„О нет! Он был не один!” — в ужасе пищала фея, узрев сообщников у "Птеродактиля".
Какой восторг моего идеально выверенного плана мог быстрее рассеяться в пыль? Вот они, новые преграды на моём пути — преступная шайка под командованием того самого "злодея". Эмбер, в теории, должна была с лёгкостью разделаться с такими, но зная о её вечном стремлении к самопожертвованию и то, что преступники в курсе о её слабости... Ну, они просто
забуллят её. А дальше? А хотя, позвольте мне оставить в тайне свои догадки, которые, я уверен,
сбудутся без моего участия.
Может, у вас возник вопрос. Каким образом девушка в красном смогла перелететь через мост, не рискуя упасть в пропасть?
Гениальность, мои дорогие, в простоте. Я использовал анемомагию, воспроизводя технику потока ветра в подземельях, где они, собственно, и находились. Но знаете, всё это хитросплетение плана рухнуло, когда выяснилось, что и без меня скаут перелетела бы мост благодаря естественному потоку ветра в разломе...
Что могу сказать? Моя внимательность и осмотрительность, по всей видимости, просто потеряны в пустоте! Я, мягко сказать, —
РАЗОЧАРОВАН! Ладно. Пока я погружался в это бессмысленное откровение, в глубинах моего отчаяния, как бесконечное эхо, зародился следующий
ключ для разгадывания этой, скажем так, непростой головоломки.
— Паймон, оставайся здесь. Я возьму на себя заботу о Эмбер, — без следа сомнения или колебаний, я решительно заявил, отполировав план до совершенства.
—
Что!? Но у тебя даже нет планера! — фея, распаляя миниатюрные ручонки в напрасной попытке остановить меня, была на грани паники.
— Оу, не волнуйся, — протягиваю сумку со всем содержимым, — если упаду, вся мора — твоя.
Представляешь, каково получать всё без малейших усилий?
— Итэр,
что ты вытворяешь? — в отчаянии она ухватилась за плащ. —
Я не могу позволить тебе сделать это. Если мост разрушен, единственный путь через него — на планере. Ты не сможешь перелететь без него, пожалуйста,
не будь таким безрассудным!
Моя спутница была полна смятения, её глаза наполнились
тревожными вопросами относительно того, как, собственно, я собирался перелететь через мост. Но знаете, ради
репутации, ради
его принципов —
я был готов отдать даже свою жизнь!
„Первые птицы не умели летать. Полёт был наградой за смелость прыгнуть через пропасть,” — говорил я ей с искренней улыбкой, но взгляд...
Он был иной. Мои глаза — олицетворяли полное
безумие и часть моей истинной
сущности.
Фея, как под гипнозом,
отступила; руки, слабые и бессильные,
слетели с плаща. В её глазах словно два глубинных вихря, зарождающихся из угасших звёзд, отражалась бесконечная пустота и
недопонимание. Она была
разбита моей решимостью, не в силах обрести дар речи или действия, чтобы преградить мой путь. Её душа потерялась в лабиринте страха и растерянности, эмоции были в явной борьбе, а разум — на грани срыва.
Но я спокойно, без спешки опускал сумку на холодный, бесплодный пол; и
пронзительный взгляд мой непреклонно взвешивал её усталые, испуганные глаза. Мой фокус непоколебимо переключился на
осуществление замысла, в то время как её крики и слёзы, подобно буре эмоций, рождались и умирали в сплетении заблудших чувств.
Однако мой взгляд был таким же
непроницаемым, как черная бездна ночи, поглощающая свет звёзд, в то время как я настраивался на бесповоротный путь. Моя сумка, теперь позаброшенная без церемоний, лежала у ног как мягкое эхо той жизни, которую я
готов оставить позади.
Я поднял голову, принимая в себя безграничность тьмы, которая развёртывалась передо мной. Там, где для других начинался ужас перед неизвестным, для меня же начиналась свобода — абсолютная и безграничная. Я
стёр социальные маски, надетые для удобства общества,
отбросил их в ту же пропасть, что ожидала меня впереди.
Страх? Не для меня. Страх предназначен для тех, кто цепляется за жизнь, как утопающий за спасательный круг. Но я? Я был уже готов
уйти в пучину, стать её частью, принять тьму в свою душу.
Но с беспокойством наблюдая за мной, Паймон
дрожала, возможно, от страха, или от холода, который распространяла моя
сущность. Я освободил ум, позволяя ему впитать суть плана, который стал моим единственным верным. Моя подготовка к этому моменту была всесторонней и безусловной. Это тело и мой дух были как твёрдый камень, неподвижный и непоколебимый перед лицом любых препятствий.
Однако не поймите меня неправильно. Это не было отчаянием или жаждой самоуничтожения. Это было просто
принятие той неизбежности, что каждый из нас неминуемо сталкивается с бездной. И для меня перейти её было следующим шагом — неотвратимым и необходимым.
Я не боялся. Был только план, только прямой путь, и я, машина, двигающаяся вперёд, невозмутимая и безжалостная. Пусть пустота приходит.
Я был готов.
И в миг ноги
прокладывали путь через мост с такой скоростью и уверенностью, что страх перед провалом был просто
неуместен. Моя мощь, усиленная анемомагией, позволяла мне передвигаться с неестественной лёгкостью и непреодолимой решимостью. Это тело, скользя по агрессивной текстуре камня моста, находилась под присмотром волшебных ветров, которые служили моим секретным союзником в этой рискованной задаче.
В момент, когда я достиг
края, где каменные останки встречали пустоту, я взмыл, как птица, а рывок энергии и адаптивности направляли это тело к моей цели. Мой взлёт был чем-то большим, чем просто прыжок; это был акт вопреки гравитации, а сам полёт —
занавес над вечным забвением ниже.
Далее этим корпусом совершил
беспорядочный кульбит в воздухе, покоряя пространство и время, мой фокус был только на том, чтобы достичь другой стороны. В середине этой воздушной арены, где у меня была только половина пути за спиной,
я осознал, что теперь плаваю в воздухе, как самолёт, борющийся с несущим ветром после отказа двигателей.
Итог был как предвидение, где контролируемые порывы ветра подземелья обеспечили мне мягкую посадку на противоположной стороне моста. Моя
ухмылка, смешанная с холодной уверенностью, была единственным следом эмоции на лице, когда я двигался вперёд, чтобы оказать помощь скауту.
„Как ты...” — выдавила Эмбер, в её взгляде переплетались потерянность и, возможно, тонкая струнка любопытства.
Но её голос прерывается, и она трясёт головой в непонимании: — Ты действительно только что сделал это? — Она
пристально смотрит на меня.
— Да, —
с трудом сдерживаю ухмылку, — не так уж и впечатляюще.
Где они?
— Что? А, да!
Я поймала их! — Она указывает в сторону бандитов, смиренно сидящих; головы понуро опущены, предвкушая участь. — Они там, Итэр. Они больше не доставят проблем. — скаут подтвердила уверенным тоном, как обычно, с героической позой.
Моё недопонимание
росло вместе с удивлением.
Серьёзно? Я нарушил законы физики и чуть не отправил себя на тот свет ради...
ничего? Как она справилась с ними? Я.… не могу поверить в это. Это просто невозможно. Она что, просто начала поимку без пустых призывов "Сдавайтесь!" и прочих банальных фраз? Или, может быть, после моего общения с "Птеродактилем" она
поняла, что мирный путь бесполезен и решила перейти к действиям? Её мудрость становится всё очевиднее прямо передо мной. Боже, в некоторые моменты я даже
чувствовал зависть к ней.
— Не могу поверить, что ты так перелетел через мост, — она снова покачивает головой, уставившись на меня с изумлением, оценивая мой безрассудный подвиг. — Ты точно не из Мондштадта? — В её голосе прозвучала доля смущения, и она прищуривается, пытаясь найти меня в своих воспоминаниях.
— Скорее всего, нет. В противном случае такая
яркая личность, как ты, оставила бы след в моей памяти, — подмигиваю я ей с лёгким и шутливым тоном.
Эмбер, девушка в красном,
невольно покраснела, пойманная моим неожиданным ответом. Секунду она мерцала от неожиданности, глаза
расширились, а потом в них что-то изменилось; наметилась изумлённая улыбка, на мгновение осветив лицо вновь детским, искренним сиянием. Скорее всего, в её представлении человек моего калибра с глазами, что вечно сканируют окружающий мир, не смог бы выдать на ходу такую непринужденную, почти детскую шутку.
Когда она вновь смотрит на меня, её глаза наполняются
воспоминаниями, они мелькают там, как огоньки в ночном небе, отражая наши прошлые встречи и приключения. И тут её переполняет странный
вихрь чувств, подмешивая смех и слёзы, страх и облегчение в один коктейль эмоций.
Хотя её реакция и кажется довольно милой, она не вызывает во мне ничего, кроме
равнодушия. На протяжении своей прошлой жизни я видел бесчисленное множество таких выражений лиц, и они уже не в силах тронуть что-либо во мне, поскольку мои эмоции давно померкли и потускнели, словно старые фотографии.
Я просто наблюдал, как скаут старается понять, что только что произошло, как она оценивает мои слова и действия, анализирует каждый взгляд и жест. Она словно пробует
разгадать тайну, которая кроется в моих словах и действиях, но я знаю, что её попытки обречены на
провал. В этих глазах она не найдёт ответов, которые ищет,
потому что я даже сам не знаю их.
Девушка вновь пытается
прочесть меня, погрузившись в мою душу, но всё, что она найдёт там — это бесконечная пустота и спокойствие, тот покой, который приходит с полным
отсутствием чего-либо, что можно было бы назвать чувством.
Однако скаут быстро опомнилась, отводя взгляд в сторону и подавляя
нарастающее смущение. Её голос, призрачно звучащий среди вечерних теней, нёс в себе нотку трепетной нервозности: — Вот как... — и, несмотря на лёгкую дрожь, она умудряется улыбнуться, демонстрируя привычную уверенность. Её смех — короткий и напряжённый, в котором прозвучала неожиданная для неё
уязвимость.
— После того как мы сопроводим "Птеродактиля" в город,
встречаемся у собора, — продолжает она, делая акцент на каждом слове, чтобы подчеркнуть его важность. — Там я
выдам тебе лётную лицензию.
—
Зачем? — мой вопрос прозвучал равнодушно, даже несмотря на лёгкий намёк на интерес.
Её глаза, заключённые в маске наивной уверенности, ухитряются уловить мой [этот] взгляд, когда она улыбается: — Потому что...
ты это заслужил. — Девушка говорит открыто, но я вижу лёгкую волну неловкости. — Я не могу игнорировать всё, что ты сделал для Мондштадта. Без твоей помощи мы никогда не смогли бы прийти в норму…
после всего этого, — она вздыхает и отводит взгляд. — Ты
заслуживаешь награды.
Она снова смотрит на меня, и на этот раз в её глазах меньше напряжения, однако взгляд не задерживается на мне так долго,
как раньше. Она чувствует моё отстранённое любопытство, мой крайне ограниченный интерес к её словам и действиям, и это вызывает у неё нечто, похожее на смущение.
К какому выводу я могу прийти? Некая усталость нежданно опустошает меня после всей этой суеты, но не настолько, чтобы я отказался от встречи у собора и получения лицензии.
Не в этот раз. Всё-таки, стоит встретиться и завершить эти нестабильные отношения с моей стороны,
извиниться и, возможно, поставить точку в наших неясных взаимоотношениях. Да, я поступил не по-человечески, нарушил некоторые этические стандарты, но, честно говоря,
это мне не в новинку.
Даже если она не простит меня, —
что вполне вероятно — то по крайней мере не станет разглашать наш неприятный инцидент. Намерения поддерживать отношения с этим скаутом у меня никогда не было. Её ценность для меня заканчивается на моменте передачи лицензии, а каждая дополнительная минута нахождения рядом с ней только увеличивает
риск для нас обоих. Поэтому, после нашего последнего взаимодействия, я надеюсь,
что мы больше не увидимся.
***
Что может быть хуже, когда всё идёт не по плану? Она сказала встретиться у собора, снаружи, под открытым небом. И что я обнаруживаю, подходя к собору Барбатоса? Её следы ведут внутрь, несмотря на первоначальную договорённость. Остаётся только невольно вздохнуть и скрыть лёгкое раздражение за безразличным выражением лица.
Мой взгляд уходит выше, к высотным аркам и величественным витражам собора, как я вхожу внутрь. Холодный воздух и томительное эхо моих шагов, которое поглощает пространство, создаёт контраст с уютной и пыльной атмосферой снаружи. Пусть меня и
не впечатляют верования и обряды, нельзя отрицать архитектурное мастерство и вдумчивость дизайна этого места.
Стены собора украшены впечатляющими резными рельефами, рассказывающими истории о боге ветра и героях прошлых времён. Свет, проникающий через витражи, рассеивается по залу, омывая орган и каменный пол разноцветными вспышками. Аромат благовоний, кажется, висит в воздухе как напоминание о молитвах, восходящих к небесам отсюда каждый день.
Но мой взгляд неумолимо
скользит по фигурам сестёр собора, и я оцениваю их одежду, не столь привычную мне из обыденности родной планеты. Их головные уборы совсем иные, чем я привык видеть в интернете и фильмах, они имеют экзотический и слегка варварский налёт для моей точки зрения. В них нет знакомой архитектуры головных уборов моего мира, напоминая мне, что я
нахожусь далеко от дома и стандартных католических церквей.
А вот интересное наблюдение: их форма одежды оставляет место для фантазии, чего я явно не ожидал увидеть в религиозном учреждении. Открытые вырезы — явные уступки к общественной посещаемости или, быть может, какой-то культурной норме? Покрытые чем-то наподобие колготок ноги и
разнообразие фигур служительниц, присутствующих здесь... это было бы шоком для католиков моего мира, но для меня — всего лишь новая информация,
инструмент для сброса эмоциональной нагрузки в будущем.
Меня не тронула ни эстетика их одежды, ни экзотичность их ритуалов, но мозг активно анализирует, собирает данные, расширяя карту знаний об этой культуре и её представителях. Всё это, в конце концов, не более чем нейтральные факты, накапливающиеся в интеллекте без вызова какого-либо эмоционального отклика.
Впрочем, продвигаясь глубже в собор, я обнаруживаю
её — скаута в красном, Эмбер, которая с
отсутствующим взглядом рассматривает свою униформу. Наверное, до неё всё-таки начинает доходить, что ярко-красный не идеален для стелс-операций? Мой внутренний циник, конечно, скептически подходит к этой перспективе, но малая часть меня будет по своему роду
удовлетворена, если она действительно решит обновить гардероб.
— И вновь привет, Эмбер, — проговорил я, нарисовав на лице облик дружелюбия, чтобы "пробудить" её из раздумий.
—
Привет! Я как раз ждала тебя… — быстро ответила она, невольно выдавая удивление за усмешкой, как будто имела представление о моём присутствии. — Как дела? — за словами дружелюбия и вежливости
сквозило, что она ещё не до конца осмыслила причину нашей встречи.
— Ты извини, был бы очень рад поболтать с тобой ещё, но я за лётной лицензией… — напомнил я, чтобы вернуть её к нашему делу.
Она немного удивилась, но постаралась сохранить спокойствие: — Ах, да. Конечно, — достаёт документ. — Поздравляю, вот твоя лицензия!
У тебя получилось!
— Спасибо, — отпарировал я, поддерживая благодарную улыбку.
Захватив только что полученную лётную лицензию, я отошёл на пару шагов в сторону, давая себе минуту на раздумья. Извинения Эмбер были не чем-то, что моя внутренняя система не обрабатывала легко. Мои чувства были скорее всего
маской, построенной на основе логики и расчёта, чем самой истиной. И всё же, несмотря на мой низкий уровень эмпатии, я
понимал значение социальных норм и общепринятых поведенческих правил.
Я взглянул на своё отражение в стеклянной поверхности окна собора. Мой взгляд был столь же неэмоциональным и пустым,
как всегда. Слова извинения решил формулировать лаконично и чётко, без излишних эмоций и ноток печали. Для меня это было скорее выполнением социального протокола, нежели истинным выражением сожаления.
„Эмбер, я допускаю, что мой подход и стиль общения могли быть обидными или вызвать недопонимание. Извини за это,” — формулировал я слова в уме, обдумывая каждое из них с осторожностью, характерной для меня.
Я повернулся к ней, медленно и уверенно.
Вглядываясь в её ясные глаза, я подготавливался передать короткое и ясное извинение, стараясь не показывать никаких знаков сомнения или неуверенности.
Возможно, эта мимолётная вспышка социального взаимодействия покажется ей чем-то странным или неожиданным, учитывая мой предыдущий опыт общения. Но эти слова были
взвешенными и
рассчитанными, созданными с учётом её возможной реакции и последующих событий.
В этом стремлении к перфекции даже в процессе извинений скрывалась моя суть — всё было под контролем, даже когда казалось,
что я поддаюсь эмоциям.
— Эмбер, прости за всё, что произошло сегодня, — слова покидали мои уста с
нехарактерной для меня неуверенностью, невольно теряясь в тяжести момента. — Просто был не в духе, и я понимаю, что это звучит как оправдание или что-то подобное. Я просто… — моя речь вновь
оборвалась, внезапная конфузия, вызванная неизвестной бурей в душе,
мешала мне думать ясно. — Внутри я… я не такой…
Почему эта непонятная тревога переполняет меня? Каким образом мой ум, привыкший к спокойствию и контролю, взрывается неожиданным потоком эмоций?
—
Но, то что внутри не имеет значения, — её слова, которые произносились с холодным цинизмом, выбили меня из колеи.
Это был мой язык!? Не может быть! Она — чужак из другого мира, откуда ей знать его?
Мои мысли
вертелись в хаотичном танце, пытаясь собрать кусочки паззловой реальности воедино. Я
пытался разгадать, как она могла освоить его, но мой ум, словно саботированный,
отказывался служить мне верой и правдой. Сердце стучало в глухом ритме, сливаясь с моим
внутренним ужасом и нарастающей турбулентностью. И я стоял, неспособный различить,
является ли это реальностью или лишь бредом моего разума…
***
„Милана — погибла… из-за него?” — в этот проливной вечер он, уставившись в окно, наливает в стакан не виски, как можно было бы предположить,
а колу. Алкоголь — не его компаньон, даже если обстоятельства и кричат о нужде утопить печаль в крепких напитках. Всё-таки,
он не считал таких даже за людей.
Тем не менее, он с тяжёлым вздохом опустошает стакан одним глотком: — Чтобы сохранить баланс, свет и тьма должны использоваться по ситуации. Если одна из сторон скатывается в крайность — наступит война. Или, точнее, бойня, — поворачиваясь ко мне, он продолжает. — Того, что ты видел —
никогда не было.
— …Да, отец.
— Моя обязанность —
поддерживать порядок. Именно этим мы продолжим заниматься, — слова выходят тяжело, словно несущими бремя невысказанных эмоций.
— Не скажем правду?
— И забыть об этом.
— И брату тоже?
—
Забыть об этом, — его голос становится жёстким, слова — настойчивыми и окончательными.
— …
—
Ты хочешь что-то сказать? — его голос наполнен не суровостью, а равнодушием.
Я замешкался, выбирая слова осторожно: — Мне ещё не приходилось держать такое...
тяжёлое.
— А в чём разница? — его взгляд нечитаем, но я чувствую, как он
проникает сквозь меня.
— …Наверное в том, что это слишком
"аморально", — мой взгляд уходит в пол, не выдерживая его взора.
Он делает один
размеренный,
тяжёлый шаг вперёд: —
Ты посмел идти против меня?
—
Я не смею идти против семьи, — отвечаю моментально и уверенно, несмотря на внутреннее колебание.
—
Правильно, — Он усаживается за стол. — Стой.
— … — я оборачиваюсь, не успев выйти из комнаты.
— Ты и без этого прекрасно обходишься, — его глаза остаются прикованными к ноутбуку, но я чувствую их
тяжесть на себе.
— О чём ты, отец?
—
…О морали… — слова высекают в воздухе что-то вроде тонкой
иронии, оставляя меня в попытках понять, что именно он имеет в виду.
Мой взгляд инстинктивно следует за отцом, когда он отворачивается, но мои глаза останавливаются на фигуре в углу комнаты —
мальчике с золотистыми волосами. Что-то в его взгляде было
странно знакомо и одновременно настораживающе ново. Осуждение, недопонимание и, даже кажется, сожаление сквозили в ясных глазах, создавая
диссонанс с его молодостью. Он смотрел на меня так, словно видел что-то, чего я сам не мог увидеть.
Этот момент заставил меня на мгновение задержаться в пространстве времени, где я пытался прочесть его молчаливый вердикт.
Слова отца отголоском проносились в моей голове, тусклыми и отстранёнными, пока я смотрел на мальчика. Всю свою жизнь я
держал внутри себя барьер, который помогал мне сохранять расстояние от всего, что могло бы вызвать
боль. И здесь, теперь, этот мальчик смотрит на меня так, словно видит сквозь все эти защитные стены, словно видит меня
настоящего.
„Остынь, мальчишка,” — подумал я, хотя мой взгляд, вероятно, выражал лишь
безразличие.
Я поднял бровь, взгляд мой был холоден,
но честен. Эта ситуация была далеко не первой несправедливостью, которую я видел, и наверняка не последней. Я позволял себе на мгновение чувствовать,
позволял на мгновение быть
честным перед самим собой, перед этим мальчиком, незнакомцем [или нет?], который, казалось, видел меня яснее, чем я сам.
„Ты не понимаешь, мальчик,” — несказанные слова колыхались в воздухе между нами. —
„Справедливость — это лишь пустой звук для вселенной”
И ушёл, оставив его взгляд за спиной, в прошлом, вместе со всеми воспоминаниями и чувствами,
которые я так усердно пытался отрицать.
