вперёд и с силой прикусывает кожу на шее — Лиза криво усмехается и, судя по в момент изменившемуся взгляду, всё-таки позволяет себе расслабиться.              Ладони грубо сжимаются на бёдрах, а Мишель растерянно всхлипывает от долгожданных касаний, опирается ладонями о тумбу и показательно прогибается в спине — ведь без Лизы — как бы стыдно ей не было самой себе в этом признаваться, — даже наедине с собой — и то едва ли получается. И на нормальные прелюдии не хватает ни сил, ни совести: Лиза ведёт руку выше, помещает её на заднюю сторону шеи, а свободной ладонью нетерпеливо Мишель касается — и сама хрипло стонет от того, как Мишель тут же подаётся бёдрами навстречу.              Но до конца Мишель не раздевает: только дразнит рваными круговыми движениями поверх белья, свободной рукой зарывается в светлые волосы и с силой их оттягивает — Мишель в ответ всхлипывает, болезненно сводит бёдра и откидывает голову назад, подставляясь под бесконечные поцелуи в шею. И не спорит даже, когда Лиза с силой прикусывает кожу, будто бы специально пытаясь таким образом Мишель себе эгоистично присвоить; только шипит что-то неразборчиво, кусает губы и вздрагивает всем телом, когда Лиза наконец парой нетерпеливых движений стягивает с неё бельё и одним пальцем грубо толкается внутрь.              Мишель в секунду забывает, о чём она там ещё пару минут назад думала — и о той, которую ещё полчаса назад нетерпеливо ждала; только подаётся бёдрами навстречу, цепляется за чужие плечи ладонями и, уткнувшись носом в шею, выдыхает тихое: «Ещё». Лиза перемещает руку Мишель на спину: придерживает заботливо, с силой царапается и стонет еле слышно в ответ на то, как Мишель нагло сжимается; а после пары поступательных движений, убедившись, видимо, что всё в порядке, добавляет второй палец.              У Мишель голова глупо кружится, будто бы всё в первый раз — хотя с Лизой и без того каждый раз — как в первый; с силой ведёт ногтями по чужой спине, цепляется пальцами за так и не снятый топ и растерянно жмурится, когда вдруг замечает на бледной коже отголоски уже почти заживших царапин. И Мишель должно быть на это плевать — сама ведь изначально сказала, что ей без разницы, с кем там ещё Лиза убивает время, — но ядовитая ревность всё равно упрямо растекается по телу вперемешку с чересчур ярким возбуждением; Мишель плавно подаётся назад, тянет Лизу на себя за подбородок и легко перехватывает её будто бы потемневший от всего происходящего взгляд.              — Со мной ведь всё равно лучше, правда? — бормочет прямо в губы насмешливо.              И тут же, не позволив Лизе сориентироваться, цепляет её запястье и с силой толкается внутрь. Скулит что-то, стонет, бесстыже выгибается — а Лиза, разозлившись будто, свободной ладонью с силой сжимает и без того растрёпанные светлые волосы и грубо ускоряет темп.              Мишель вновь опирается ладонями о тумбу, лишь бы только удержаться на месте; бормочет требовательное: «Блять, пожалуйста, ещё» — и стонет-стонет-стонет, пока такая необходимая ей грубость наконец заставляет почувствовать себя живой и желанной. Лиза вытаскивает пальцы и вновь с силой толкается внутрь почти на всю длину — а от очередного грубого толчка с тумбы что-то с грохотом падает на пол. Но Мишель, на самом деле, плевать: она подставляет под укусы шею, скулит и плавится, пока Лиза с каждым движением всё больше наращивает темп, прижимается ближе и рычит что-то невнятное.              И Мишель не понимает уже вообще ничего — хотя и до этого едва ли понимала, — только вновь срывается на хриплый стон, выгибается снова и сама нагло подаётся навстречу чужой руке; Лиза в ответ бормочет какие-то бессвязно-пошлые комплименты и, остановившись вдруг, большим пальцем касается Мишель снаружи.              — Нет-нет-нет, пожалуйста, не…              Договорить не успевает: Лиза перемещает ладонь на чужую спину, одним резким движением прижимает Мишель к себе и одновременно толкается пальцами внутрь — а круговые движения нагло ускоряет, заставляя Мишель растерянно всхлипнуть и уткнуться носом ей в шею.       И снова царапины на спине, бессвязно-развязное бормотание на ухо и бесконечные просьбы быть грубее; Мишель сжимается вокруг пальцев, стонет и кусается, пока в голове её что-то будто бы с грохотом падает — или это они с Лизой вновь что-то нетерпеливо роняют с низкой кухонной тумбы. Мишель не знает: просто с силой цепляется ладонями за чужую спину, всхлипывает и выгибается, пока Лиза нагло сгибает пальцы внутри и грубо прижимает Мишель к себе за спину.       А после останавливается вдруг; Мишель быстро-быстро мотает головой, жалобно всхлипывает и вновь подаётся бёдрами навстречу чужим пальцам — но в следующую секунду сквозь призму бесконечного шума в ушах наконец слышит то, что заставило Лизу растерянно замереть. Стук в дверь: нетерпеливый и требовательный; а после разрезающий неожиданно повисшую тишину звук дверного звонка.              — Блять… — выдыхает Мишель растерянно.              Виновато бегает взглядом от удивлённой Лизы к дверному проёму кухни — и обратно; а после подаётся вперёд, тянет Лизу на себя за подбородок и легко устанавливает зрительный контакт.       Кривая усмешка на чужом лице заставляет Мишель всем телом вздрогнуть: ведь Лиза, несмотря на непрекращающийся стук в дверь, не вытаскивает пальцы — а просто послушно замирает и, сглотнув, терпеливо ждёт разрешения. Мишель думает, что это всё какое-то сумасшествие, но остановиться всё равно не может — не сейчас, — а потому кивает медленно, стыдливо закрывает глаза и сама плавно насаживается на пальцы.              — Бля-я-ять… — шёпотом тянет Лиза. — Что ты…              Мишель опускает руку ниже, цепляет чужое запястье и грубо заставляет Лизу ускорить движения — а после открывает глаза, с силой кусает губы и, протянув ладонь, прижимает указательный палец к чужому рту. Лиза коротко кивает и, усмехнувшись, нагло ведёт кончиком языка по фалангам — Мишель медленно толкается двумя пальцами внутрь, сглатывает от накатывающих волнами ощущений и сжимает бёдра в фатальной необходимости закончить всё происходящее.       Убирает руку и цепляется ладонью за банально исцарапанную спину — а Лиза в ответ грубо толкается двумя пальцами, еле слышно выдыхает и жмурится; откуда-то из гостиной слышится звук входящего вызова. Мишель мотает головой, одними губами бормочет растерянно-пьяное: «Блять, только не останавливайся, слышишь?» — а свободной рукой сама себя нетерпеливо касается.              И плавится под чужим изучающим взглядом, потому что — господи! — Мишель безумно сильно нравится, когда Лиза вот так вот за ней наблюдает: смущённо-заинтересованно бегает взглядом сверху вниз по обнажённому телу, сглатывает и втягивает воздух сквозь плотно сжатые зубы; а после грубо толкается внутрь и с каждым движением всё больше ускоряет темп.              Но ещё больше Мишель — к её собственному стыду, конечно же, — нравится то, что Лиза сейчас нагло берёт её на этой чёртовой кухонной тумбе, пока там за дверью стоит Кира — Кира, которую Мишель впервые за долгое время сама позвала к себе домой, ради которой наивно надела это дурацкое неудобное платье и перед приходом которой — исключительно смелости ради — открыла давным-давно стоящую в шкафу бутылку дорогого вина.              Вот только пьяная смелость — и невозможно наивная попытка переключиться — вдруг оборачивается против самой Мишель; потому что сейчас Лиза одними губами шепчет её любимое: «Давай, покажи мне», — опирается свободной ладонью о гарнитур и с силой сжимает зубы на шее — а после ласково касается языком укуса и отстраняется снова.              Мишель кивает — на большее не хватает ни сил, ни терпения, — сжимается вокруг чужих пальцев и плавно ускоряет круговые движения. Разрывающийся входящей мелодией телефон наконец замолкает, в подъезде вроде бы слышится какой-то шорох, но Мишель решает, что подумает об этом позже — только опирается свободной ладонью о тумбу, развязно прогибается в спине и бесконечно бормочет что-то невнятное.              А в моменте сама себе признаётся в том, что такого у неё ещё правда не было: настолько сильно плавящих разум эмоций, настолько необходимых сейчас касаний и настолько болезненного желания, чтобы всё происходящее наконец закончилось — и одновременно чтобы никогда не заканчивалось.       Лиза растерянно жмурится; и Мишель, на самом деле, прекрасно её в этом понимает, потому что всё происходящее в голове никак не укладывается — а после с силой кусает губы и бёдрами подаётся навстречу в немой просьбе ускориться. И Лиза слушается — только рычит что-то невнятно от очередного упрямого стука в дверь, — а Мишель плавно придвигается ближе, перемещает свободную ладонь на чужую спину и беспомощно утыкается носом в шею.              — Пожалуйста, — шепчет еле слышно. — Пожалуйста, я не могу, Лиз, я…              И Мишель на самом деле не может: то ли от выпитого алкоголя, то ли от мерзко-липкого чувства собственной никчёмности, то ли от чересчур ярких ощущений; скулит что-то невнятно, грубо насаживается на пальцы и жмурится, потому что ухватиться за до дрожи в коленях знакомое ощущение почему-то никак не получается.       — Подожди… — Лиза усмехается тихонько. — Иди сюда.              Вытаскивает пальцы — в ответ получает шипение и разочарованный выдох, — помогает Мишель спуститься на пол и одним резким движением её разворачивает: поцелуями стекает вниз по позвоночнику, ладони опускает на бёдра и с силой сжимает — Мишель опирается руками о тумбу, а спиной доверчиво прижимается к Лизе ближе.              И, не сдержавшись, хрипло стонет в тот момент, когда Лиза грубо толкается внутрь двумя пальцами; опускает руку вниз и растерянно всхлипывает от непривычно сильной — даже для неё самой — чувствительности.              — Опустись, — бормочет Лиза. — Давай, ну.              И требовательно давит свободной ладонью Мишель на поясницу; Мишель нетерпеливо ускоряет круговые движения, а после послушно укладывается на тумбу — и вновь еле слышно стонет от насмешливого: «Умница», шёпотом врезающегося куда-то в шею.              Остатками и без того будто сходящего с ума разума Мишель прекрасно осознаёт, что Кира, должно быть, обо всём уже догадалась — не глупая ведь; а потому, окончательно на всё наплевав, стонет ещё громче и грубо насаживается на чужие пальцы. Лиза в ответ покрывает поцелуями напряжённую спину, рычит что-то невнятное и свободной ладонью с силой бьёт Мишель по бёдрам.              Раз, второй, третий — Мишель жалобно всхлипывает, сжимает руку в кулак и неосознанно впивается ногтями в кожу; Лиза ускоряет движение пальцев, перемещает ладонь на чужую шею и с силой её сжимает — и где-то в эту секунду Мишель понимает, что, кажется, и правда больше не может.              Пространство вокруг насмешливо размывается, а чужие грубые толчки и хрипло-бессвязное бормотание вырываются наружу особенно громким стоном — таким, который, кажется, всему спящему многоэтажному дому сообщает о фатальной незаконности происходящего. Мишель с силой сжимается вокруг пальцев и развязно выгибается — Лиза в ответ заботливо придерживает её за спину и вновь ускоряет движение руки.              — Блять, Лиз, пожалуйста…              И Мишель даже не знает, о чём именно она просит, но Лиза всё равно безоговорочно её понимает: вновь оставляет несколько обжигающих ударов на бёдрах, рычит тихое: «Да, давай» — и невозможно грубо толкается; Мишель всхлипывает, срывается на очередной невозможно громкий стон и кончает наконец: вздрагивает всем телом, прогибается в спине и плавно насаживается на пальцы почти до самого конца.              И Лиза сама, видимо, не вывозит всё происходящее: стонет хрипло, оставляет несколько поцелуев на спине и легонько сгибает внутри пальцы; Мишель что-то неразборчиво скулит и чуть было не падает даже, потому что колени предательски подгибаются — Лиза свободной рукой подхватывает Мишель под бёдра, усмехается еле слышно и ласково целует её в обнаженное плечо.              — Тише ты, — бормочет. И с ухмылкой, легко читающейся в хриплом голосе, добавляет: — Дыши.              Мишель усмехается тоже — на большее не хватает сил — и растерянно упирается лбом в кухонную тумбу; Лиза вытаскивает пальцы, гулко сглатывает и снова спускается разгорячёнными поцелуями по позвоночнику. Мишель невозможно стыдно — но хорошо настолько, что как следует пожалеть о произошедшем не получается: она медленно приподнимается и, несмотря на полнейшее отсутствие каких-либо сил, спиной прижимается к Лизе ближе.              Мишель кажется, что Лиза вновь не позволит себя коснуться — как и в два предыдущих раза; но Лиза перемещает руку ей на живот, выдыхает рвано и с силой сжимает зубы на шее. Слышится будто насмешливый шорох чужой одежды — Мишель предпринимает попытку повернуться, но Лиза бормочет тихое: «Подожди, не двигайся» — и легко удерживает её на месте; а после тянет руку ниже — Мишель вздрагивает от звука расстёгивающейся молнии, — утыкается носом в шею и всхлипывает тихим: «Бля-я-ть, Мишель, ты…».              Лиза не договаривает: только хрипло стонет Мишель на ухо, бормочет что-то о том, что не может — но что именно — почему-то не уточняет, — и грубо сама себя касается. И от одного только осознания, что Мишель не видит — но при этом прекрасно слышит, — что именно Лиза делает, по телу вновь всполохами проносится желание — и снова, несмотря на невозможную физическую усталость, нагло сосредотачивается где-то внизу живота.              — Поможешь? — обжигающий выдох куда-то в шею.              Мишель медленно кивает и тут же чувствует, как кончики пальцев покалывает от нетерпения — ведь она Лизы не касалась с того самого момента, как попросила разрешения её связать; Лиза вновь хрипло стонет на ухо, оставляет пару поцелуев на искусанной шее и наконец позволяет Мишель повернуться.              Руку убирает — а после плавно тянет ладонь выше и показательно касается языком двух пальцев; Мишель сглатывает и растерянно жмурится, безуспешно пытаясь понять, куда делось уже привычное чужое смущение — и что вообще успело произойти за эту, кажется, самую долгую неделю её жизни.              Затем давит Лизе на плечи, заставляя отступить назад — до тех пор, пока Лиза не упирается поясницей в кухонный стол, — доверчиво утыкается в шею и легонько прикусывает кожу — Лиза в ответ тянет Мишель на себя за подбородок и замирает в сантиметре от её губ.              — Можно? — выдыхает.              Мишель сглатывает и мотает головой; Лиза послушно кивает и растерянно отводит взгляд в сторону.              — Ладно.       Мишель болезненно жмурится, ведь ей, на самом деле, невозможно сильно хочется Лизу поцеловать — но даже после всего развязно-произошедшего это кажется чем-то лишним; чем-то, что потом будет насмешливо крутиться в голове на повторе так же, как уже крутится чужая кривая улыбка и привычка бесконечно курить одну за одной.              Мишель растерянно трясёт головой и подаётся ближе: давит ладонями на чужие плечи, заставляя Лизу усесться на стол, тянет вниз джинсы — Лиза усмехается и послушно помогает себя раздеть, — а после упирается взглядом в потемневшие карие. Смотрит внимательно, старательно игнорируя тот факт, что снова наивно тонет в заинтересованно-прищуренном взгляде — а после, выдохнув, медленно опускается на колени.              — Самое блядское извинение в моей жизни, если честно, — растерянно бормочет Лиза.              Мишель криво усмехается и сжимает ладонями и без того предательски дрожащие бёдра — а Лиза, опёршись ладонями о стол, сразу же срывается на смущённый выдох. Мишель такая реакция, безусловно, льстит, и потому она решает не тратить и без того не поспевающее за ними время — ловким движением стягивает чужое бельё, медленно поднимает взгляд, шепчет одними губами насмешливое: «За-ткнись» — и наконец опускает голову.              Лиза тут же путается пальцами в густых волосах, с силой прижимает Мишель к себе ближе и бесстыже выгибается — и Мишель сама хрипло стонет от чужой грубости, по которой, оказывается, невероятно сильно успела соскучиться. Послушно ускоряет движение языка, сжимает пальцы на бёдрах и по чересчур яркой ответной реакции сразу же понимает, что Лизы уж точно надолго не хватит — что и не удивительно после того, что они здесь минут десять назад устроили.              Мишель стонет снова и, аккуратно высвободив руку, опускает её ниже: плавно касается сама себя, неосознанно замедляется и в ответ тут же слышит недовольно-неразборчивое бормотание — а в качестве своеобразного извинения тут же скользит языком внутрь. Знает ведь, что Лизе так больше нравится; и Лиза тут же подаётся бёдрами навстречу, с силой сжимает волосы и хрипло стонет чужое имя.              И Мишель, на самом деле, невозможно сильно нравится, когда Лиза называет её по имени — причём не только во время секса, но в этом Мишель даже сама себе признаться боится. Она плавно отстраняется и вновь возвращается обратно — ускоряет движение языка, снова стонет-плавится от чужой реакции и с силой сжимает свободную руку на бедре, когда Лиза бессознательно бормочет бессвязное: «Блять, да, я…».              И сил не хватает даже на то, чтобы оставить насмешливое замечание по поводу того, насколько сильно Лиза торопится — Мишель только, в качестве немого одобрения, грубо прижимается ближе, тянет вверх свободную руку и двумя пальцами с силой толкается внутрь.              — Господи, — Лиза тут же сжимает бёдра, стонет, выгибается. — Подо… Подожди, стой, я…              Мишель послушно отстраняется; Лиза тянет её на себя, жмурится и растерянно жмётся ближе — Мишель кивает и вновь толкается двумя пальцами внутрь.              — Так? — бормочет куда-то в шею, чуть согнув пальцы. — Так лучше?              — Да, — Лиза снова с силой сжимает бёдра. — Да, пожалуйста…              Мишель перемещает свободную руку Лизе на заднюю сторону шеи, в моменте заботливо поглаживает бледную кожу кончиками пальцев и сглатывает; а после, вновь обратив внимание на едва заметные следы на спине, которые явно оставила не она, грубо ускоряет движение руки. Потому что Мишель, на самом деле — хоть она и понимает прекрасно, что не имеет на это никакого морального права, — эгоистично хочется, чтобы так хорошо Лизе было только с ней; она помещает руку на чужой подбородок, тянет Лизу на себя и оставляет несколько поцелуев по линии челюсти.              — Лучше ведь? — спрашивает вдруг во второй раз за эту бесконечную ночь. И вновь грубо сгибает внутри пальцы: — Со мной ведь лучше?              Лиза сглатывает и поднимает взгляд: а её расширенные зрачки, дрожащие бёдра и бесконечно вырывающиеся наружу стоны и без того легко отвечают на поставленный вопрос — но Мишель всё равно слишком сильно хочется, чтобы Лиза произнесла это вслух.              — Скажи, — шепчет наглое на ухо. Ухмыляется: — Скажи, ну, давай.              И, не дождавшись ответа, показательно замедляет движение пальцев.              — Господи, блять… — Лиза бормочет это будто бы бессознательно, сжимает бёдра, жмурится. И дрожащим голосом следом: — Я ни с кем не… Я… Я не смогла, ясно тебе? Перестань…              Мишель плавно сгибает пальцы внутри — осознание того, что Лиза никому не позволила к себе прикоснуться, растекается по телу и долгожданным чувством собственной значимости хоть для кого-то, и одновременно липким отвращением к самой себе. Мишель от чужой искренности — и от того, как Лиза, глядя ей прямо в глаза, насаживается на пальцы, — и невозможно стыдно, и так же бесконечно приятно; Лиза подаётся ближе, выдыхает Мишель прямо в губы и снова болезненно сжимает бёдра.              — Поцелуй меня, — просит вдруг растерянно. — Пожалуйста, Миш…              И эта неуместная для них просьба Мишель окончательно добивает: она растерянно мотает головой, утыкается лбом в чужое плечо и, зарывшись свободной ладонью в волосы, грубо ускоряет движение руки. Хочет таким образом Лизу отвлечь — потому что если она неосторожно попросит ещё раз — Мишель уж точно не сможет ей отказать, — но Лиза плавно ведёт плечом, заставляя Мишель поднять голову, помещает ладонь на щёку и осторожно гладит её кончиками пальцев.              — Пожалуйста, — шёпотом. — Поцелуй, ну…       А следом бормочет бессвязное:       — Это ничего не значит, честно, просто…              — Господи, замолчи, — Мишель сглатывает и снова сгибает внутри пальцы. — Замолчи, Лиз, не надо…              Мишель невозможно стыдно от того, как Лиза в её руках унижается — и как в её объятиях от вечно жизнерадостной и свободной художницы не остаётся вообще ничего, кроме болезненной влюблённости и бессвязных просьб поцеловать-остаться-попробовать.       — Пожалуйста…              Мишель жмурится и вновь грубо ускоряет движение руки, а большим пальцем плавно касается снаружи — Лиза всхлипывает, стонет хрипло, подставляется под болезненные укусы в шею; вновь бормочет что-то невнятное, развязно выгибается в чужих руках и ладонями беспомощно хватается за стол, что при каждом наглом толчке с силой ударяется о стену.              Мишель перемещает руку Лизе на спину, придерживает её заботливо и вдруг неосторожно поднимает взгляд. Тут же стыдливо теряется в невозможно красивых карих — не зря ведь говорят, что глаза лгать не умеют! — выдыхает растерянно и, будто бы даже сама не осознавая, медленно подаётся вперёд. Грубые толчки замедляются тоже — но Лизу, кажется, это ни капельки не беспокоит, — да и вообще всё пространство вокруг будто бы насмешливо замедляется. И даже бешено стучащее от возбуждения сердце предательски сбивается с ритма: раз — Мишель ласково зарывается пальцами в тёмные волосы; два — прижимается лбом ко лбу и доверчиво закрывает глаза; три — накрывает своими искусанными губами чужие обветренные.              Лиза мягко целует Мишель в ответ; а весь так старательно выстроенный ею мир, рассмеявшись будто бы, вдруг сосредотачивается глупо-неуместной нежностью где-то под рёбрами — и падает.       

***

час спустя.

      Лиза едва ли понимает, сколько прошло времени: лбом утыкается Мишель в плечо, криво улыбается от чужой еле слышной усмешки и беспомощно цепляется ладонями за плечи. После поднимает голову, мягко подаётся вперёд и целует Мишель снова — ведь, вроде бы, уже можно; Мишель легко отвечает на поцелуй и показательно кусает Лизу за нижнюю губу.              — Ещё? — бормочет, усмехнувшись.              Лиза растерянно мотает головой и вновь прижимается к Мишель ближе, безуспешно пытаясь выровнять дыхание. Осознание произошедшего обжигает глубокими царапинами на спине и ворохом укусов на шее; Мишель ласково ведёт кончиками пальцев по позвоночнику, сглатывает и медленно отстраняется.              Лиза снова подаётся вперёд — наивно пытаясь застрять в этом безмятежном моменте навечно — и плавно касается губами чужих губ; Мишель чуть улыбается прямо в поцелуй и, отстранившись, кончиками пальцев ведёт по линии челюсти. Лиза едва ли понимает, что происходит: то ли Мишель снова ей врёт — да и сама себе, кажется, тоже, — то ли это просто глупая жалость, которую Лиза вызывает одним лишь своим переломанным видом.              Мишель выдыхает и делает шаг назад, выпутываясь из объятий; Лиза растерянно поджимает губы, сглатывает и кивает коротко — Мишель, криво улыбнувшись, забирает с пола свои вещи и уходит куда-то в сторону спальни.              Лизе стыдно и мерзко — и от самой себя, и от того, что по телу разливается приятное послевкусие от, кажется, самого запоминающегося секса в её жизни; она аккуратно спускается со стола, болезненно жмурится и, выругавшись себе под нос, спотыкается о лежащие на полу джинсы.              — Господи, — бурчит растерянно.              После собирает вещи в кучу и плетётся в гостиную: быстро натягивает на себя растянутую футболку и непонятно откуда взявшиеся в квартире Мишель спортивные штаны, грязную одежду уносит в ванную комнату и там же опирается ладонями о раковину. Выкручивает ледяную воду в попытке отвлечься и не думать о произошедшем; морщится от холодных капель, стекающих за ворот, сглатывает и кусает губы — перед глазами насмешливо мелькают картинки того, как она бесстыже прижимается к Мишель ближе и просит не останавливаться.              Лиза сглатывает неприятный ком в горле и поворачивает голову — слева слышится какой-то шорох. Мишель прижимается плечом к дверному косяку ванной комнаты — благо, что уже в одежде, — и виновато опускает взгляд вниз; Лиза быстро-быстро мотает головой.              — Всё нормально, — легонько касается ладонью чужого плеча. — Я же сразу сказала… Не грузись, ладно?              Мишель с кривой усмешкой кивает; Лиза закручивает кран, наспех приглаживает мокрыми руками торчащие волосы и медленно переводит взгляд на Мишель. А по чужому поведению легко понимает, что не ей одной за произошедшее стыдно: Мишель кусает и без того, наверное, болящие губы, дрожит вся и банально на Лизу не смотрит — а Лиза, вновь наплевав на предупреждающе-шипящие мысли, шагает к Мишель ближе.              — Посмотри на меня, — просит.              Мишель медленно поднимает голову; Лиза оставляет пару ласковых поцелуев по линии челюсти, самодовольно ухмыляется от виднеющихся на шее следов и тянет Мишель на себя за подбородок.              — Уверена? — бормочет прямо в губы тихое. — Насчёт того, что в прошлый раз сказала?              Мишель аккуратно отстраняется и снова опускает взгляд.              — Да, — кивает медленно.              Лиза болезненно сжимает зубы и отворачивается: ей хочется с силой встряхнуть Мишель за плечи, доверчиво прижаться лбом ко лбу и сказать, мол, вот, смотри, я же рядом! Но сил на то, чтобы вновь и вновь перед ней унижаться, больше не остаётся.              Андрющенко на выдохе кивает сама себе и проходит вглубь коридора: там быстро обувается, накидывает на плечи кожаную куртку и морщится от отвращения к самой себе — но при этом всё равно наивно ждёт, что Мишель её сейчас окликнет, доверчиво притянет в объятия и всё-таки позволит остаться.              Глупо дрожащие пальцы касаются дверного замка; Лиза бездумно поправляет ворот куртки в наивной попытке замедлить время, сглатывает и наконец толкает дверь от себя.              — Лиз?..              Андрющенко моментально оборачивается; сердце глухо грохочет где-то в горле, потому что ей наивно кажется, что сейчас — ну вот сейчас! — Мишель шагнёт вперёд, привычно коснётся кончиками пальцев щёки и не даст Лизе уйти от неё снова.              Но Мишель только опускает голову и бормочет еле слышно:       — Там метро ещё не ходит… Давай такси тебе вызову?              Лиза криво усмехается и делает шаг.              — Забей, — пожимает плечами. — Так поймаю.       

***

полтора часа спустя.

      И впервые после секса с Мишель Лиза чувствует себя настолько разбитой и грязной; растерянной, переломанной и будто бы мерзко использованной. Руки глупо дрожат, а короткие ногти с силой впиваются в ладонь — Лиза сидит на лавочке во дворе дома Дианы, бездумно чиркает зажигалкой и курит уже, кажется, третью по счёту.              Лизе наивно кажется, что она сходит с ума: ведь если бы Мишель на самом деле ничего к ней не чувствовала, то едва ли написала бы ей посреди ночи, едва ли позволила вновь к себе прикоснуться и едва ли разрешила бы Лизе продолжать, пока кто-то — очевидно, гораздо менее удачливый, — стоял за дверью и терпеливо ждал, пока ему наконец откроют.              Перед глазами вновь проносятся насмешливые картинки; Лиза мотает головой, затягивается — терпкий дым обжигает горло — и хрипло кашляет. На улице невозможно холодно, где-то за старыми панельками очередного спального района брезжит рассвет, а изо рта вместе с табачным дымом вырываются ещё и клубы пара; Лиза зажимает сигарету в зубах, вздрагивает и растерянно обхватывает себя руками за плечи.              Возвращаться обратно в чужую квартиру не хочется: снова выслушивать нотации Алисы, безразлично смеяться с глупых шуток Виолетты и ловить ревностные взгляды Даши; снова перебирать гитарные струны, щедро заливать невзаимные — вроде бы? — чувства чересчур крепким алкоголем и всеми силами стараться не думать.              Не думать о том, что они с Мишель могли бы получиться — а может быть и получатся всё-таки в одной из бесконечных вселенных; не думать, что Лиза могла бы играть для Мишель по вечерам на гитаре — или, возможно, терпеливо учить её ставить аккорды; не думать, что могла бы бесконечно рисовать её в анфас и в профиль с натуры — и неважно вовсе, что пару дней назад уже сожгла кучу однотипных холстов с её портретами; не думать, что всё-таки могла бы однажды остаться у неё на ночь — да и Мишель для Лизы тоже могла бы… остаться.              Лиза грубо затягивается и что-то рассерженно бурчит себе под нос, когда самокрутка неосторожно обжигает пальцы; а после, затушив сигарету носком ботинка, поднимается всё-таки. Разбираться в том, что же в конце концов происходит у Мишель в голове, больше не хочется — Лиза чертовски устала; да и вновь разгребать то, что они вдвоём наворотили за последние несколько часов, тоже нет никакого желания. Будто бы остатки её несгибаемой силы воли этой заключительной для них с Мишель ночью остались в трёхкомнатной квартире в центре Москвы; будто бы Мишель — неосознанно совсем — и это самое страшное! — отобрала у Лизы всё её вдохновение и горящее ярким огнём желание покорить весь мир; будто бы Лиза, по глупости согласившись на странные правила, сама себе одновременно подписала смертный приговор.              Но в произошедшем пару часов назад Лиза всё равно винит исключительно себя — сама ведь попросила! Ёжится от промозглого ветра, искренне злится на собственную перед Мишель слабость и тянет на себя дверь подъезда с давно уже неработающим домофоном. Быстро поднимается на четвёртый этаж: прислушивается к на удивление громким крикам из-за почему-то открытой двери, проходит через тамбур в квартиру и замирает прямо на пороге.              Переводит удивлённый взгляд сначала на заплаканную Дашу, после смотрит на Виолетту, что едва-едва стоит на ногах, затем на Алису, что крепко держит Вилку под руки, а в конце концов вылавливает среди изрядно поредевшей толпы пьяных студентов непонятно откуда взявшуюся Рони.              — Да вы чё, блять, издеваетесь?       

***

полчаса спустя.

      Лиза едва ли представляет, что вообще делать с плачущими девушками; а что делать с плачущей девушкой её лучшей подруги — которая, очевидно, из-за этой самой подруги и плачет, — не представляет вовсе. Лизе и своих драм — по горло; но вот так просто оставить захлёбывающуюся в истерике Дашу она не может — совесть не позволяет.              А потому усаживается рядом с ней на пол в маленькой кухне, прижимается спиной к холодной батарее и терпеливо ждёт, пока чужое разочарование поутихнет; а после протягивает руку, аккуратно касается дрожащего плеча и выдыхает.              — Чего случилось-то?              Лиза на самом деле не знает, что произошло в этой очевидно проклятой квартире за время её отсутствия: невозможно пьяную Виолетту им с Алисой всё-таки удалось уложить спать — ведь в таком состоянии от неё едва ли можно было добиться каких-либо комментариев; Рони моментально сбежала из квартиры, пока остальные пытались разобраться, что к чему; а Алиса только пожала плечами и выдала растерянное: «Да я сама нихуя не поняла, веришь, нет?».              Хотя Лиза, конечно, догадывается — и конкретно в данный период времени, прислушиваясь к тихим всхлипам рядом, хочет разбить Виолетте лицо; исключительно в качестве дружеского жеста.              — У меня, сука… — Даша поднимает голову и парой неаккуратных движений ещё больше размазывает тушь по щекам. — У меня на лбу написано, что мне изменять можно, да?              Лиза тяжело выдыхает — так и знала. И все громкие слова вдруг глупо застревают в горле, потому что Лиза понятия не имеет, что вообще в таких ситуациях говорить: она ведь была и на месте Даши, когда ей, как оказалось, из раза в раз изменяли, и на месте Виолетты, когда, наивно решив бывшему отомстить, изменила сама — и почти сразу же его бросила; вот только на своем месте в этой жизни, кажется, так и не побывала. У Лизы вообще за спиной вагон разного опыта и несгибаемые с подросткового возраста принципы, один из которых — «никогда не прощать измены» — пару лет назад помог ей выбраться из почти до основания разрушивших её отношений.              — Пиздец какой-то, — всхлипывает Даша. Утыкается лбом в колени: — Я же, блять, помириться к ней пришла…              Лиза растерянно касается ладонью переносицы:       — Они?..              — Целовались, не знаю, — Даша пожимает плечами. — Надо было попозже вернуться, видимо.              — Откуда она взялась-то вообще, господи? — бормочет Лиза еле слышно.              — Хуй его знает.              Даша замолкает — и на смену растерянным всхлипам наконец приходит болезненное осознание произошедшего; она вдруг укладывает голову Лизе на плечо, тяжело выдыхает и сглатывает — Андрющенко хмурится, но не спорит.              — Я просто, правда, не понимаю, — шепчет, — почему со мной всегда… Так.              — Ты не виновата.              Лиза протягивает руку и аккуратно гладит чужие сожжённые краской волосы — неожиданная кухонная искренность посреди пьяной ночи кажется чем-то, что сейчас необходимо им обеим.              — А кто ещё? — бормочет растерянно. — Это же не первый раз…              Андрющенко тяжело выдыхает, а свободной ладонью медленно проводит по лицу.              — Вилка и виновата, — объясняет размеренно. — Ты ни при чём. Но…              Даша медленно поднимает голову — Лиза в ответ криво улыбается.              — Мы с ней говорили об этом… Тогда, утром, помнишь?              Даша смущённо жмурится:       — Извини за это. Я просто подумала, что вы… Только потом уже поняла, насколько это тупо всё, но в тот момент… Не знаю.              — В этом и проблема, — Лиза кивает. — Вилка мне говорила, что ты её, типа, постоянно во всём подозреваешь, что она уже не общается особо ни с кем, лишь бы ты не переживала…              И аккуратным шёпотом следом:       — Ты не виновата, это точно. Но от такого устаёшь, понимаешь?              Даша поджимает губы и коротко кивает в ответ, но ничего не говорит — только устало закрывает глаза и сжимает свободную руку в кулак. Лиза не знает, имеет ли она право на нравоучения для крайне малознакомой ей девушки; а потому, запихав поглубже своё неуместное чувство справедливости, упирается взглядом в ободранные обои на противоположной стене, пока всё произошедшее — начиная от встречи с Мишель и заканчивая так глупо разрушившей свои отношения Вилкой — упрямо отказывается укладываться в голове.              — Я знаю, — вдруг подаёт голос Даша спустя пару минут. — Я видела, что ей… Сложно со мной. Я же даже телефон её проверяла.              Лиза растерянно поджимает губы, но молчит — ведь её рвущиеся наружу неуместные осуждения всё равно едва ли исправят эту невозможно мерзкую ситуацию.              — Я просто не знаю, как по-другому, понимаешь? — бормочет еле слышно. — Мне кажется, что я если только немного перестану контролировать, то всё…              Всхлипывает снова:       — Всё повторится... Прям как сегодня.              Лиза сглатывает и вместо ответа вдруг медленно тянет Дашу на себя: сгребает в объятия — пока по позвоночнику пробегает мерзкий холодок от такой непривычной тактильности, — растерянно гладит по спине и просто позволяет ей выдохнуть; хоть они, на самом деле, и незнакомы вовсе. Даша послушно утыкается носом ей в плечо и плачет-плачет-плачет; еле слышно скулит что-то про то, что всё равно Вилку любит — а потом про то, что убьёт, — цепляется пальцами за чужую спину и добивает Лизу тихим: «Блять, ну почему снова, а?».              И Лиза, конечно, всегда на стороне Виолетты — для неё это и есть дружба, — но Дашу ей сейчас просто по-человечески жалко. Лиза знает, что завтра обязательно поговорит с Вилкой — и с удовольствием отматерит её как следует, — а после они все вместе что-нибудь да придумают — ведь иначе и быть не может. А пока что просто глупо встречает рассвет на чужой кухне, крепко сжимая в объятиях малознакомую ей девчонку, и думает о том, что, кажется, настоящая жизнь в сто крат сложнее, чем старые грустные песни, глупый юношеский максимализм и чёткий жизненный принцип никогда не прощать чужие измены.              Даша отстраняется ещё спустя пару минут: снова размазывает тушь по щекам, бормочет сбивчивые благодарности-извинения, а после тянется к лежащей на подоконнике пачке сигарет — и заботливо протягивает Лизе одну. Слышится щелчок зажигалки; Андрющенко грубо затягивается, тонкой струйкой выдыхает дым и будто бы сама себе пожимает плечами — ведь, кажется, сегодняшняя бесконечная ночь всё-таки решила добить её до конца.              — А у тебя что? — Даша, успокоившись наконец, кривит губы в ухмылке.       И насмешливо тыкает пальцем в искусанную шею:       — Она тебя сожрать пыталась, что ли?              — С днём рождения поздравила, ага, — Лиза смеётся вдруг. — А вообще…              И, неожиданно даже для самой себя, рассказывает: не столько потому, что это интересно заплаканной и будто бы расколотой надвое Даше, а сколько потому, что самой необходимо наконец выговориться — без глупых шуток, бесконечных нравоучений и вечного закатывания глаз.       Рассказывает всё с самого начала: про знакомство в сомнительном секс-шопе и глупо заевший на запястье наручник, про парковку отеля и резко вспыхнувший прямо в машине взаимный интерес, про дурацкие правила и абсолютное неумение их соблюдать. Про старую музыку из колонок дорогого автомобиля, глупо подгибающиеся от чужой улыбки коленки и желание нарвать Мишель букет незабудок с какой-нибудь местной клумбы; про речной порт, «Земфиру» и обжигающие поцелуи на заднем сиденье; про краски, метро и разбитый бампер «Мерседеса»; про вечно холодные руки, серо-голубые линзы и неуместную любовь к другому человеку.              Даша не перебивает: только с мягкой улыбкой наблюдает за Лизой, пока та глупо краснеет, растерянно заламывает пальцы и тянется за второй сигаретой.              — Короче, я не знаю, — подытоживает Лиза. — Мне кажется, что она чувствует что-то, понимаешь? Но говорит, что нет, и… Я запуталась. И заебалась за ней бегать, если честно.              Даша понимающе кивает:       — Но если позовёт — сразу же побежишь, да?              Лиза резко затягивается и, выдохнув дым в сторону, растерянно упирается лбом в колени.              — Конечно, — усмехается криво. И пожимает плечами: — Это же, блять, Мишель.

***

      пять дней спустя.

      Мишель глупо блокирует Лизу везде, где только можно: то ли потому, что и правда больше не хочет иметь с ней ничего общего, то ли потому, что на следующий день после их последней встречи Лиза до беспамятства напивается — и, судя по рассказам наутро, бесконечно названивает Мишель и пьяно признаётся в любви; а после, получив очередной отказ, чуть было не разносит и без того настрадавшуюся съёмную квартиру Дианы.              Лиза понятия не имеет, что делать дальше: как теперь вновь собрать себя по кусочкам и начать наконец спать по ночам, как вытравить из головы ласковый взгляд и насмешливые картинки их последнего сумасшедшего раза, как перестать провожать задумчивым взглядом изредка проезжающие мимо светло-серые автомобили и неосознанно обращать внимание на всех — даже если немного! — похожих на Мишель девушек.              — Всё, я переезжаю обратно, — Алиса театрально падает на свободную кровать и прячет лицо в ладонях. — Нас убила бытовуха.              Лиза смешно трясёт головой:       — Вы вместе меньше недели прожили!              Виолетта, привычно сидящая на подоконнике, отнимает взгляд от телефона и переводит его на Алису.              — Ну давайте, ага, — бурчит. — Ещё вы, блять, расстаньтесь, и я окончательно пизданусь.              Андрющенко тяжело выдыхает: наутро после дня рождения Вилка отказалась обсуждать подробности произошедшего за долгую ночь сумасшествия; только абсолютно неправдоподобно буркнула, мол: «Я ничего не помню особо» — и «Отъебитесь, без вас тошно», а ещё спустя пару часов объявила, что Даша её официально бросила — и замолчала снова.              — Да не, ты чё, — Алиса пожимает плечами. — Кто вообще расстаётся из-за тарелок?              Лиза хмурится:       — Чё?              — Мы вчера не смогли выбрать цвет тарелок, которые купим домой, — объясняет Алиса, — и прямо в магазине поругались. И на улице. И дома тоже. Короче…              Лиза расплывается в улыбке: невозможно глупая причина для ссоры вдруг вспыхивает в голове нереалистично-совместным с Мишель вечером, в который они бы точно так же разругались из-за каких-нибудь дурацких тарелок, а в конце концов банально бы их разбили в искренней попытке помириться.              — …так что всё нормально, — слышится голос Алисы.              Лиза растерянно трясёт головой и поднимает непонимающий взгляд.              — Чё ты сказала щас?              — О, господи, — Алиса недовольно цокает. — Я сказала, что к вечеру она по-любому остынет, и мы обсудим всё, ясно? Всё равно ещё две пары сегодня.              — А, — Лиза кивает. — Ладно. Я тоже пойду, если что.              Лиза старается постепенно вернуться к учёбе — ведь вылететь на последнем курсе из-за обрушившейся на голову невзаимной влюбленности было бы слишком глупо даже для неё; а ещё с ужасом суммирует в голове количество пропусков, которые ей придётся отработать, игнорирует пары по живописи и рисунку, где одногруппники уже начали писать картины к просмотру, и всё так же не смотрит в глаза своему дипломному руководителю. Андрющенко понятия не имеет, как она будет защищать диплом и что будет делать, если всё-таки слетит со стипендии — а ещё, на самом деле, невозможно искренне хочет отчислиться, просто потому что всё своё бесконечное вдохновение, кажется, неосторожно оставила в чужой квартире на Новом Арбате.              — Как ты? — аккуратно уточняет Алиса. После переводит взгляд на не менее разбитую Вилку и добавляет: — А ты?              — Нормально, — слышится в ответ в унисон с щелчком зажигалки.              Лиза кивает:       — И я нормально.              И тоже тянется к пачке сигарет — ведь крутить свои привычные самокрутки в последнее время нет вообще никаких сил.              — И кто из вас пиздит? — смеётся Алиса.              Андрющенко с улыбкой пожимает плечами:       — Обе две.       

      ***

      тем же вечером.

      Алиса уходит ближе к вечеру: растерянно пожимает плечами, просит пожелать ей удачи и хлопает хлипкой дверью небольшой комнаты в общежитии. И снова Лиза с Вилкой остаются одни; вроде бы вместе, как и всегда — а вроде бы наедине с глупо разбитыми сердцами и надоедливо-неразумными мыслями.              Лизе Виолетту жалко — и Дашу тоже жалко, конечно; Вилка целыми днями не выпускает из рук телефон, спать ложится только ближе к рассвету и раз в несколько часов стабильно набирает чужой номер — но Даша так же стабильно не берёт трубку. Невозможно бледная и с тёмными мешками под глазами, Виолетта будто бы даже разговаривать начинает тише — и Лизе это кажется ужасно нечестным, потому что уж точно не так они должны проводить свою яркую беззаботную молодость.              Поговорить о произошедшем с Вилкой не получается: она как мантру повторяет то, что ничего не помнит, а после сразу же глупо переводит тему — и Лиза не спорит даже, просто потому что у неё не остаётся никаких сил на то, чтобы кого-то спасать; особенно учитывая тот факт, что даже себя спасти в этот раз, увы, не получается.              Лиза бездумно бегает взглядом по собственным неразборчивым конспектам: еле слышно материт саму себя за привычку как попало сокращать слова, повторяет в голове необходимые термины по истории художественных стилей, зачёт по которой назначен на следующую неделю, и периодически бросает заинтересованные взгляды в сторону загорающегося новыми уведомлениями телефона. Наивно ждёт от Мишель хоть что-нибудь: звонка, сообщения или случайно поставленной реакции в переписке в Телеграме — но получает только молчаливое безразличие и изредка замученные комментарии Вилки о том, что у неё эта учёба уже поперёк горла.              А спустя ещё минут десять монотонного заучивания теории вдруг слышит тихое:       — Слушай… Мне, кажись, нужна твоя помощь.              Лиза на выдохе закрывает тетрадь и переводит взгляд на Виолетту, что сидит на противоположной кровати — а после растерянно жмурится, потому что чужой внешний вид оставляет желать лучшего. Красные от недосыпа глаза, искусанные губы и осунувшееся за последние несколько дней лицо; Лиза тяжело выдыхает, перебирается на соседнюю кровать и скрещивает ноги.              — Чего?              — Она от меня гасится, — жалобно бормочет Вилка. — Даже выслушать, блять, не хочет.              Лиза пожимает плечами:       — И правильно. Я бы тебе ещё и по ебалу дала, если честно.              — Так она и дала, — Вилка усмехается. — Раз пять, кажется…              — Ну вот, — фыркает Лиза. — А говоришь, что нихуя не помнишь.              Вилка стыдливо отводит взгляд в сторону — Лиза в ответ усаживается поудобнее и упирается спиной в уже ободранную после недавней покраски стену.              — Так…              Виолетта тут же перебивает:       — Она ж, блять, даже на пары не ходит!              И тихим шёпотом следом:       — Дура… Ещё одна.              Лиза смеётся и с силой толкает Виолетту в плечо — Вилка в ответ притворно потирает ладонью руку и несмело улыбается.              — Я хочу с ней поговорить, — бормочет. — Я понимаю, что проебалась, но, типа… Я не хочу и её проебать, понимаешь?              Лиза коротко кивает.              — А в комнату её меня подружки её не пускают, блять, — Вилка разводит руками. Ворчит: — Детский сад, сука, какой-то!              — Так и чё ты от меня хочешь-то?              — Настя сказала, что они в пятницу… Бля, подожди, а когда пятница?              — Сегодня так-то, — усмехается Лиза. — А чё за Настя?              Вилка, не сдержавшись, смеётся и прячет лицо в ладонях — а спустя несколько секунд, выдохнув наконец, несильно бьёт Лизу ладонью по лбу.              — Одногруппница моя. Ну, такая…              Лиза незаинтересованно отмахивается — всё равно ведь забудет через пару минут.              — Да похер, — фыркает. — Чё дальше-то?              — Ну, они, получается, сегодня хотят собраться на какой-то хате левой… — продолжает Вилка. — И Даша там будет. А я хочу с ней поговорить, но одна я идти не хочу. Улавливаешь?              Лиза тяжело выдыхает — у неё нет никакого желания вновь тратить пятничный вечер на то, чтобы пить и разбираться в чужих драмах, но выбора всё равно, кажется, нет — на то они с Вилкой и лучшие друзья.              — Бля-я-я, — тянет Лиза устало. — Я так не хочу, если честно. Ещё кто-нибудь из наших будет?              Вилка пожимает плечами:       — Диана с Алисой точно нет. Настя вот, Тёма возможно, Даша… За остальных не знаю.              — А чё за хата? — Лиза нервно крутит кольцо на большом пальце. — Чья хоть?              — Да хуй его знает… Какие-то знакомые знакомых, я не поняла ничё, — Виолетта утыкается в телефон и что-то быстро печатает в ответ на новое сообщение. Затем вновь поднимает голову: — Адрес вон Настя скинула только что… Минут двадцать пешком, плюс-минус.              Лизе затея Виолетты не то чтобы сильно нравится: на любые пьянки они обычно собираются всей своей дружной компанией, а большая часть присутствующих ей так или иначе знакома — ведь в противном случае такие мероприятия, как минимум, не безопасны.              Вилка, уловив чужую растерянность, кивает:       — Я тоже не особо хочу без наших. Просто поговорю с ней… И всё. Сильно бухать не будем, ладно?              Лиза тяжело выдыхает. Оставить Виолетту одну в такой ситуации она, конечно же, не может — хоть и любое упоминание алкоголя снова разливается по телу отвращением к самой себе, — а потому коротко кивает, уже заранее предполагая, насколько сильно она пожалеет об этом решении на утро.              — Хуй с тобой, — машет рукой. — Но ты тогда расскажешь мне, чё в ту ночь случилось, поняла?              Вилка растерянно поджимает губы, но всё равно кивает:       — Ладно, ладно. Погнали тогда, по дороге расскажу.       

      ***

      — Она просто сказала, что скучает очень, и меня перемкнуло, — бормочет Виолетта себе под нос.              Лиза кивает и, зажав в зубах тлеющую сигарету, поправляет края задравшейся куртки — а затем вновь ускоряет шаг. Они с Вилкой уже минут пятнадцать бродят по однотипным спальным дворам в поисках нужного дома — и Лиза с каждой новой секундой всё сильнее начинает жалеть об очередном глупом плане Виолетты.              — Щас Настя нас встретит, — усмехается Вилка. — Мы вообще куда-то не туда ушли, походу…              Лиза вновь коротко кивает и присаживается на лавочку у незнакомого подъезда — Виолетта, потоптавшись на месте, медленно садится рядом.              — Я не могу сказать, что я прям не хотела, понимаешь? — объясняет, затянувшись. — Мы с Дашей поругались опять тогда, да и вообще последнее время только и делаем, что срёмся…              — Ну это же не повод сразу с бывшей сосаться, — фыркает Лиза. И добавляет меткое: — Дура, блять.              — Да знаю я, — Вилка пожимает плечами. — Всё разъебала, как обычно.              Лиза усмехается и, протянув руку, заботливо поправляет на чужой голове короткую чёрную шапку.              — Я сомневаюсь, что она тебя простит, если честно, — бормочет искренне.              — Знаю. Но я хочу, типа, знаешь… Убедиться, что прям точно без шансов.              Лиза понимающе кивает; Вилка бросает короткий взгляд на адресную табличку перед подъездом и что-то быстро набирает в телефоне — а затем растерянно пожимает плечами.              — Я просто знаю, что с Рони ничего не прокатит, — бормочет. — И это было ебать как тупо, если честно. Я просто перебухала, и мне было грустно, а она под руку подвернулась…              И, когда Лиза не отвечает, добавляет:       — Ну, типа, это просто очень сильно заёбывает, когда тебе постоянно не доверяют.              — Зато теперь есть за что, — Лиза с усмешкой пожимает плечами. — Я понимаю, о чём ты, но ты всё равно пиздец.              — Так ты тоже пиздец, — Вилка с усмешкой пихает Лизу в плечо.              Андрющенко выдыхает дым в сторону и медленно кивает:       — И я пиздец.              На этом и без того малообещающий разговор заканчивается; Лиза упирается взглядом в тонкие кеды, думая о том, что ближе к зиме нужно будет наконец купить себе нормальную обувь, курит и терпеливо ждёт продолжения банкета. Настя подходит минут через десять — и Андрющенко сразу вспоминает, что они не так давно виделись на её дне рождении, — ворчит что-то про то, что Лиза с Вилкой свернули вообще не в ту сторону, и громко смеётся от насмешливого подзатыльника, которым Лиза тут же одаривает заблудившуюся в однотипных дворах Виолетту.              Под громкий смех и бессмысленные разговоры они втроём доходят до пятиэтажной панельки; Лиза, насмешливо переглянувшись с Вилкой, тянет на себя дверь с зияющей рядом дыркой на месте домофона, заходит в подъезд и усмехается от типично разрисованных чёрных маркером стен.              — Эстетика, — бурчит растерянно.              Виолетта смеётся:       — Ага. Ебеней.              Лиза усмехается тоже и, пропустив Настю вперёд, поднимается за ней на третий этаж. В глаза бросаются обшарпанные стены, импровизированная пепельница на подоконнике — в виде жестяной банки из-под растворимого кофе — и засохший, кажется, ещё лет сто назад, цветок в пластиковом грязно-белом горшке.              — Ну пиздец теперь, — слышится вдруг растерянное.              Лиза переводит взгляд на Настю: та держит в ладони дверную ручку, что, видимо, отвалилась при попытке зайти в квартиру, и растерянно разглядывает виднеющуюся на её месте дыру. Из-за двери слышится громкий низкий смех и чей-то мат, а после в проёме показывается удивлённое лицо, видимо, хозяйки квартиры.              — Эт нормально, — смеётся хрипло. — Она так здоровается.              Девушка забирает из рук Насти дверную ручку, одним чётким движением вставляет её обратно в пазы и откидывает с лица мешающиеся волосы.              — Заходите давайте, чё встали!              Лиза смеётся и послушно проходит вслед за незнакомой девушкой: упирается взглядом в сильную спину и длинные светлые волосы почти до поясницы, что совсем не сочетаются с внешне-агрессивным образом, а после скидывает куртку на стоящую в коридоре тумбочку — ведь вешалка для одежды уныло валяется прямо на полу, — и медленно проходит в одну из комнат.              Вокруг куча незнакомых ребят, громкая басовая музыка из колонок и чей-то хриплый смех — почти никаких отличий от типичного времяпровождения Лизы, не считая того, что на этой квартире явно собрались люди постарше. Андрющенко неловко касается ладонью затылка: под кожу стыдливой дрожью забираются все те моменты, когда они с бывшим парнем терялись на таких же сомнительных квартирах — и тогда одним только дешёвым алкоголем да криво скрученными самокрутками дело не обходилось; во всяком случае для него.              Лиза замирает на входе в зал, растерянно переглядывается с Вилкой и, коротко кивнув в ответ на чужой настороженный взгляд, делает шаг вперёд— а незнакомая ей девушка, что пятью минутами назад ловко реанимировала дверь, наконец оборачивается.              — Шума, — протягивает ладонь для рукопожатия. — Ну, или Крис просто.              Андрющенко пожимает чужую руку и морщится от чересчур сильной хватки:       — Лиза.              А после поднимает голову и резко втягивает носом воздух: у Кристины характерно расширенные зрачки и бегающий из стороны в сторону взгляд, по которому всё сразу становится ясно.       «Блять, ещё не хватало», — ворохом проносится в голове.              Кристина тем временем знакомится с Вилкой, так же пожимает ей руку и, вальяжно хлопнув Лизу по плечу, показывает ладонью в сторону продавленного дивана, стоящего в углу комнаты.              — Проходите.              Лиза коротко кивает; а как только Кристина уходит куда-то вглубь коридора, тут же цепляет Виолетту за плечо и чуть наклоняется.              — Дашу найди, — шипит на ухо. — И чем быстрее — тем лучше.              Вилка сглатывает и понимающе кивает, а после вдруг оборачивается — со стороны несчастной входной двери слышится звонкий женский смех.              — Слава богу, блять, — облегченно бормочет Лиза.              Даша — вместе с толпой чрезвычайно громких подруг — замирает в проходе; Вилка тут же делает шаг вперёд, но стыдливо останавливается под грубым: «Не подходи, блять, ко мне».              — Да я поговорить просто, — жалобно бурчит Виолетта. — Ну Даш…              Откуда-то из толпы вновь слышится громкий смех:       — Не даст.              Вилка еле слышно усмехается, а после всё равно упрямо проходит вперёд, цепляет Дашу за запястье и что-то неслышно бормочет ей на ухо — и где-то в эту секунду Лиза понимает, что лишние глаза им сейчас ни к чему. А потому всё-таки проходит в зал — и незнакомые ей громкоголосые девчонки тоже идут за ней, — усаживается на диван и благодарно кивает в ответ на протянутую ей Кристиной банку дешёвого пива.              Щёлкает кольцом, делает пару глотков и внимательно осматривает собравшихся, пока по позвоночнику пробегается неприятная дрожь от осознания того, что им с Вилкой — и, тем более, Дашей, — уж точно здесь делать нечего. Лиза просто надеется на то, что Виолетта как можно быстрее донесёт до своей — теперь уже бывшей — девушки спутанные мысли и оправдания, а после они втроём вернутся обратно в общагу; или, возможно, по дороге без предупреждения зайдут в гости к Алисе с Дианой и потом ещё полвечера будут выслушивать нелестные комментарии в свою сторону.              — Будешь?              Лиза удивлённо поворачивает голову — у Кристины в руках маленький зиплок с невозможно знакомым содержимым, а на лице кривая ухмылка.              — Не, соррян, — сбивчиво бормочет Лиза. — Не моё.              — Ну, как знаешь.              Кристина, пожав плечами, поднимается с дивана и вновь уходит куда-то в сторону коридора; Лиза внимательно провожает её взглядом, после натыкается на Вилку и Дашу, что уже на повышенных тонах выясняют свои отношения, и криво усмехается — желание сбежать из этой странной квартиры как можно дальше нарастает всё сильнее с каждой секундой.              Спустя ещё пару минут старый диван медленно прожимается, а Лиза бросает незаинтересованный взгляд в сторону усевшейся рядом девушки.              — Чё там за драмы? — бормочет она хрипло. Усмехается: — Ещё и без меня.              Лиза понимающе кивает:       — А, так это твоя хата, да?              — Ага, — девушка забирается на диван с ногами, хлопает себя по карманам и, выдохнув, прикуривает сигарету. — Ну как, хата, знаешь… Чисто на переночевать.              Лиза криво улыбается — бессмысленный разговор с незнакомой ей девушкой отодвигает в сторону тревожные мысли и неожиданно позволяет хоть немного отвлечься от всего происходящего.              — Я вообще не люблю такие сборища, если честно, — вдруг откровенничает она, — но тут Шума попросила, втирала чё-то там про одногруппников бывших, что хаты нет… Ну, я не вникала особо, короче.              Лиза медленно поворачивает голову:       — Одногруппников? Она?..              Кристина, с которой Лиза познакомилась минут двадцать назад, едва ли похожа на студентку — даже в самых худших проявлениях этого слова; сидящая рядом девушка хрипло смеётся.              — Да её отчислили ещё года три назад как, — фыркает. — Но тяга к пиздецу, видимо, осталась.       И добавляет, когда Лиза молча кивает:       — Ты же тоже из МХП?              — Теория искусств, ага, — Андрющенко усмехается. — Последний курс.              А девушка вдруг с кривой улыбкой протягивает ей руку:       — Архитектурный. Ну, был… Года четыре назад.              Лиза еле слышно усмехается и пожимает чужую ладонь, а после наконец внимательно рассматривает сидящую рядом девушку: заплетённые в хвост светлые волосы, чёрная водолазка с высоким горлом и остро выпирающие скулы; а ещё будто бы аристократическая — и даже слегка болезненная — бледность, почти симметричные шрамы на тёмных бровях и заинтересованно прищуренный взгляд карих глаз.              — Лиза, — представляется Андрющенко наконец.              Девушка задерживает рукопожатие на несколько долгих — показательно долгих — секунд, чуть пробегается пальцами по тыльной стороне ладони и наконец отпускает чужую руку.              А раздвоенные кончики языка следом будто бы насмешливо касаются верхней губы:       — Кира.