Верни меня мысленно в этот день, Где я также верующий в волшебство Легко засыпаю под колыбель В надежде на чудо на Рождество. Держи мои ветры, что в голове, И сердце разбитое, как стекло.
МУККА - В надежде на чудо
Весь город расцветает в празднестве: яркие ленты, фонари, угощения и фейерверки по вечерам. Жители ходят к храмам и зажигают свечи с благовониями с мольбой, чтобы благоденствие царило в клане, и чтобы брак наследников длился не одно десятилетие. На площадях разыгрываются театры, странствующие музыканты распевают оды и зачитывают стихи. Распускаются сакуры, а с балконов дворца вывешивают яркие полотна с гербом Учих. За час до бракосочетания монах бьет в колокол главного храма, чтобы к дворцу стекались люди. Гости собираются на обзорных балконах, кто-то спускается в сад и занимает расставленные скамьи. Итачи вглядывается в щёлки ширмы: Саске идет по коридору — весь в черном, с тяжелым ожерельем на плечах, символизирующим его наследственность власти. Чувства под сердцем взметаются, словно пожар. Он красивый, от него веет силой и властью — настоящее Первое пламя, гордый наследник, надежда клана и страны. И скоро он станет полностью принадлежать Итачи. Как и Итачи — ему. Эти мысли не оставляют с тех пор, как они тайно уехали в летнюю резиденцию. В отдаленном дворце у моря, где дни пропитывались жаром и солью, и где не было лишних глаз, и где не нужно было строго следовать правилам, Итачи полностью осознал, что вскоре его ждет. Интимные, страстные мысли наполнили его голову, от них часто бросало в жар. Конечно, Саске не позволял себе лишнего — иногда крепче обнимал, а на ночь, перед тем как разойтись по разным комнатам, целовал в щеку. От этого Итачи пылал и не мог спокойно спать. Фантазии одолевали его — впервые за всю его жизнь. Обычно он не позволял себе подобного, даже в течку старался фокусироваться на обыденности, чтобы было легче. Но в предвкушении свадьбы он будто бы расцвел. И чем меньше времени оставалось до церемонии, тем сильнее оказывалось его желание получить больше, чем кроткие поцелуи в щёку или ласковые объятия. Слуга отодвигает ширму. Остаётся такая малость: преодолеть путь к алтарю. На высоких гэта Итачи идёт неспешно и плавно, мягко переставляя ноги, и кажется, что длинный шёлковый шлейф течёт за ним, как туман на лёгком ветру. Он чуть склоняет голову, чтобы не видеть собравшейся толпы и не замечать их изумления — ведь мало кто из гостей других великих кланов видел Цветок клана Учих. Итачи слабо и мягко перетекает к алтарю. Слуги держат над ним белоснежный зонт, чтобы солнце не слепило глаза. Гости перешептываются, но Итачи, слишком сосредоточенный на своём пути, никого не слушает. И когда остаётся всего несколько шагов, Саске протягивает ему руку, и Итачи с благодарностью берётся за неё, такую горячую и сухую. Как же сильно они различаются: Саске спокоен, его осанка — непоколебимый стержень, расправлены плечи, чуть вздернут подбородок. От него густо пахнет силой: огнём и диким лесом. Итачи же волнуется, словно ему вновь шесть лет, и учитель Амано строго спрашивает с него выученные исторические тексты. Руки холодные, и немного дрожат колени. — Всё в порядке, моя любовь, — шепчет Саске. Итачи кивает с улыбкой. Из-за гэта он становится почти одного роста с Саске и может наравне смотреть ему в глаза. Глаза красные, как та самая луна, под которой он рождён. Монах передаёт им чётки и поднимает лампаду с ладаном. — Боги смотрят. Перед их ликами можете принести свои клятвы, — объявляет он, и в саду воцаряется полная тишина. У Итачи сердце подскакивает к горлу, и он в волнении перебирает бусины на чётках. Саске касается его щеки пальцами и говорит коротко: — Я буду любить тебя всегда. Дыхание окончательно сбивается, потому что голос Саске, то, с какой уверенностью он произносит эти слова, заставляет сердце сладко заныть в груди. — Какой бы путь ты не выбрал, что бы ты не делал, я всегда буду рядом. И моя любовь к тебе никогда не угаснет, — отвечает Итачи на одном дыхании. И стоит ему только закончить, как Саске зажимает его голову в своих ладонях и целует в губы. Его огонь и чувственность обдают с ног до головы с такой силой, что теряется вдох. На фоне уже шумят гости: хлопают, выкрикивают поздравления, а Саске всё целует, сминает губы, и Итачи почти лишается дыхания. Голова кругом, и он не замечает, как текут слёзы по щекам. Боги, какой же он несдержанный. Итачи с шумом тянет воздух, и тогда Саске чуть отстраняется — глаза его пылают, как небо у горизонта на закате. Какой же красивый — Итачи не может отвести от него взгляд. С небес несётся драконий рык. Иоши, сидящий на одной из крыш, стрекочет под всеобщий гомон, и Аода вторит ему — вздымается за стенами дворца и выдыхает густую струю пламени в облака. Шум вокруг, ликование, возгласы, крик драконов. Всё идёт кругом. А Саске продолжает держать за щёки, целовать. Им двоим нет дела — сейчас они постепенно сливаются в единое. Смотрят друг на друга и одновременно понимают: это их день, это миг, который наконец наступил. Это будто толчок детальки, и теперь она встаёт на положенное место. Теперь всё правильно. Под общую шумиху к ним подходит отец. Он без стыда обнимает их обоих и целует в макушки. Сегодня он будто снова молод: силен, крепок, статен. Старость словно разжала свои руки и дала возможность ещё раз пережить искристую радость. — Благословляю, — почти шепчет он. — Саске, будь осторожнее в своей горячности, она может обжечь даже самого любимого. Итачи, никогда не сомневайся в своих мыслях, твой разум — твоя сила, направляй то пламя, что сегодня стало твоим. Фугаку отступает, и Итачи с Саске одновременно, не сговариваясь, отвечают: — Спасибо. И праздник перетекает в буйство: музыка, смех, череда пожеланий и подарков. Гости пьют и едят до отвала. Но это лишь видимость. На самом деле, такие громкие события — это отличная возможность заключить выгодные сделки и обрести полезные связи. Головы, что сейчас едят и смеются, под столами передают друг другу слухи, уловки, предложения и соглашения. Здесь слишком много гостей из разных уголков и из разных кланов. Никто не будет веселиться без второго дна. Хотя есть и те, чьи помыслы чисты и искренни. Например, Наруто — наследник клана Узумаки, шумный, взбалмошный. Друг, которого Саске обрёл в период своих путешествий. Или же клан Нара — после заключения торгового договора отношения с ним получили второе дыхание. И сейчас окрепший союз заливается крепленым вином под протяжные звуки бивы. Впрочем, сегодня Итачи нет дела для подковёрных интриг и мыслей гостей. И ничто сегодня не омрачит его настроения. Он даже позволяет себе пару глотков саке и из-за этого немного румянится. Саске над ним по-доброму смеётся и каждый раз целует: то в щеки, то в нос, то в губы. День подходит к концу. Когда начинает темнеть, Фугаку объявляет, что молодые отправляются отдыхать. Гости хлопают, улюлюкают, от чего становится неловко и даже неприятно. Итачи скорее уходит первым, он поднимается в покои, подготовленные для молодожёнов, и приказывает слугам не беспокоить его. Ему нужно немного времени, чтобы подготовиться. В спальне горит несколько свеч, свежесть таит в воздухе, и слышится шум праздника. Сердце взволнованно стучит — не то от предвкушения, не то от лёгкого страха. Итачи старается дышать глубоко и ровно. Он развязывает оби, неспешно и плавно, снимает верхнюю часть кимоно — откладывает прямо на татами, потому что такую вереницу ткани сложно бережно и правильно сложить одному. Наконец, спускается с высоких гэта и снимает таби. Размяв босые ноги, Итачи вытягивает из волос шпильки с украшениями из рубиновых бус, аккуратно складывает их в шкатулку — прячет, потому что они принадлежали матери. Мерные движения немного успокаивают его. И всё же он вздрагивает на звук позади и оборачивается. Саске заходит в комнату. Весь в чёрном, высокий, статный, его терпкий запах огня и леса заполняет комнату и волнует природу. Саске плотно закрывает сёдзи, но пока не делает шагов вперёд — только смотрит, внимательно, безмолвно. Итачи не знает, что сказать, но точно знает, чего требует долг. Нет. Чего он хочет сам. Он мягко распускает тонкий пояс нательной рубашки, что скрывает его от самых пят до горла, но Саске, наконец, оказывается рядом и останавливает его. — Я хочу сам. Можно? — спрашивает он, проходясь пальцами по краю ткани, что плотно пересекает грудь. Аккуратно, вежливо, не стремясь подобраться к коже. Жар и предвкушение подкатывают Итачи к горлу, почему-то дрожь наполняет его руки. Саске редко просит разрешения, и сейчас это — демонстрация его уважения. — Можно, — разрешает Итачи. Сильные пальцы разворачивают складки белого шелка сначала с груди и плеч. По оголенной коже скользит сквозняк, но ощущений от него не остается, потому что Саске целует сначала щеку, затем шею. Он пробирается под рубашку, чтобы коснуться голого бока, спины. Шелк скользит, и Итачи пытается его удержать — скорее по привычке. Быть полностью обнаженным перед кем-то ему в новинку, инстинкты говорят расслабиться, а воспитание — скрыться. — Прости, — по-глупому шепчет Итачи и неловко улыбается. — Всё хорошо, — успокаивает Саске, целиком заключая в объятия. Рубашка спадает на пол. Ощущать чужие ладони так интимно и тесно к себе — волнительно и желанно. Сердце бешено стучит в груди, но Итачи старается хоть что-то отдать в ответ — пускай неумело, глупо, нелепо. Он ничему никогда не учился, ведь его роль не в этом. Его всегда ограничивали в интимных знаниях, и всё, что ему оставалось — это сухие строки об анатомии. Саске снова касается шеи губами и жадно, шумно тянет запах. Итачи поддается, уводит волосы на другой бок и обнимает в ответ, цепляется пальцами за черные складки кимоно. Воздуха будто не хватает. Саске мажет языком по плечу и снова по шее, он вылизывает кожу, прикусывает — пробует на вкус. Он ведь так долго этого ждал. Его объятия становятся сильнее, одна ладонь опускается на бедро. Жар моментально скатывается от груди в низ живота. Стон вырывается сам собой — тихий, придавленный, и Итачи сразу же прячет лицо в изгибе шеи Саске, в складках ситцевых тканей, где запах густой и сильный. Он будоражит всё внутри и пробуждает настоящий взрыв желания. Итачи тянется к его губам, жмется к ним, а в ответ получает жадный мазок языком. Саске перехватывает его поперёк спины и под бедра, чуть поднимает, наглухо прижимая к себе. Теперь между ними нет ровно никакого расстояния. А Итачи все жмётся к его губам, хватается пальцами за ворот кимоно. Тепло бурлит в его животе, между ног становится влажно. Это ужасно приятно и стыдно одновременно. Саске разжимает объятия. Его движения теперь — рваные и быстрые, он стягивает с себя одежды, и Итачи помогает ему с завязками, освобождает от лишнего, сам теперь жмется губами к сильной шее. Теперь он понимает, почему Саске его так вылизывал — ощущать вкус и запах своего альфы — это чистое удовольствие. На языке солоно, а запах такой густой и манящий, что хочется закутаться в него. Хочется покрыться им, пропитаться, чтобы все знали, кому принадлежит Итачи. Ему кажется, что разум мутится, не остается смущения и стыда, он хочет больше прикосновений и поцелуев. Хочет, чтобы Саске наполнил его своим огнем. Так вот, что значит — желать. Саске подхватывает его под бедра, вновь поднимает над татами, и Итачи оплетает руками и ногами, примыкая ртом ко рту, обнимая его лицо. Если бы ему хватало воздуха, то он бы просил — отчаянно и с воем: “Только не отпускай”. Жар плавает уже не только в животе и груди, но и течет по всему телу. Саске опускает Итачи спиной на футон, не разрывая объятий. Его рука оказывается между ног, прямо там, где самому Итачи было стыдно себя касаться. Пальцы проскальзывают между ягодиц, размазывают густую смазку по всей промежности. Её много, от её запаха глаза у Саске темнеют, вылезают передние клыки. Итачи сильнее разводит колени, пытается спрятать лицо то в его шее, то закрыться собственными руками. — Смотри на меня. Прошу, смотри, — нежно просит Саске. От таких слов и собственного возбуждения Итачи вот-вот расплачется. Для него — слишком много эмоций. Всё происходящее — слишком долгожданно, он ощущает себя уязвимо, раскрыто, доступно, но Саске искренне жаждет его, он любит так сильно, что всё внутри трепещет. Итачи опускает ладони Саске на загривок и открывает глаза. Он видит всю пылкость, тающую в багряных радужках глаз напротив. Саске накрывает его щеку, большим пальцем проводит по скуле, и в этот момент в Итачи упирается твёрдый, крупный член. В горле застревает не то стон, не то всхлип, и воздуха совсем не хватает. — Смотри. На меня, — повторяет Саске. Он горячий, его кожа будто горит. Итачи не знает, куда ему деться — больно, очень больно. Он сжимает пальцы у Саске на загривке и старается смотреть ему в глаза, пока вся его сила наполняет его. Итачи чувствует, как его распирает, и не может расслабиться, коленки то разъезжаются, то упираются в чужие бока. — Потерпи. Прошу, потерпи, — продолжает шептать через вдох Саске. Он целует Итачи в немо раскрытый рот, подбирает его сгибом локтя под шею и погружается в него целиком. Итачи весь подрагивает. Его природа, уязвленная заявленными на неё правами, выпускает мелкие клыки. Итачи кусает Саске за плечо до крови, сжимает ему загривок пальцами и не то пытается вырваться из-под него, не то пытается ударить пятками. Завязывается короткая борьба: природа омеги противится, нельзя же так легко её обесчестить и подмять под себя. Итачи сильнее вжимает мелкие, короткие клыки и царапается. Саске терпит и не разжимает сильных рук — показывает, что стерпит и всё равно возьмёт своё. Он возьмёт свою любимую омегу и сделает своей. И когда Итачи понимает, что его не выпустят, то разум его светлеет, природа успокаивается и подчиняется. Его же так сильно любят. Саске делает первый толчок, и вот тогда вся боль отступает — становится жутко хорошо. Итачи, с окровавленными губами, длинно стонет, упирается носом Саске под ухо, где его запах особенно сильный. Движения даются легче — член входит по обильно выделяющейся смазке. Все сильнее и быстрее. Теперь между ног бесстыдно и громко хлюпает. — Ещё, Саске. Прошу, ещё, — не выдерживает Итачи, молит его в самое ухо, растекаясь в чистейшее удовольствии. Его расщепляет, переполняет, природа воет от восторга. Её подчинили и взяли, её обливают любовью и нежностью. Саске прихватывает Итачи под коленку, сильнее раскрывает его для себя, входит быстро, глубоко, от шлепков расплескивая ставшей более жидкой смазку. Ещё, ещё, пожалуйста, ещё. Итачи стягивается и сжимается вокруг ритмично входящего в него члена, из него почти уже вытекает вода, означающая пик удовольствия. С собственного члена тоже стекает влага, а Саске продолжает быстро двигаться в сжимающееся нутро. И когда он сам подходит к той самой грани, то глубоко протискивает член, носом водит у Итачи по плечу, пытаясь найти ту самую точку — железу, что нужно прокусить и окончательно пометить. Итачи позволяет ему всё, только вскрикивает, когда клыки прокусывают кожу, а внутри разбухает узел, не давая семени Саске выйти наружу. Наступает миг полного бессилия. И полного умиротворения: его природа, наконец, дождалась своего альфу, и теперь скручивается в тёплый ком под ребрами. Итачи глубоко и медленно дышит, восстанавливая дыхание и плавая где-то рядом со сладким забвением сна. Саске же любовно зализывает укус, затем лижет шею, щеку, ухо. Гладит по волосам, трогает за руки и бока, снова лижет. Итачи обхватывает его руками за спину, нежась в ласке и подставляясь под язык. Двигаться на узле он не может, но покорно и с трепещущим сердцем принимает ласку. Они соединяются в единое целое, смешивают свои запахи, сливаются своими сущностями. Немного придя в себя, Итачи ловит момент и проводит своим языком по языку Саске. Саске сразу лезет целоваться под тихий смешок. Наконец, узел ослабевает. Саске выходит из сладкого, полного его семенем лона, и Итачи тягуче выдыхает. Он вновь испытывает лёгкое, приятное возбуждение от собственной растянутости и от ощущения того, как семя покидает его тело. Саске тянет его к себе на грудь, и Итачи жмется к его боку, особенно животом — таким уязвимым и чувственным сейчас. — Как ты? — хрипло спрашивает Саске. Итачи обхватывает рукой его широкую, крепкую грудину, шепчет: — Я никогда ещё не был таким счастливым. Я теперь твой. Наконец-то твой. Итачи тает в чужих объятиях и незаметно для себя засыпает. А утро начинается с того, что Саске, тяжёлый и сильный, наваливается на него со спины, ласкает маленький член, гладит промежность, заставляя смазку выделяться. Итачи уже в полусне протяжно стонет и призывно выгибается в пояснице, тянется бедрами к горячей, ласкающей руке. Он раскрывает всего себя: нежного, снова узкого, мокрого. Саске берет его медленно, почти пытливо, жадно окунается лицом в черные длинные волосы. Итачи принимает его целиком, стонет, подставляется до тех пор, пока опять не расплескивается водянистой смазкой и не насаживаясь на узел. Саске пышет жаром, полностью подминая его под собой, а Итачи снова проваливается в дрему. Он чувствует себя защищенным, ему тепло, его окружает запах любимого альфы. Его переполняет физически, а ещё от звенящего счастья трепещет душа. Но нужно вставать. Их ждёт дорога обратно в летнюю резиденцию и медовый месяц. Дворец у моря к их возвращению стоит весь в цвету. Помимо сакур распускаются яблони и ранние персики. Веет свежестью морских волн, яркое солнце белизной заливает небо. И в таких открытых пейзажах отчётливы видны драконы, вьющиеся на просторах. Огромный, но сливающийся с любым ветряным потоком Аода, и маленький, юркий Иоши. Им здесь хорошо не меньше, чем Саске и Итачи. Теперь во дворце почти нет слуг, а вся охрана стоит снаружи и самих врат. В самом дворце тишина, чтобы подарить покой и единение новобрачным. Единение, которое они оба ждали очень долго. Итачи спокойно позволяет себе всё. Оказывается, радости от занятия любовью могут вскружить голову кому угодно. А Саске вовсе оказывается ненасытным: его будоражит любая мелочь, и тогда он сразу тянет Итачи к себе, чтобы захватить в объятия и целовать до сбившегося дыхания и стонов. Кажется, что ночи длятся вечность. Чистые, безоблачные, свежие. Ветра с моря раздувают сквозняки в комнатах и разносят сладкий запах цветущих яблонь. — Вот бы это время никогда не кончалось, — шепчет в ночной тиши Итачи, прижимаясь щекой к голой груди Саске. В их покоях горит только одна лампада. — В твоих глазах я больше не вижу грусти, — отвечает Саске. — Цветёшь, как весна. — Я счастлив. Мне теперь можно быть по-простому счастливым. Итачи медленно поднимается на руках и садится Саске на бедра. Распущенные, не стянутые лентой волосы растекаются по голой груди и спине. Саске подается вперед, прихватывает за бедро, но Итачи давит ему на плечи, заставляя лечь обратно. — Нет, — резко говорит он. — Теперь я хочу быть сверху. На губах Саске проскальзывает улыбка, и он разваливается на спине. Сильный, крепкий, с алым блеском в глазах. И он сдерживает вдох, когда Итачи берет его член в ладонь и ласкает по всей длине. От предвкушения возбуждается и сам, вспыхивает, как яркое маковое поле. Он собирает капли собственной смазки у себя между ног — и теперь ласкать оказывается проще. Ладонь скользит по члену, заставляя его полностью окрепнуть, и тогда Итачи приподнимается, чтобы потом медленно и сладко опуститься бедрами целиком. Вобрать в себя, забрать себе. Он упирается ладонями в сильные плечи Саске, впивается в них пальцами и не скрывает своего наслаждения. Губы раскрываются от вздоха-стона, тело слабо подрагивает, раскрываясь всем самым нежным и принимая член на всю длину. Саске смотрит неотрывно — он наслаждается и восхищается не меньше. Гладит по бокам и бёдрам, по груди, животу, по маленькому члену. Ласкает. Итачи двигается быстрее, хлопает бедрами о бедра, растекаясь от удовольствия и яркой вспышки. Он устаёт быстрее, чем рассчитывал, движения теперь рваные и не такие глубокие, хотя хочется всего, до самой возможной глубины. Саске подтягивается вверх, подхватывает под задницу и помогает двигаться. Двигаться до тех пор, пока под веками не потечет блаженная темнота с яркими вспышками, будто молниями. Постепенно обмякающий Итачи садится на узел и оплетает Саске руками и ногами, чтобы испытать всю возможную тесноту их тел. — Я так тебя люблю, — шепчет Саске, потный и взъерошенный, касается его губ своими. — А я тебя. И надеюсь, что скоро я выношу тебе ребёнка, — вяло отвечает Итачи, обхватывая ладонями лицо Саске. — Ты не обязан делать это сейчас. Одно твоё слово, и я добуду для тебя нужные лекарства. Можно выпить даже сейчас. Итачи немного отстраняется. Волшебство момента рушится, и становится неприятно — природа внутри сворачивается в комочек, будто её только что отвергли. — Ты не хочешь от меня детей? Саске молчит. Итачи было дёргается из его рук, но сразу же шипит от боли, потому что узел продолжает пленить его сцепкой. — Не в этом дело, — наконец, произносит Саске, удерживая его в объятиях. — Мать умерла, рожая меня. Вдруг тоже самое случится с тобой? Я этого не вынесу. Итачи прикрывает глаза на пару секунд и отпускает короткую вспышку обиды. Об этом он не думал и не думал о чувствах Саске. Их связь крепкая, редкая — такая образовывается лишь раз в несколько поколений. И для альфы терять свою омегу бывает тяжелее, чем омеге — своего альфу. — Тогда я прошу тебя никогда не сражаться, ведь ты можешь умереть от стрелы или катаны, — отвечает Итачи. — Саске, мы все смертны. Но ты не можешь преодолеть желание защищать клан ценой собственной жизни, а я не могу преодолеть желание выносить тебе детей. Мы оба в опасности, но мы оба пообещали друг другу перед лицом Богов всегда быть вместе. И если я умру, у тебя останутся дети из моего чрева, а если умрешь ты, то у меня останутся дети от твоего семени. Наши дети Первого пламени. Саске сразу же крепче обнимает поперек спины, прижимается лицом к шее. — Ты прав. Конечно ты прав, — свою речь он перемежает поцелуями. — Прости, что оскорбил тебя. — Ты моя любовь. Всё хорошо, — шепчет Итачи, ощущая, как мягкое тепло разрастается за ребрами. Он целует Саске в губы, обнимая за плечи, и они вместе растягиваются на футоне, не размыкая крепких объятий. Летний дворец им приходится покинуть через месяц. От Шисуи приходит записка, что в рядах стражи нашли шпиона, который связан с проникновением в покои Итачи. — Останься здесь, — просит Саске. — Здесь ты в большей безопасности. Я прикажу Аоде охранять тебя. Вернёшься, когда мы распутаем клубок. Поднимается сильный ветер, предвещая скорую грозу. — Ты мой муж. И единственное верное решение сейчас — это быть вместе, — отвечает Итачи. Собираются они быстро. Слуги грузят вещи, и среди всей этой суеты Итачи остаётся только смотреть, как далёкие грозы волнуют море. Его захлестывает ощущением, что хорошее, ласковое время подходит к концу, и от этого тоска сдавливает грудь. Итачи остаётся надеяться, что вскоре он вновь ощутит открывшуюся ему радость и покой, разделённый только с Саске. Они отправляются в путь после дождя. В столице ничего не изменилось — время кажется замершим. Всё те же улицы, шум, такая простая и понятная суета. А вид главного дворца с красными треугольными крышами напоминает о важности правил, о долге и чести. О том, что они — не просто люди, а важные механизмы, от которых зависит жизнь всей страны. Их возвращение не проходит тихо. Люди толпятся на улицах, желая взглянуть на будущее клана, а во дворце ритмично стучат барабаны. С первой же минуты их затягивает водоворот дел. Шисуи докладывает, что пойманный шпион не успел отравить себя, как сделал это первый преступник. И вот уже неделю он сидит в камере. Всё, что удалось из него вытянуть — только название организации, которой он служит. — “Красная луна”? Это что, издевка? — кривит губы Саске. — Так и есть. Они насмехаются над важным для вашего клана символом, — подтверждает Данзо. Итачи слушает их безмолвно, сидя в углу за растянутой ширмой. — Кто стоит за этой организацией? — спрашивает Саске. Злость и раздражение, которыми он пропитался с первой же минуты по прибытии, сквозят в каждом его слове. — Мы не знаем, — отвечает Шисуи, складывая руки на груди. — Это может быть клан, может быть несколько кланов. А может, что группа влиятельных дельцов. Итачи думает, что нужно узнать, были ли схожие события в других кланах. Может ли быть такое, что организация пытается уничтожить главенствующие кланы в разных странах одновременно? Нечто подобное уже происходило в истории триста лет назад. Тогда мятежники проникали в кланы, разрушая их изнутри. Но только тогда они были слабо организованы, и их преступления быстро пресекли. Нужно будет поделиться своими мыслями с Саске. — Саске, тебе нужно скорее разобраться с этой проблемой. Чем быстрее мы задушим “Красную луну”, тем меньше вреда будет в будущем, — наставляет Фугаку. Его голос звучит странно глухо, и он срывается в приступ сильного кашля. — Отец! — Итачи отодвигает ширму и сразу же оказывается рядом с Фугаку, прихватывая его за прохладную ладонь. Справа теснится Саске — не менее обеспокоенный. — Принесите ему воды! Позовите лекаря! — громко просит Итачи. Но Данзо уже отдаёт приказания слугам, тревога проникает и в него. Итачи отчетливо видит в его лице обеспокоенность, и на короткое мгновение его охватывает стыдом. Долгие годы он опасался Данзо, чувствовал в нем незримую угрозу, которую не мог никак подтвердить и доказать. Неужели то неприятие было вызвано лишь тщеславием? Ведь Данзо — не часть их клана, но всегда служил верно, несмотря на осторожность со стороны Учих. Фугаку тяжело вздыхает, подавляя приступ кашля, и поднимает руку. — Не стоит, мои любимые дети. Я стар, и моё время истекает, — улыбается он бледными губами. Итачи прижимается лбом к обратной стороне его ладони. Саске приобнимает его за плечи, успокаивая, и говорит: — Я исполню твою волю, отец. Наш клан будет в безопасности, а преступники подвергнутся справедливому суду. — Всё, идите. Мне нужно написать другим советникам о происходящем. Итачи поднимается с поклоном. В главном зале остается лишь отец. Саске и Данзо уходят в тюрьму, где держат преступника. А Шисуи провожает Итачи до покоев. — Ты сам не свой после приезда, — подмечает он, пока они преодолевают кажущимся бесконечным коридор и ступени. — Мне здесь стало неспокойно, — признаётся Итачи, пряча ладони в рукавах кимоно. Перед ним — родные стены, коридоры, залы. Он здесь рос, сносил тягости и радости. Здесь ему знаком каждый угол и закуток. Но сейчас дворец, родной дом, пристанище, убежище, кажутся холодными и чуждыми, будто бы незримые тени забили щели, будто что-то, такое тонкое, прозрачное, переменилось. — Тебе не о чем беспокоиться. Даже если готовится мятеж, мы успеем его подавить, — обещает Шисуи. От его уверенности горький ком слегка разжимается. Итачи мягко улыбается ему. Нужно сменить тему, иначе тревога так и останется в душе скользким, гадким комом. После недолгого молчания он говорит: — Тебе пора найти себе омегу. После этих слов Шисуи становится растерянным, точно мальчишка, хотя он старше Саске на десять лет. Итачи, понимая, что, возможно поспешил и был слишком прямолинеен, склоняет голову: — Прости. Мне лишь хочется, чтобы и у тебя было своё счастье. — Не извиняйся. Я и сам знаю, что должен взять себе омегу. — Я могу помочь. Мне хочется отблагодарить тебя за верную службу и за дружескую поддержку. — Ну хорошо, — смеётся Шисуи. — Уж тебе я могу доверить столь щекотливое дело. Итачи кивает с улыбкой и уходит к себе в покои. Пойманный шпион так ничего и не рассказывает. Через два дня его находят мёртвым: все это время преступник тайно обтачивал кусочек камня и в результате вскрыл себе вены. Саске и Шисуи проводят полную ревизию в рядах самураев. Теперь каждый командир отряда должен пройти через допрос. Допрос затрагивает и всю прислугу: ведь шпионы могут скрываться, где угодно. Итачи же углубляется в книги, читает про подобные случаи в истории. Делает заметки и дважды в день навещает отца. После того страшного приступа кашля он выглядит бледно, ослаблено, но старается не подавать виду. Держится со свойственным ему достоинством. Обстановка во дворце накаляется. Теперь Итачи сопровождают пять самураев, а драконы постоянно кружат в небе. И если раньше они летали за дичью в лес, то теперь приходится скармливать им овец, коз и коров, что влечёт за собой дополнительные траты. Через неделю Шисуи удаётся вычислить ещё одного шпиона. Того арестовывают и отправляют на допрос. И всем начинает казаться, что раскрытие всех тайн вот-вот случится. Даже Саске кажется более спокойным. — Я собрал для тебя некоторые заметки, которые могут помочь в расследовании, — говорит Итачи. Наконец, им удается выбраться за пределы дворца и прогуляться в лесу, сходить к реке, к которой они часто бегали вместе в детстве. — Я обязательно прочитаю. И ещё Шисуи отправил разведку в другие страны, чтобы разузнать вести. У Итачи щемит сердце от того, что Саске прислушивается к его советам, и он сильнее обхватывает его локоть. В лесу спокойно, и было бы лучше, если бы за ними не следовали самураи. Но безопасность важнее всего. — Я никогда не перестану тебя слушать, потому что доверяю только тебе, — продолжает Саске. Впереди — крутой спуск к реке, и он весь подбирается, чтобы в случае чего подхватить Итачи. Тень от деревьев прячет их от летнего солнца, и все равно под конец спуска Итачи чувствует усталость и лёгкое головокружение. — Подожди немного, — шепчет он сбивчиво. — Нужно немножко передохнуть. Саске сразу же отводит Итачи в тень дерева и помогает ему присесть. — Давай ослаблю оби, — говорит он. И это не предложение, он сразу же ослабляет узел на талии и вдруг замирает. — Что? Что такое? — взволнованно спрашивает Итачи. Саске поднимает ладонь, веля следующим за ним самураям не подходить, и берёт Итачи за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза. — От тебя пахнет молоком. — Что? Первые мгновения Итачи не понимает его слов, а когда осознаёт, то закрывает ладонью рот. — Ты в положении, — говорит Саске. Они разделяют эти секунды: страх, восторг, удивление, счастье. И Итачи испытывает какую-то особую радость от того, что Саске понял об этом первым. Уловил совсем тонкий и слабый молочный запах, свойственный понёсшим омегам. Итачи скорее обнимает его за плечи, хватает за руку и прикладывает ладонью к животу. Саске падает на колени рядом, перехватывает сильнее, жмётся носом к виску, снова и снова жадно вдыхая совсем немного изменившийся запах. День сразу наполняется новыми красками: золотыми, лучистыми, тёплыми. Все тягостные мысли отступают, потому что в сущности проблемы где-то далеко, кажутся неясными и блеклыми в очертаниях, а их ребёнок — существует уже здесь и сейчас. Это крошечное солнышко, дитя Первого пламени. Саске садится рядом, Итачи кладёт голову ему на плечо. Они сплетают пальцы, и жизнь кажется необычайно счастливой. Они сидят вот так около часа, разговаривают ни о чем. Обратно бредут медленно и с неохотой. — Теперь тебе нельзя переживать и носить тяжести. Запрещаю и буду ругаться, если увижу, что ты снова перетаскиваешь огромные тома в библиотеке, — говорит Саске с напускной серьезностью. — Хорошо. Обещаю, что буду крайне осторожен, — тихо смеется в ответ Итачи. — Когда вернёмся, первым делом сообщи добрую весть отцу. Это должно приободрить его. Саске кивает. И когда они приходят во дворец, то он действительно направляется к Фугаку, а Итачи идёт к себе в покои и просит служанку позвать лекаря. И тот после осмотра подтверждает беременность, говорит в поклоне, что юный господин в положении. — Срок совсем маленький, но уже сейчас нужно себя беречь. — Я понимаю, — с улыбкой отвечает лекарю Итачи. — Если появится слабость, головокружение и тошнота, то не пугайтесь. Это нормально, хоть и неприятно, — даёт последние наставления лекарь и уходит. К утру следующего дня не остается ни одной души, которая бы не знала о положении юного господина. Всеобщее возбуждение отражается в том числе и на драконах. Иоши с ночи сидит на балконе и иногда порыкивает. Дракон отца, красный и крупный Руя, кружит над землями, вместе с Хиоши и Оману. Аода же летает выше остальных и иногда выпускает струи пламени вверх, будто даёт залпы праздничных фейерверков. Несмотря на последние тревожные события, все кругом приободряются, ведь жизнь сделала будто бы ещё один оборот своего колеса. Сильнее всех радуется Фугаку, ведь у него на то больше всего причин. Должно быть в старости, когда предвкушение смерти остаётся горечью на языке, хочется сильнее всего увидеть, как семья продолжает жить. — Я успею увидеть внука, — счастливо говорит он за ужином. — Или внучку, — кротко вставляет Итачи. Есть ему не хочется, но он послушно сидит за столом, придерживая нефритовые палочки. — Любое дитя будет воплощением нашей крови и Первого пламени, — добавляет Саске. — Микото была бы рада видеть вас такими, — говорит Фугаку и привычно потирает перстень на правой руке. — Если родится девочка, то назовем её в честь матери, — решает Итачи, опуская палочки в блюдо с рисом и паровыми овощами. Легкая тошнота подкатывает к горлу, но он терпит. После ужина Саске уводит Итачи в их покои. В спокойном вечере несётся последний запах отцветающих персиковых деревьев. Хочется прогуляться после дневного зноя и немного проветрить голову, но Итачи не находит в себе сил. В покоях мягко горят лампады, кувшины наполнены пряным вином и водой. — Отец окончательно теряет свою силу, — с грустью говорит Итачи, вынимая из волос золотые шпильки. — Он и сам это понимает, поэтому скорее всего скоро откажется от титула. — Саске протягивает Итачи крупный, румяный по бокам персик. — Поешь хоть немного. — Ох, нет. Убери. — Итачи отводит его руку подальше. — Не хочу. Саске возвращает персик обратно на блюдо и помогает снять верхнюю часть кимоно, попутно прижимаясь носом к волосам. — Как же ты вкусно пахнешь, — тянет он низко. — Саске, мне нехорошо, — мягко отвечает Итачи. — Всё, всё. Идём отдыхать. Через месяц глав “Красной луны” арестовывают на востоке страны, в маленьком городе Аташи. Их оказывается трое: один крупный торговец, второй — глава мелкого клана, что мечтал о большой власти, третий — в прошлом великий воин, но лишившийся регалий после того, как изнасиловал омегу из свиты своего феодала. В укрытии “Красной луны” нашлось много дневников с планами и листовки, которые распространялись среди мирного населения и призывали восстать против клановой системы. В столицу преступников волокут с позором, подвергают всеобщему порицанию и унижению. Ещё через неделю, после тщательного суда, их выводят за город, чтобы казнить. В небе кружат драконы, иногда издавая устрашающие крики. Собравшиеся жители столицы смотрят на происходящее с ужасом и благоговениям, ожидая главного. Ведь не каждый день наследник клана приказывает своему дракону спалить преступников. — Отвернись, — тихо говорит Саске Итачи. — Ни за что. Данзо зачитывает приговор, и Саске поднимает взгляд вверх. Аода, слышащий мысли своего хозяина, чёрной лентой вьётся вниз: сначала он кажется маленьким и тонким, но чем ближе он к земле, тем отчетливее вырисовывается его мощное, сильное тело. Он длинный, массивный, его чешую невозможно пронзить ни катаной, ни копьём. Круг из самураев, что отделяет клан и всех важных придворных от простых жителей, размыкается, и Саске выходит вперёд. Он останавливается у передних массивных ног Аоды, кладет ладонь на его чешую и тихо говорит: — Сожги. Трое преступников привязаны к столбам. Двое из них плачут и просят о прощении, третий — ронин — молчит. Итачи кажется, что он мотает головой. Но уже не разглядеть, потому что Аода выдыхает мощную струю пламени, которая прокатывается по земле, выжигает траву до самого корня и в момент стирает преступников до костей. Раздаются крики, толпа ликует. Итачи инстинктивно накрывает ладонями живот. Саске возвращается к нему, и его лицо кажется каменной маской. Аода раздаёт гневный крик и взмывает в небо, оставляя после себя выжженную полосу и три горящих столба. Страшное создание, вдруг думает Итачи. Он никогда прежде не видел казни и никогда не видел, чтобы Аода кого-то убивал с такой лёгкостью своим пламенем. Должно быть, Руя, дракон отца, может принести точно такие же разрушения. Знать о мощи кланы — это не тоже самое, что видеть её столь близко и чувствовать запах высушенной земли и горящей плоти. Итачи удивляется сам себе: как раньше он не понимал таких вещей? Он никогда не думал, насколько разрушительны могут быть драконы. При желании Саске с помощью Аоды может выжечь целый город, просто стереть его до основания. От этой мысли мурашки бегут по коже. Итачи всегда старался идти путем дипломатии, потому что у него самого нет такой силы. Его Иоши совсем молодой и крохотный, своим огнём он способен разве что поджарить оленя. А сейчас перед ним открылась картина целиком: вот такая чудовищная мощь способна покорять страны. И это не вызывает в нём гордости, наоборот — только страх. — Идём. Я чувствую, что ты волнуешься и нервничаешь, — говорит Саске, кладя ладонь Итачи меж лопаток. — Разве можно иначе? Я впервые увидел силу взрослого дракона. — Как хорошо, что они подчиняются только Учихам, не так ли? — без удовольствия усмехается Саске. После казни глав "Красной луны" во дворце становится спокойнее. Саске теперь уделяет больше внимания делам отца, пропадает на Советах и разбирается в тонкостях внутренней политики. А Итачи занимается более приятным делом: как и обещал, он находит для Шисуи прекрасную партию. Клан Сарутоби — один из дружественных Учихам кланов, и младший сын главы три года назад расцвёл. Чем не прекрасный повод для того, чтобы скрепить дружественные связи? Итачи приглашает их погостить во дворец и во время недельного визита отмечает мягкий нрав Коджи Сарутоби, его ум, воспитанность и терпение. Конечно, этого мало, чтобы вспыхнула любовь, но отчего бы не попробовать проложить тропку к возможному союзу? Итачи помнит слова Шисуи: "Мало, у кого получается жениться по любви". И это правда. Итачи хотелось бы, чтобы Шисуи избежал брака по расчёту, поэтому идёт на маленькую хитрость. Он, будто бы случайно, сталкивает Коджи с Шисуи в коридоре. Конечно же вокруг прислуга и самураи на службе — ровным счётом ничего неприличного. Это не тайное свидание и никак не личная встреча. — Ох, генерал Шисуи, — Итачи кланяется, как и Коджи со всеми слугами. — Я иду на прогулку со своим гостем. — Конечно. Будьте осторожны, — сухо говорит Шисуи и уважительно чуть отступает назад, чтобы не смущать никого из присутствующих. — Может быть, сопроводите нас за пределы дворца? А то виды внутренних садов нам приелись, — просит Итачи. Шисуи немного колеблется и все же ведёт рукой вперёд, давая омегам пройти, а сам же он замыкает свиту. Коджи сразу тушуется, замыкается и больше слушает, как Итачи рассказывает об истории строительства столицы. За пределами дворца они прогуливаются неспешно, плавно. И через полчаса Итачи просит небольшую остановку и подать ему воды. — Почему остановились? Вам плохо, господин? — слышится голос Шисуи, а Коджи рядом скорее даёт Итачи бамбуковую бутылку с водой. Они оба смотрят обеспокоенно, потом переводят короткие взгляды друг на друга. Коджи сразу же смущается, Шисуи каменеет, но лица не отворачивает — рассматривает слишком долго. Итачи прячет улыбку. — Всё в порядке. Я следую советам лекарей и даю себе передышки, когда чувствую в этом необходимость. — Вам лучше вернуться во дворец, — говорит Шисуи и теперь смотрит на Итачи. Кажется, он понял, что позвали его на эту прогулку не случайно. — Думаю, генерал прав, — вмешивается Коджи. — Не стоит рисковать собой и ребёнком. — Мне повезло, что меня окружают такие заботливые люди, — с нежностью говорит Итачи, и они возвращаются во дворец. А через несколько дней Итачи с удовольствием наблюдает, как Шисуи лично передаёт Коджи письмо для главы клана Сарутоби с предложением о браке. Свадьбу играют в конце лета, когда яблони тяжелеют от плодов, и когда поля становятся золотыми от посева. Богатое, плодоносное время. Итачи радостно видеть, как Шисуи смотрит на свою омегу, как тяготы отпускают его. Как приятно видеть, что теперь есть тот, кто о нем позаботится действительно с любовью. — У тебя есть удивительная способность. Ты всегда делаешь людей вокруг себя счастливее, даже если они до костей изъедены горем, — задумчиво говорит Саске, когда они покидают свадебное празднество. — Вокруг тебя всегда все цветёт. На пару секунд Итачи теряется, не зная, что ответить. Лёгкое смущение бросается жаром к щекам. — Саске, я… Но Саске кладёт палец на его губы и прижимается поцелуем к его лбу. — Я люблю тебя. — А я тебя, — отвечает Итачи и обнимает его за пояс.