I'm waiting for your guiding light to bring me back
To the power and the glory
IAMX - The Power and the Glory
Нечем дышать. Итачи резко открывает глаза, а Шисуи уже заставляет его подняться с футона, грубо кутает в плащ и тащит за собой — прочь из покоев. — Что происходит? — срывается обомлевший вопрос. Ничего не разобрать, и вокруг — полная неразбериха. Итачи пытается отдёрнуть руку, но Шисуи лишь крепче стискивает её и грозно рычит, заставляя природу смолкнуть. В коридоре им преграждают путь двое: оба в незнакомых красных латах, с катанами наготове — и сразу же бросаются на Шисуи. Итачи в ужасе отшатывается назад, прижимается к стене, закрывает ладонью рот, чтобы не закричать. Разум после глубокого сна трезвеет, действительность обретает краски и контуры. До него постепенно начинает доходить: дворец им больше не принадлежит. Здесь всюду пахнет кровью и дымом, стоит глухой звук отдалённой битвы с лязгом стали и криками. Но нужно же спасти слуг, нужно же помочь омегам и детям, думает Итачи, пятясь назад. Шисуи принимает удары и в четыре росчерка лезвия лишает напавших жизни. — Отец, Саске… — Замолчи, нет времени, — отрезает Шисуи. Он снова хватает Итачи за руку и безжалостно тянет за собой. За следующим углом на них снова нападают. Саске. Где Саске?! Итачи охватывает паника: он не понимает, почему так произошло. Ведь все враги повержены, не было даже намёка на готовящееся нападение. А сейчас воцаряется хаос. Шисуи вытягивает Итачи на улицу и сразу прячет его за деревьями сада. Ночь обжигает щеки холодом. Может быть, это только дурной сон? Вот только запах дыма и нарастающие визги — это жестокая реальность. Итачи видит, как с веранды очередной воин в красных доспехах выволакивает за волосы омегу и бросается на неё, как тупое животное. — Нужно помочь… — Нет, — режет Шисуи. Он сжимает руку так сильно, что остаются синяки. Итачи задыхается, из-за тяжести живота двигаться быстро, как раньше, не выходит. Шисуи выводит его запасным ходом, тянет в сторону небольшого дома, что уже примыкает к линии города. Ноги путаются, в темноте Итачи постоянно спотыкается, вздрагивает, всхлипывает. Ему тяжело и ужасно страшно, но он из последних сил давит в себе приступ паники и истерики. Он должен думать о ребёнке, он должен сохранить жизнь и наследие. Шисуи заводит его в маленький, неприметный дом, даёт отдышаться, а сам топает ногой по татами. Сначала раздаются плотные, громкие звуки, затем — полые и глухие. Шисуи сразу же втыкает катану в пол, находит нужный угол и поднимает крышку от подземного лаза. Он возвращается к Итачи, снимает со своих плеч торбу и отдает ему. — Слушай внимательно, — его слова звучат жёстко и чётко. Он хватает Итачи за плечи, чтобы встряхнуть и вывести его из парализующего ужаса. — Слушай, Итачи. Сейчас ты спустишься этим ходом и пойдёшь долгим-долгим коридором. Будет темно и сыро, но ты выберешься. Ты выберешься и на той стороне тебя будет ждать Саске. Ты понял меня? Понял!? — Шисуи снова встряхивает за плечи. Итачи сразу же кивает. Ему нужно идти, будет темно и сыро, но он сможет выбраться. У выхода будет Саске. — А как же отец? Где отец? — Он сражается. И выживет. Итачи, торопись! Шисуи помогает ему плотнее закутаться в плащ, надеть на плечи торбу, после — спуститься в прорытый под толщей земли тоннель. — Иди со мной. Пожалуйста, Шисуи, — молит Итачи, смотря вверх. — Итачи. Ты обязан сохранить свою жизнь. Иди. Шисуи пропадает из теней и перекрывает кусочек хоть какого-то света досками. Чуть позже и вовсе слышится треск и грохот, заставляющий Итачи зарыдать от ужаса и неверия в то, что это вообще происходит именно с ним. Он в полной тьме. И тьма раскрывает пасть в его душе. Итачи обнимает живот, который носит почти семь лун, и пытается идти вперёд. Ничего не видно. Он двигается на ощупь: пальцы скользят то по кускам земли, то по деревяшкам от балочных перекрытий. Дышать очень тяжело, и это только замедляет путь. Ноги и руки трясутся. Путь кажется бесконечным, смазанным и ненастоящим. Сколько он идёт? Несколько часов или же несколько минут? В какой-то момент Итачи упирается в холодную землю и балки. И он уже в таком отчаянии, что водит ладонями, на ощупь пытается понять, что перед ним. Это не поворот, вокруг так же твердо и сыро. Кажется, он упёрся в тупик с лестницей — её тонкие ступени он прощупывает пальцами. Боги, что же происходит? Итачи даёт себе минуту, чтобы продышаться. Он поднимается по выступающим деревяшкам вверх и стукается макушкой во что-то твердое. Толкает рукой, но вверху то, что должно быть крышкой, не поддаётся. Толкает снова и снова, пока деревяшки не начинают расшатываться. На него сыпется земля и мелкие камни. Крышка начинает отходить от земли, и Итачи со стоном выбирается наружу, а вокруг — темнота и полотна деревьев. Порыв холодного ветра приносит запах гари. Где Саске? Он же должен быть здесь. Итачи выбирается на свежий воздух и сидит на коленях, придерживая живот. Он продрог до самых костей, на нём только плотная длинная рубашка, теплые носки, сандалии и шерстяной плащ. Ему хочется завыть и постыдно заплакать от отчаяния и страха, что оказываются слишком тяжелы для него в столь уязвимом положении. Он боится за ребёнка, за Саске и за весь клан. И неведение перед происходящим лишь сильнее наращивает гнилое, удушающее горе. Еле-еле Итачи поднимается с колен, закрывает люк обратно и оглядывается. Всюду лес, только по левую сторону слышится глухой звук битвы и крик драконов. Над деревьями, прямо в чёрное, ночное небо, поднимается смог и красное марево. Кто же оказался настолько безумным, что решил пойти против силы драконов? Итачи не понимает, что делать дальше. Он отчаянно хочет вернуться, но ему нельзя. Здесь же он тоже в опасности и рядом нет Саске. Ждать его? Бежать? Итачи прислоняется к ближайшему дереву, плотнее укутывая живот. И дышит — глубоко, медленно, пытаясь успокоиться и воззвать трезвость разума. Ему нельзя здесь умирать. Нельзя допустить и смерти ребёнка. Позади раздается топот лошадиных копыт. Итачи с ужасом оборачивается, но сразу же чуть не оседает на колени. Слёзы копятся на глазах и крупно текут по щекам. Саске спрыгивает с лошади чуть ли не на ходу и сразу же запирает в объятиях. — Я здесь, здесь, — хрипит он и сразу же уводит к лошади. Итачи хватается за него с каким-то диким безумством, трогает лицо, волосы. Живой, горячий, целый. В нос бьёт острый, удушливый запах чужой крови, пота и гари. От такой вони его сразу же сгибает и выташнивает желчью. Саске надежно придерживает за плечи, шепчет что-то, что Итачи не может разобрать. И когда спазмы прекращаются, он сплевывает и устало выдыхает. — Прошу, собери все силы. Я знаю, ты можешь, — говорит Саске, заглядывая в глаза. — У нас нет ни капли времени. Он прижимается губами к губам, несмотря на то, что Итачи только что вырвало, и уводит к лошади, помогает сесть на неё и сам садится сзади. Он оплетает горячими руками, и Итачи жмется к его груди, обнимая живот. Он напрягается изо всех сил, чтобы из собственного тела сделать прочный кокон для ребёнка. Лошадь уходит в галоп, унося их всё дальше. И когда редеет лес, Итачи видит из-за плеча Саске, как предрассветное марево смешивается с огненными всполохами. За дымкой серых осенних туч мелькает пламя драконьего дыхания. Драконы… — Саске, где Аода? — Драконы больше нам не подчиняются. Никому из Учих, — глухо отвечает Саске. Их клан пал. У предгорья, где лес снова загустел, стоит небольшой дом, окружённый хлипким, низеньким забором. Главная дорога отсюда далеко, и вся местность кажется безжизненной. Но дом жилой — в окне мелькает свет. Саске останавливает лошадь и спрыгивает на землю. Он идёт к двери, стучит. Ему открывает сухенькая старуха, держащая в одной руке свечу. Итачи слышит обрывки фраз. “Только одну ночь, мы заплатим”. Старуха открывает для них дверь и исчезает в глубине дома. — Давай поедем дальше, — молит Итачи. — Тебе нужно отдохнуть. Саске помогает Итачи спуститься с лошади и заводит его в нагретый дом. — От войны бежите, — скрипит старуха, подавая чарку воды. — Приведёте её ко мне. — Только ночь, — отрезает Саске. Старуха на его слова хрипло, тихо смеётся. Итачи на мгновение кажется, что они попали в дом к ёкаю из мифов. Одинокий дом в лесу, недалеко от гор, блёклый свет — будто ловушка для уставших путников. — Да мне такие вещи не страшны, — добавляет старуха и машет рукой, разом очеловечиваясь. Итачи жадно пьёт из чарки и скорее опускается к натопленному очагу. От холода и голода его трясёт, тело не слушается, а низ живота неприятно тянет. — Кто бы мог подумать, что ко мне наведаются сами Учихи, — продолжает старуха. Итачи каменеет и бросает взгляд на дверь — нет, им нельзя здесь оставаться. Старуха их узнала, а это значит — жди беды. Теперь ведь не понять, кто друг, а кто враг. Но старуха, как ни в чём не бывало, отходит в дальнюю комнату и принимается греметь посудой, достаёт из закромов вяленое мясо и овощи. Саске поддёргивает рукоять катаны — он ведь тоже понимает, что их не должны узнать. Старуха же, видя их настороженность, только покачивает головой. — Бросьте вы это, мальчики, — обращается она к ним. — Мне жить осталось всего ничего, я никого не приведу за вами и никому не расскажу, что вы здесь были. Итачи внутренне расслабляется. Первая вспышка страха за их жизни отступает. От старухи не веет опасностью, и слова её не звучат лживо. Природа тоже молчит — значит, пока всё спокойно. Старуха приносит чайник и пару тарелок. У неё чёрные, умные глаза, и кажется, что к почтенному возрасту она набралась немало мудрости. Видимо, оттого она быстро понимает, кого к ней принесло, и по какой причине. — Пусть твоя беременная омега отогревается, а ты иди и помоги мне, — распоряжается старуха, и Итачи всерьёз пугается, что Саске её тон сочтёт оскорбительным и разозлится. Ведь с ним никто не смел так разговаривать. Но Саске молча подчиняется. — Я помогу, — вступается Итачи, силясь подняться. Старуха же оказывается строга и с ним: — Сиди, а то разродишься раньше срока. — Как вас зовут? — спрашивает Саске. — Азума. Но когда-то меня звали Ласточкой. В молодости я была тоненькой и шустрой, — её смех наполняет дом. Итачи снова душат слёзы. После кошмарной ночи и бегства такая доброта кажется ему чем-то по-настоящему волшебным. Словно на раны льют тёплую воду и лекарственные отвары. Саске снимает кожаные доспехи с подсохшей кровью и отправляется Азуме на помощь. Вскоре на низеньком столе оказывается рис с беконом, жареными яйцами, огурцами и помидорами. — У меня тут своё небольшое хозяйство, есть колодец с чистой водой, так что как поедите, то набирайте воды и мойтесь. Одежду вам постираю, — трещит старуха без умолку. Видимо, ей тяжко в одиночестве, и теперь, обретя компанию, она не может наговориться. Сначала Итачи пытается есть аккуратно, но быстро понимает, что голод одолевает его настолько, что на приличия не остаётся сил. Он жадно набрасывается на еду, толком ничего не прожёвывая. Саске и сам не может сдержаться, уминает рис с яйцом за обе щеки. — Какие вы молодцы! — хвалит их Азума, будто перед ней её родные внуки. Она наливает в старый глиняный чайник кипяток и дает травяным листьям настояться. Наконец, Итачи ощущает нежное тепло и прекрасное чувство от того, как холод отступает прочь. Он даже находит в себе немного сил, чтобы помочь Азуме прибраться после ужина. Саске набирает воды, несколько вёдер выливает в офуро, туда же добавляет кипяток. Азума раскрывает ширму, давая возможность своим гостям спокойно помыться. Смыть с себя грязь и пот оказывается ещё приятнее, чем плотно поесть. Азама оставляет для них чистые хаори и хакама, добавляя: — Осталось от моего мужа. Он умер два года назад. — Соболезную, госпожа Азума, — тихо говорит Итачи. Он одевается в сухое и чистое. Саске делает тоже самое, но не произносит ни слова. — Ничего. Я смогла это пережить, — говорит Азума, шурша одеялами и футоном. — Всё, ложитесь. Итачи забирается под одеяло, а Саске выходит из дома. Явно хочет проверить обстановку вокруг и накормить лошадь. — Почему вы здесь в одиночестве? — спрашивает Итачи тихо. — Мне так захотелось. Не хочу обременять детей своей старостью. К тому же у меня часто останавливаются путники перед переходом через горы. — И вам не страшно их пускать? — удивляется Итачи. — А что мне сделается? Я уже глубокая старуха и брать у меня нечего. Она подкидывает в печь еще несколько дров, чтобы ночью не было холодно. Саске к этому моменту возвращается и молча ложится рядом на футон. Итачи знает, что Саске просто нечего сказать — он по-своему переживает утрату. Ему нужно время, а после — он всё расскажет. Итачи лишь жмётся к нему, обнимает, показывая, что он рядом, и что примет любую печаль. Саске в ответ обнимает не менее крепко и прижимается носом к макушку, жадно вбирает его родной запах, кладёт ладонь на живот. Между ними повисает глубокая печаль, но главное, что они — вместе. Утро выдается тяжёлым. Итачи еле-еле поднимается с футона, щурясь на блёклый рассвет, что бросается в окна. Азума уже суетится по дому, а Саске, видимо, запрягает лошадь. Им нужно скорее ехать дальше, прятаться, скрываться. От этой мысли горло стягивается спазмом. Жизнь разрушилась в одно мгновение, теперь они беглецы, и неясно, что будет дальше. Итачи делает несколько шагов, но сразу же хватается ладонью за стену. Живот стягивает страшной, режущей болью, от которой он долго стонет. — Ох, бедное дитя, — трепещет Азума, оказываясь рядом. Итачи поднимает на неё полный ужаса взгляд. Боль ослабевает, но через несколько секунд охватывает снова. Жуткая, страшная, и липкий страх заволакивает голову. — Ложись! — командует Азума и кричит: — Саске, немедленно ставь воду кипятиться. Итачи опускается на колени и ползёт к футону, сваливается на него, как марионетка с отрезанных нитей. Боль не прекращается. Саске забегает в дом и падает рядом на колени. Итачи хватает его за руки и тихо воет от боли, что так сильно стягивает его живот. — Что с ним? — глухо спрашивает Саске. — Разродиться сейчас, — отвечает Азума, чем-то гремя позади. — Нет, нет, еще рано. Саске, еще очень рано! — кричит Итачи, сразу заливаясь слезами. Судьба не может быть так жестока. В ужасе Итачи понимает: ему не родить живого ребёнка. А если тот и сделает вдох, то не проживёт и недели. Саске немеет и не может пошевелиться. Азума сильно толкает его в плечо и кричит: — Воды неси, остолоп! Саске исчезает, а Итачи проваливается куда-то в забытье. Ещё вчера он думал, что самое страшное в его жизни уже свершилось. Но оказывается, что адом становятся следующие шесть часов. Он метается в жаре и поту, кричит от жуткой боли и периодически теряет сознание. Его тело выламывает, а сердце разбивается на тысячи осколков. И всё это время Саске рядом: держит, убирает волосы, стирает пот. Слишком много выпало на их долю. Он постоянно что-то шепчет, пытается успокоить, но Итачи, разрываемый болью и горем, не понимает ни слова. А когда всё заканчивается, то не слышатся крики. Азума заворачивает комочек в белую тряпицу с головой, хочет унести, но Итачи поднимается на локте и выдыхает: — Дай попрощаюсь. Крохотное дитя не шевелится. Оказывается, это мальчик. Итачи кладёт его себе на грудь, гладит ладонью, прощаясь. Саске, сидящий рядом, склоняет голову. — Я убью того, кто это сделал с нами, — шепчет Итачи, сжимая пальцы на свёртке. — Я лично буду медленно отрезать от него по кусочку, но даже тогда это будет недостаточной платой за смерть моего сына. Саске накрывает его ладонь своей и прижимается лбом ко лбу Итачи. Они вместе наполняются слезами и горем. Неподалёку от дома Саске выкапывает маленькую могилу и на глазах у Итачи и Азумы кладет в неё крохотного младенца, завёрнутого в белую простынь. Все молчат, потому что нет таких слов, которые могли бы выразить глубокое, опустошающее горе. Холодный ветер дует в спину. Начинает накрапывать дождь. Как бы не было тяжело, но им нужно ехать дальше, иначе трагедии не прекратятся. Они отправляются следующим днём. Азума собирает им торбу, заворачивает хлеб и рисовые лепешки в тряпицы. Даёт еще и тёплое покрывало, чтобы было теплее спать. Деньги она брать отказывается. — Мой род давно живёт при клане Учих. Были тяжёлые времена, но были очень счастливые. Я сама прожила хорошую жизнь, поэтому верните себе то, что принадлежит вам. Не дайте этим землям погибнуть под знамёнами чужака, — говорит она на прощанье. — Если судьба позволит нам снова встретиться, мы отплатим тебе за твою доброту, — говорит Саске, помогая ослабевшему Итачи забраться на лошадь. Азума блёкло улыбается, и от этого глубокие морщины собираются у её глаз. — Пусть будет так. Саске садится сзади и пришпоривает лошадь, заставляя её неспешно пойти вперёд. Итачи накрывает ладонями пустой, болящий живот. Плакать он больше не может, поэтому безмолвно припадает к груди Саске. Он предал все обещания, которые давал, и не оправдал ни одной надежды. Эта мысль оставляет глубокую рану на его душе, прямо рядом с той, которую оставила смерть его сына. Некоторое время они едут молча, потому что печаль глубоко запускает свои корни. Им нужно пережить утрату, и помогает лишь то, что они вместе. Не будь Саске рядом, Итачи бы не вынес потерь и закинул бы петлю себе на шею. Вокруг вырастают горы, серые и безликие, покрытые шапками снега на самых верхушках. Становится холоднее и тише — ни одной живой души. В такую погоду переход через хребет не сулит ничем хорошим. — Куда мы отправимся? — спрашивает Итачи, пытаясь вырваться из плена гнетущих мыслей. — Во время странствий учитель привёл меня на далёкий север, — сипло говорит Саске. — Земля там каменистая, а зимы длятся долгими месяцами. Возделывать такую почву трудно, овец на ней тоже не вскормишь, поэтому местность толком не заселена. Но именно там гнездятся драконы. — Думаешь, у нас получится укротить хотя бы одного? — Учитель рассказывал, что в гнездовье живёт один… чудак, если можно так выразиться. Тропка становится уже и круче, поэтому Саске спускается с лошади, берёт её под уздцы, ведёт дальше, негромко продолжая: — Он Хранитель гнездовья. Он лучше всех понимает сущность драконов и расскажет, почему они отвернулись от нашего клана. — Очень на это надеюсь. Горную полосу они преодолевают медлительно и неспешно. Лошадь еле плетётся. Итачи терпит боль и не жалуется, хотя ему страшно хочется скорее лечь. Саске, конечно, чувствует его мучения, но останавливаться им нельзя. Пока есть хотя бы капля сил терпеть, они должны двигаться вперёд. Только с наступлением сумерек, когда дорогу не разглядеть и возрастает опасность оступиться, они останавливаются на ночлег. — Саске, — шепчет Итачи почти умоляюще. —Ты расскажешь мне, что произошло в столице? Саске дёргает плечом и крепче сжимает поводья. — Когда разложимся, я всё расскажу. Темнеет быстро. Саске находит углубление в горах, куда не заберётся ветер. Здесь они разбивают скромный лагерь. Лошадь тоскливо ходит рядом, обкусывая редкие кустарники. Итачи раскладывает тёплое, толстое покрывало, что дала им Азума, и тяжело опускает на него, кутаясь в шерстяной плащ и вытаскивая из торбы рисовые лепёшки. Саске разводит небольшой костёр и садится рядом, сразу же обнимая за плечи. — Саске. — Итачи берет его за руку, напоминая об обещании. Он понимает, что рассказ будет тяжёлым, поэтому даёт Саске время собраться с мыслями. — Всё это время ты был прав, а я оказался слеп, — наконец, говорит Саске. — Люди, которых мы казнили летом, не были главами “Красной луны”. Во главе “Красной луны” стоит Данзо. Итачи теряет вдох. И он не понимает, что охватывает его больше: бешенство или сожаление о том, что он не слушал собственную интуицию и не стал раскручивать собственные подозрения. Итачи мог бы раскрыть его личину, он же всегда чувствовал от него угрозу — совершенно иррациональную и ничем не подкрепленную. Но если бы он прислушался к себе, если бы начал тайное расследования, то сейчас бы… Он закрывает глаза с силой, не давая мыслям продвинуться дальше. Саске сжимает пальцы на его плече, давая понять, что рядом и поддерживает. — Облава случилась слишком быстро. Я был в западной части города, когда улицы заполнили воины в красных латах. Меня отрезали от дворца, но я точно знал, что Шисуи сделает всё, чтобы вывести тебя тайным ходом, — продолжает Саске. Итачи запоздало замечает, что его глаза уже не такие ярко-красные, как раньше. Боль и утрата, что Саске носит в себе безмолвно, топит его разум, заставляя пламя его крови затухать. — Я позвал Аоду, но он не откликнулся. Самураев, что были со мной, быстро убили. Меня попытались взять в плен, но мне удалось вырваться. Я долго петлял по городу, оставляя следы, которые бы сбили их с толку. А потом драконы появились в небе, но они не служили никому из Учих. — Итачи прислоняется к плечу Саске, внимательно слушая его. — Хаос разросся слишком быстро. И когда Руя пронесся низко над землёй, я увидел, что его седлает Данзо. Он кричал ему приказы, а Аода, вместе с другими драконами, следовали за ним. Я не знаю, как Данзо смог взять их под контроль, ведь даже не все Учихи могут это сделать. Костёр слабо потрескивает. Но вместо того, чтобы смотреть на успокаивающую пляску огня, Итачи не отрывается от Саске. Он хочет разделить с ним горе ровно так, как Саске забирает половину его страданий. Они связаны, и все, что выпадает на их долю, они несут вместе. — Ты видел хоть кого-то живым из нашего клана? — спрашивает Итачи. — Нет. Я понятия не имею, кому удалось выжить, — Саске качает головой. Как там отец? Как Шисуи? Живы ли они? Кому из клана удалось сбежать? Итачи вдруг понимает — в сущности, это не имеет никакого значения, потому что никто им не поможет. От клана осталось пепелище, и лучшее, что они оба могут сделать — это отомстить. Отомстить за смерть каждого Учихи, за разрушение, за отнятый дом и за смерть сына. Они остались одни и могут лишь утешаться надеждой, что выжил кто-то ещё. — Итачи, — зовёт Саске. — Скажи, какой теперь из меня великий наследник? Мне предрекали великую судьбу, но в важный момент я мог лишь бежать. Я никого не спас: ни клан, ни отца, ни сына. Итачи чувствует всю боль этих слов и кладет ладонь Саске на щеку, поворачивает его лицо к себе. — Великим делает тебя не красная луна, под которой ты родился. А то, что тебе предстоит сделать, — говорит он тихо и ласково. — Только ты сейчас знаешь путь к драконьему гнезду, только тебе может подчиниться дракон. Только ты сможешь собрать знамёна и отомстить. Молю тебя, найди искру в своём сердце и раздуй из неё пламя. — Ты — половина от меня, — отвечает Саске, перехватывая ладонь Итачи. — Я всегда это чувствовал. И всегда я стремился к тому, чтобы стать сильным и достойным тебя. Я всегда шёл за твоим образом и за мыслями о тебе. Прошу, будь всегда со мной. Итачи прижимается лбом к его щеке и тонет в тёплых объятиях. — Конечно буду. Я всегда буду тебе опорой и поддержкой, — шепчет он, пока Саске ведёт большим пальцем по его подбородку, затем — касается губ. — Ложись, тебе нужно отдыхать, — просит он. — Я люблю тебя. — И Итачи жмётся к Саске, согреваясь в его жаре. — Помни, нам ни за что нельзя расставаться. "Мы — это всё, что осталось друг у друга", — заканчивает он про себя. Спят они мало. Саске поднимает Итачи на рассвете, даёт ему немного прийти в себя. Они быстро завтракают и собираются в путь. Боль и слабость не отпускают Итачи, но он старается не подавать виду. Ему нельзя становиться обузой в их бегстве. Данзо не успокоится, пока не найдёт их или не убедится, что они мертвы. Данзо… как же так могло случиться? Итачи прерывает свои мысли, потому что они лишь распаляют тупую злобу. Он ничего не может сделать, и самое гнетущее — у него слишком мало информации и слишком мало понимая о ситуации в целом. — К вечеру мы уже будем в стране Тоттори. — Это земли клана Нара. Нам нужно быть осторожнее, мы не знаем, кто сейчас нам друг, а кто враг, — говорит Итачи, складывая покрывало, на котором они спали, втрое. — Мы лишь пройдём через них, минуя поселения, в страну Фукуока. — Там мы тоже не остановимся? — Нет. Мы задержимся в клане Узумаки. Итачи молчит, а Саске продолжает: — Они могут стать нам верными союзниками. — Думаешь, твоя дружба с Наруто так же крепка? — спрашивает Итачи резко. Саске с заботой накрывает ладонью его затылок и целует в лоб. — Я в этом уверен. Итачи слабо вздыхает, сразу же успокаиваясь. — Прости, — тихо говорит он, прижимаясь к Саске на пару минут. Ему сейчас необходима вот такая простая близость, иначе всё внутри начинает ныть и страдать. Саске чувствует его горечь и обнимает именно так, как нужно: крепко и надёжно. — Не знаю, что делал бы без тебя, — признается Итачи. — Я бы не выдержал. — Я рядом. Прошу, думай об этом, — говорит Саске, постепенно выводя Итачи из их небольшого убежища. Он накидывает на лошадь шерстяное покрывало, крепит седло и помогает Итачи сесть. Они выдвигаются дальше. Горный хребет постепенно мельчает. Обрывы и скалы становятся меньше, а узкие тропки шире. Холодные ветра дуют в расщелинах, и небо кажется тяжёлым, оно царапает своё брюхо о заснеженные верхушки гор. Итачи устаёт быстро и быстро слабнет, но старается держаться — им нельзя останавливаться, нельзя позволить врагам настичь их. Понимает это и Саске. Иногда он поворачивается к Итачи, смотрит, безмолвно спрашивает, нужен ли привал, но получает жёсткое: "Нет". В сумерках они спускаются на равнину и уходят вглубь леса, где, наконец, отдыхают несколько часов. Итачи засыпает, привалившись к боку Саске и забывает в тёмной пелене все те беды, что случились с ними. Родное тепло обволакивает с ног до головы, и в сладких грёзах ему кажется, что они снова дома. Пахнет цветущими персиками, в окна просится лёгкий ветерок, приподнимая тюль. И Саске обнимает со спины, смотрит на то, как их сын, совсем ещё кроха, спит у груди Итачи. У их сына чёрные редкие волосы на макушке и алые глаза, он возится и суёт кулачок себе в рот, снова сопит, сытый и румяный. Итачи открывает влажные глаза, а Саске уже напротив. У него бледность на губах от усталости и бессонницы, а взгляд — два затухающих угля. — Нужно ехать, — тихо говорит он. Итачи, продрогший и испуганный возвращением в реальность, поджимает губы. Нельзя давать себе слабину. Кутаясь сильнее в шерстяной плащ, он садится на лошадь. Саске, скрыв следы их привала, садится сзади и гонит лошадь во весь опор. К полудню они оказываются в землях Фукуока. От пасмурности и серости Итачи ёжится. Вскоре начинается мелкий, промозглый снегопад. И с ним же они прибывают в столицу — шумную и кажущуюся тесной из-за плотных построек и домов на каменистом фундаменте. — Так много воинов на улице, — говорит Итачи, смотря из-под края капюшона вокруг. Прохожие не обращают на них внимание, все заняты своими делами: кто уборкой, кто перевозкой телег, кто ремеслом, кто торговлей, кто обыкновенной житейской суетой. — Все уже знают, что случилось с нашим кланом, — шепчет Саске. — И все боятся того, что за этим последует. Они спускаются с лошади и дальше идут пешком — в один из постоялых дворов на окраине столицы. Здесь не так шумно, как в центре, и люди кажутся тише и проще. Их меньше, а значит — что меньше и внимания. Но самое главное, что двор небольшой, всего на десяток комнат, чистый и сухой. Хозяйка, обременённая заботами, толком не смотрит на них. Саске оплачивает комнату, еду и время в бане, и они наконец оказываются в тепле, скрытые стенами, крышей и ставнями. Итачи не в силах стоять на ногах и двигаться, кое-как избавившись от одежды, он ложится на футон. Легкая боль и жуткая слабость терзают его тело изнутри, и он засыпает, даже не успев ничего сказать Саске. И просыпается в краткий миг, когда Саске ложится рядом, обнимает, такой горячий, пахнущий огнём, хвоей и улицей — он был где-то, но язык не ворочается, чтобы задать вопросы. Итачи моментально согревается до самых костей и засыпает только крепче, ощущая желанную безопасность. На утро голова кажется тяжёлой, поднять себя с футона почти невозможно. Служанка приносит поднос с горячим рисом, мясом и чайник чая. От запаха еды голодно скручивает желудок, и Итачи заставляет себя сесть. — Куда ты вчера ходил? — тихо спрашивает Итачи, принимаясь за еду. — Передавал весточку во дворец, — так же тихо отвечает Саске. — Та еще задачка оказалась. Пришлось заплатить стражнику три золотых. Их никто не должен услышать. Стены здесь тонкие, а люди часто поддаются любопытству — нужно оставаться незаметными и тихими. Пока их путь складывается удачно, и не стоит испытывать судьбу. У Итачи проскальзывает горькая мысль: кто бы мог подумать, что им, наследникам великого клана, придётся шептаться в маленькой комнатке гостиницы на окраине чужой столицы. — Получилось? — Надеюсь. Подождём до завтрашнего утра, но если Наруто не придёт, то мы отправимся дальше. От мысли, что снова придётся возвращаться в холод, терпеть походные условия и скрываться, Итачи становится зло, горько и больно. Но он отправляет в рот очередной кусочек риса и заставляет себя терпеть. Он знает, что Саске несёт на себе куда больший груз, и нельзя обременять его сильнее, чем сейчас. — Мы справимся, — говорит Итачи. — Я тебя не оставлю. — Ты совсем не приспособлен к такой жизни. — Саске касается пальцами его щеки, цепляет прядь волос. Он прав. Итачи всю жизнь провёл во дворце, среди слуг и лучших условий. Он не бывал в путешествиях и никогда не оказывался один в дикой природе. Ему невыносимо быть в холоде, голоде, и вдвойне ему тяжелее после прерванной беременности, что истерзала его тело. — Если Наруто примет нас, то ты должен остаться здесь, — добавляет Саске. Ах вот для чего он завёл эту тему. Итачи отставляет полупустую миску и берёт пиалу с чаем. — Нет, — решительно и твердо отвечает он. — Это не предложение. — Приказ? — Да. Ты останешься здесь. У Итачи чуть вздрагивают пальцы. От мысли, что он может остаться сейчас без Саске — даже вот так вынужденно, пугает его и угнетает. — Посмотри на меня, — просит он, кладя ладонь Саске на щёку. — Наше присутствие здесь опасно для клана Узумаки. Ты знаешь силу наших драконов, и если Данзо приведёт их сюда, то от всей страны останется пепел. — Он в любом случае приведёт сюда драконов, — перечит Саске, отнимаю руку Итачи от своего лица. — И не только сюда. Я уверен, что, живя в тени нашего клана, он пропитался жадностью к власти. Он будет свергать и убивать всех, кто не займёт его сторону. — Саске! — Итачи продолжает тянуть руку к его лицу, прихватывает пальцами прядь его волос. — Если ты попробуешь меня оставить здесь, я всё равно пойду за тобой. Буду идти, даже если жизнь окажется на волоске! Саске сильнее сжимает его руку, и теперь он кажется холодным и далёким. Впервые Итачи ощущает, как их связь натягивается, точно шелковая нить, и звенит от напряжения, грозясь вот-вот лопнуть. — Из-за меня ты потерял слишком многое. Здесь ты будешь в большей безопасности, чем со мной. — Прекрати. Я не хочу это слышать. — Итачи отдёргивает руку, страшась того, что возникает между ними — будто пропасть раскрывает смердящую пасть. — Мы остались друг у друга. Не смей рушить последнее, что есть. Саске проводит ладонью по лицу, чуть отворачивается. Какое же тяжкое бремя свалилось на него. Быть главным достоянием клана, быть примером и силой, и разом, всего за несколько дней — потерять совершенно всё. Это горькое разочарование в себе, и больно испытывать разрушение всего того, во что верил долгие годы. Итачи садится к нему ближе и обнимает его за плечи, целует над ухом и ощущает, как горячие руки обнимают в ответ. Пропасть захлопывает свою пасть, а нить ослабевает и закручивается в несколько узлов. Он понимает, что эти разговоры вызваны лишь тревогой. — Нам нужно умыться, — говорит Итачи, пытаясь отвлечь Саске, создать хоть какую-то иллюзию нормальности. В местной купальне как раз никого не оказывается. Пользуясь отсутствием лишних глаз, они обливают друг друга горячей водой, мылятся простым куском мыла, смывая с себя пот и дорожную пыль. А после заворачиваются в сухие одежды и скорее возвращаются к себе, чтобы ни с кем не сталкиваться. Их внешность — приметная и яркая. Нельзя, чтобы она застывала в памяти встречных. В тесной, маленькой комнате Итачи похлопывает ладонью по футону. — Отдохни, — просит он. — Ты толком не спишь. Я буду рядом. У Саске нечитаемое выражение лица, и только глубокие тени под глазами выдают тяжесть его мыслей. Он не спорит и ложится на футон, подпирая голову рукой. Итачи садится рядом на колени и кладёт ладонь на его чуть влажные после мытья волосы, слабо приглаживает непослушные, жёсткие пряди. — Дай боли выйти, — шепчет Итачи. Саске поднимает на него взгляд — почти черный, без прошлой алой зари. Он молчит, тянется к коленям Итачи, утыкается в них лицом и вздрагивает, глубоко вздыхает. Даже драконы могут плакать от горя и потерь. Итачи обнимает его со спины, целует за ухом и не просит прекратить. Сам он успел выплакать частицу своей боли, а Саске — нет. Он тяжело вздымается, и Итачи принимает все его горестные чувства, стараясь отдать всю нежность и любовь. Саске вскоре стихает, дыхание его выравнивается, становится глубоким и тихим. Он засыпает у Итачи на коленях, под его лаской и мягкими прикосновениями. И даже когда во сне меняет положение — сваливается на бок, то все равно грудью жмётся к нему. — Спи, любовь моя, — шепчет Итачи, почти не размыкая губ. Кажется, их наследие оказалось чьей-то глупой шуткой.