Январский дождь

Влад очень боялся лишних чувств. Особенно сейчас, ковыряя вилкой вязкую гречневую кашу и глядя через окно на пустой двор. В душе его тоже было пусто. Это вполне устраивало. Не хотелось лишний раз сгущать мысли чьим-то губительным обликом. Не хотелось привязываться и выстраивать в своей голове бессмысленный образ значимости, без которой, кажется, невозможно прожить и дня. Образ значимости человека, который, как правило, оставляет после себя грубое пятно, который въедается в кости, как плесень в кафельную плитку. Влад твёрдо решился закрыть себя ото всех, не подпускать и на пушечный выстрел. Но это тяжело. Глядя на однокурсников, которые то и дело пересекались с кем-то в коридорах университета и прижимались друг к другу, роняя тетради и яркие улыбки, Влад давился завистью и переполняющей его тоской. Почему именно он? Почему он настолько чувствителен к прошлому, которое волоклось за ним несколько лет, сжимая железными кандалами щиколотки? Влад уже и не вспомнит, когда в последний раз сжимал чьё-либо запястье перед видом потухающего румяного неба, когда нелепо улыбался и чувствовал себя частичкой чего-то большого и особенного, чего-то тёплого, родного. Он уже и не вспомнит, каково это — быть счастливым и разделять радость с кем-то. Но Владу, пожалуй, не стоило об этом думать и вновь загонять себя в восковой тупик, который вот-вот начнёт плавиться в лучах апокалиптического опустошения. Ему, по-хорошему, стоило думать о приближающейся сессии, о своей аллергие на мёд, о сваренной на топлёном молоке гречке с еле уловимым запахом ванили. Да, бред. Но от этого бреда не тянет плеваться кровавыми соплями. Ещё одна ложка каши оказалась у парня во рту; сладкая, почти холодная, ванильная. Ника умела готовить гречку так, чтоб мягкие зёрнышки таяли во рту, а кристаллики сахара скрежетали на зубах. Ничего вкуснее Влад и не ел: даже мамина запеканка с кусочками персика не была столь ароматной, нежной и вкусной, как эта каша. Сразу же вспомнился родительский дом; небольшая квартирка в Ярославле на втором этаже. Давненько парень не был там, не видел печальных серых глаз матери и её осунувшегося лица, которое частенько страдало от крепких кулаков. Давно он не слышал скандалов, тяжёлого отцовского голоса, срывающегося на крик. Давно он не ел ту самую персиковую запеканку, посматривая из окна на перевороченную детскую площадку с ржавыми качелями. Он скучал. Только не мог понять по чему: по родной печали с привкусом ржавчины и сладкой газированной воды, или по родным людям, от которых эта печаль, словно болезнь, передалась по наследству Владу и Нике? Суровая, но такая лёгкая меланхолия ощущается пресным ветром. Ветер по-озёрному пахнет тиной, в которую хочется голышом окунуться, вцепиться зубами и утонуть. Такой ветер частенько разгуливал по квартире, расшатывая старенькие масляные натюрморты на стенах. Неужели эту пресную печаль ощущали только они — четыре человека, связанных синими нитями вен — и никто более? Сейчас Владу пришло осознание: он хочет увидеть семью. Увидеть этих людей, которые могут прочувствовать тоску вместе с ним, вкусить всю боль. А приедут ли они сюда? Смогут? — Ника, — пытаясь скрыть своё детское волнение, зовёт он, — а родители... приедут к нам на Новый год? Спросить такое было тяжело, но не тяжелее, чем встать из-за стола и оторваться от сладкой молочной гречки. Девушка врывается на кухню не менее взбудораженная, чем сам Влад. На ходу пытается застегнуть серьги. Она подходит к брату и, вздыхая томно, словно мученица, нагло игнорирует вопрос: — Ты уже когда доешь? Сидишь полуживой над этой несчастной тарелочкой, больно на тебя смотреть. — Так не смотри, — огрызается Влад. – Ещё раз спрашиваю: приедут родители? Ника мешкается и отводит взгляд в сторону. Парень подмечает, что бирюза в её глазах тускнеет, а сама она переминается с ноги на ногу, стоит очень неуверенно. — Ты правда хочешь их видеть? — словно не веря услышанному, спрашивает девушка. — Да. Влад ответил твёрдо, но с мольбой в каменно-серых глазах. — Я им позвоню, — отрезает Ника. Воздух наполнился прохладой и, как показалось парню, пресной меланхолией. Прямо как в Ярославле, забавно. Нике наконец удаётся застегнуть серьги-кольца. Можно отметить, что они подходили к её аристократичному бледному лицу с тонкими бровями. Вся в отца. — Ну как тебе? — смущённо спрашивает она, а сама игриво водит плечами, чуть ли не танцуя. Её изящное тело облегает чёрное платье, мягкая ткань подчёркивает тонкую талию и ровные бёдра. — Красиво, — честно отвечает Влад. Девушка усаживается напротив, подпирает щёку рукой. — Ну? — хитро улыбается она. — Что ты ещё хочешь? Ника прищуривает тёмно-бирюзовые глаза и смотрит выжидающе. Парень в её взгляде увидел какое-то осознание: словно ей известно что-то, о чём пока не догадывается сам Влад. Этот взгляд немного пугал, поскольку он был осознанным, серьёзным. Словно всё то, что происходило секундами ранее, моментально растворилось в воздухе и превратилось в крошечную металлическую пыль, которой сейчас отливала радужка её глаз. — Пойдёшь к Женьке? Парень поднимает голову, в который раз отрываясь от ужина. Аппетит уже совсем пропал. «Зачем спрашиваешь, если знаешь ответ? Подстебать хочется?» — кричит про себя он. — «Конечно пойду. К нему. И только». — Да, — выдавливает сухо. Девушка удовлетворённо кивает головой и говорит: — Понравилось тебе у него. «Понравилось. Очень», — спонтанный голос в голове говорит сам за себя, не спрашивая чужого мнения. Почему-то эта тридцатая квартира притягивала Влада, ему хотелось побывать там снова и снова... Услышать запах лекарств и еле уловимые нотки дешёвого вишнёвого парфюма, которым, вероятно, пользовалась Женина мать. Тишину разрывает глухой шум автомобильного мотора, раздавшийся откуда-то с улицы. Ника подбегает к окну и прыгает от радости, хлопая в ладоши. Ребёнок, ей богу. — Приехал! Приехал! — Вы двадцать лет не виделись? — кривляется парень. Ника не обращает внимания, вылетает из кухни, как пуля. Влад подходит к окну, пытается что-то высмотреть на дороге, но получается заметить лишь слабое мерцание искусственно рассыпаных звёзд на небе. — Я уже скоро уйду, не волнуйся, — шипит парень в темень коридора. Он выходит из кухни и показывает язык Нике, прихорашивающейся у зеркала в ванной. С собранными в низкий хвост волосами она казалась совсем другим человеком. Лицо её сразу приобретало острые черты, выделялись скулы. Пока Влад метался по комнате, искал свитер и натягивал на узкие ноги джинсы, внутренний голос отбивал ритм сердца словом «быстрей». Ужасающая огромная скорость. Он позабыл, что значит в спешке собираться и убегать из дома. Парень высунулся из комнаты, с опаской осматривая коридор, и стремительно направился к входной двери. Но та, как назло, открылась ещё до того, как он успел приблизиться к ней. На пороге стоял Семён. Высоченный, с бритой головой и строгим, симметричным лицом. В берцах. Он холодно взглянул на застывшего перед ним парнишку и свёл к переносице брови. Влад чуть ли не открыл рот, то ли от изумления, то ли от испуга. — Ника, — его басовитый голос отразился от стен квартирки, а у Влада тем временем по спине пробежала стая мурашек, — помню, ты говорила, что браток к тебе пожаловал? Из ванной вылетает девушка и останавливается в метре от парней, смотрит на брата вопросительно, мол: почему всё ещё здесь? — Да-да-да, — проходит мимо Влада и нежно берёт Семёна за руку, — он сейчас уйдёт, ты не волнуйся. — Да что мне волноваться. Я, думаешь, из-за такого дохляка буду переживать? У Семёна глаза ядовито-зелёные, отливают сусальным золотом, которым обычно покрывают купола церквей. Только вот Влад чувствует: человек этот вовсе не святой и даже не пытается показаться милосердным. Даже наоборот — в его венах течёт столько злобы, что Чёрное море действительно можно покрасить в чёрный с помощью его гнилой крови. Конечно, Влад старается не показывать свою явную страх и неприязнь, но дрожащие ноги и недовольное, сморщенное лицо, словно высохшая корка апельсина, выдают его. — Ухожу, — фыркает парень. Семён пренебрежительно смотрит на Влада, отходит от двери и улыбается. Улыбка его совершенно не красит; ровный ряд идеально белых зубов оголяется, готовый рвать и метать плоть. Парень устремился в подъездную темень и напоследок услышал у себя за спиной издевательское: — Бывай, Владушка. Дверь за спиной захлопнулась с такой силой, что грохот разнёсся по всему дому, насыщая крашеные бетонные стены отскакивающим гулким эхом. Влад сжал кулаки и вышел на лестничную клетку. — Сука, — процедил он сквозь зубы. — Как он, блять, себя ведёт? Но больше всего Влада поражала одна вещь: как Ника могла влюбиться в такого человека? Неужели, эта массивная туша из мышц способна проявлять к кому-то нежность, заботу, любовь? А если он её постоянно задевает и оскорбляет, а она, в силу своей доброты и привязанности, не может с ним расстаться? От одной мысли, что этот мудак может причинить сестре боль, у Влада в глазах мутнеет и здравый рассудок сменяется дикой ненавистью. Раздражение прыснуло в кровь. — Ёбанный ублюдок! — парень развернулся к стене и ударил её. Потом ещё. И ещё. Боль отразилась в висках ужасными пульсирующими волнами. Это было резко и неожиданно. Словно что-то древнее, затаившееся глубоко в подсознании, мгновенно пробудилось. Влад сам не понял, как это произошло: тело больше не принадлежало ему. В ярости он не сможет себя контролировать. «Но... Я даже не смогу защитить её...» — прерывистое дыхание смешалось со встревоженным голосом в голове. И, как бы это ужасно не звучало, к сожалению, это было правдой... Влад не в силах противостоять этому человеку. Нет, не человеку. Животному. Костяшки ужасно болели, и только дойдя до пятого этажа, где у счётчиков слабо мерцала продолговатая люминесцентная лампа, Влад увидел на правой руке поблёскивающие капельки крови. — Чёрт. Влад шёл медленно, прислушиваясь к ватной тишине и гулу ледяного ветра, проносящегося за стенами дома. Было темно; через подъездное небольшое окошко, на подоконнике которого валялось несколько бычков, сочилась вечерняя декабрьская тьма. Костяшки саднили, пульсировали, кровь маленькой багровый лентой стекала вниз. «Как неудобно перед Женей получится», — думал парень, проводя рукой по перилам, — «Надо тогда попросить у него перекись, чтоб обработать... Ну блять...» Такие разрушительные вспышки гнева происходили у него достаточно редко. Он и сам удивился, что смог настолько сильно накрутить себя этими дурацкими мыслями. Настроение было мастерски испорчено и выброшено гнить на улицу, прямо в комья колючего снега; так чувствовал себя Влад — мёртвым, никому не нужным, холодным. Ему очень не хотелось идти к Жене в таком состоянии... Парень стоял у двери тридцатой квартиры и трясся, как осиновый лист. Он чувствовал себя пятилетним ребёнком, которому нужно выступать в детском саду на утреннике перед толпой взрослых и воспитателей. — А может купить что-нибудь? — Влад достал телефон из кармана джинс и проверил время. — Восемь вечера, магазины должны ещё работать... Да, он в одном свитере и джинсах. Да, на улице метель. Но до ближайшего магазина идти всего несколько минут... Влад с трудом открыл железную дверь и почти сразу же ощутил неимоверный холод. Ледяной ветер ударил ему в лицо, дышать стало тяжелее. Выбравшись из подъезда, Влад поёжился и огляделся вокруг: на улице не было ни души. Да и кто в здравом уме будет ходить в такую погоду по улице? Высмотрев на горизонте маячок светящейся вывески магазина «Магнит», Влад направился к ней, пошатываясь от налетавшей на него вьюги. Свитер промок насквозь и стал практически белоснежным, от налипших на него снежинок. Волосы намокли и прилипали к лицу, щекам, залезали в рот. Моргать было сложно, веки будто тяжелели с каждой секундой. Несколько алых капель упали с костяшек на снег. Рука щипала. Блять. Дойдя до магазина и потянув на себя стеклянную дверь, Влад окунулся в желанное тепло, пропитанное запахом овощей и выпечки. Запах еды защекотал в носу, и в животе неприятно заныло. Люди, мимо которых он проходил, смотрели на него, как на что-то паранормальное. Одна бабулька даже сочувствующе покачала головой, не отводя глаз от его повреждённой руки, но увидев, что тот направляется в отдел алкогольных напитков, свела брови и с отвращением отвернулась, пробурчав что-то нечленораздельное. Влад принялся выискивать недорогое пиво. Перед глазами мелькали бутылки с разноцветными наклейками, обещающие яркий вкус тропических фруктов и лесных ягод. — Чего только не придумают, — усмехается Влад, рассматривая бутылку пива со вкусом апельсиновой цедры и тимьяна. Но, увидев цену, улыбка мгновенно сошла с лица. Немудрено, что импортные продукты будут столько стоить. Взгляд привлекла неказистая бутылочка «Балтики». Она стоила достаточно дешёво — всего сто двадцать рублей. Влад взял две штуки и пошёл на кассу. Молодая девушка-кассир обеспокоенно посмотрела на Влада, пробила товар и, получив несколько смятых купюр, смущённо спросила: — Молодой человек, а... Вам не холодно? Влад удивился заинтересованности девушки и ответил не задумываясь: — Понимаете, для особого человека не жалко промёрзнуть до костей. — Повезло вашей избраннице, — кассирша улыбнулась и, бросив на парня дружелюбный взгляд, принялась обслуживать следующего покупателя. Парень выпрыгнул из магазина и быстро направился к девятиэтажке. Ветер уже не кажется таким кусачим, холодным. Волосы не так противно липнут к лицу, и плечи не так сильно дрожат. Хотя метель только усиливается: с крыш панелек сносит глыбы снега, и белая крошка кружится в бешеном танце на фоне иссиня-чёрного неба. Влад сжимает в руках две бутылки пива, рассекает снег носами красных кед и думает о Жене. О своём особом человеке.