Шот третий. Дороги к Риму

«Состояние стабильно-тяжелое», – я выучил эту фразу наизусть и ненавидел того, кто ее придумал. Но я даже не подозревал, что есть слова и похуже этих. В очередной беседе с врачом я в этом убедился: – Присядьте, – предложил мне доктор, и я сразу почуял неладное. – Владислав, мне жаль говорить вам об этом, поверьте, я тоже искренне переживаю за каждого пациента, но положение обязывает быть честным. За прошедшее время мы не наблюдали никаких улучшений. Почка работает слабо, процентов на тридцать не более. Есть вероятность отторжения. Легкие тоже самостоятельно не справляются. Это может привести к необратимым процессам. Я слушал молча, уже догадываясь к чему он клонит. Если он произнесет это вслух, я убью его и потребую другого врача. Консилиум врачей, если понадобиться. Но я не дам ему прикончить Рима. Однако он продолжил, и мои опасения подтвердились. – Подождем еще три дня, если динамика будет отрицательной, то скорее всего придется принять решение об отключении пациента от аппарата жизнеобеспечения. – Я не дам вам убить Рима! – прохрипел я в пустоту больничного коридора. – Владислав, я понимаю, как вам тяжело. Но поверьте, ему сейчас гораздо тяжелее. И я вам обещаю, что мы приложим все усилия, чтоб вывести его из этого состояния. Но вы же понимаете, не все в нашей власти. Если за три дня мы заметим хоть малейшие улучшения, мы непременно перейдем к следующему этапу восстановления. Если нет… поверьте, так будет лучше… – Я не дам вам убить Рима! – повторил я, сжимая кулаки. Доктор тяжело вздохнул. Он видел подобную реакцию сотни раз и уже успел к ней привыкнуть. Врач обязан быть циником. Иначе ему никогда не стать профессионалом. Пропуская через себя боль пациента, слёзы и мольбы его родственников и прочие дестабилизирующие факторы, человек может лишиться способности мыслить рационально. И потому он спокойно подытожил: – К сожалению, вы не являетесь родственником Рима и других родственников, насколько мне известно у него нет. Поэтому все решения будет принимать медперсонал. Уж простите. Вскочив с места, я схватил доктора за горло, однако он очень быстро остудил мой пыл. – Молодой человек, – рявкнул он так, что по пустому больничному коридору прокатился акустический гул, – если будете вести себя подобным образом, боюсь, мне придется запретить вам посещение вашего друга. У нас есть три дня. Давайте не будем… – он нервно убрал мою руку и поправил халат. – Видите себя достойно. С этими словами он резко развернулся и поспешил прочь, унося с собой надежду и последние обломки веры в благополучный исход, позволявшие мне тащить на себе эту тяжелую ношу. Я чувствовал, что еще немного и вся эта ситуация раздавит меня. Превратит в бесформенное переломанное существо, подобное тем глубоководным тварям, которых время от времени выбрасывает на берег во время шторма. С этого момента я не покидал палату Рима. Я выкупил себе право оставаться в больнице круглосуточно и теперь охранял его, внимательно следя за всем, что делали медсестры, требуя приносить лекарства в запаянных ампулах и набирать в шприц при мне, я научился понимать и сверять показания приборов, регулировать уровень подачи кислорода. Я отгонял от него санитарок и лично ухаживал за его телом, менял одежду и простыни… Вечером второго дня я по-прежнему преданным псом сидел у постели, прижимал его ладонь к лицу и, раскачиваясь, точно шизофреник, баюкал ее на своей щеке. Не смея отвести глаз от бледного безжизненного лица, тихо шептал ему: – Я люблю тебя. Я люблю тебя, Рим. Слышишь? Если ты умрешь, мне придется тоже. Я не останусь здесь без тебя. И тебя одного больше никуда не отпущу. Даже на тот свет. Слышишь? Я осторожно убирал волосы с его лба и, склонившись, целовал прохладную, покрытую испариной кожу. Потом положил голову на его подушку и еще раз повторил: – Я люблю тебя. Давай выбираться из всего этого. Врач дал нам всего три дня. Нужно поторопиться. Слышишь? Я уже сделал все, что в моих силах. Теперь твоя очередь. Мне нужна твоя помощь. Один я нас не вытащу, Рим. Помоги мне? Пожалуйста. В этот момент пальцы Рима вздрогнули, и я вымучено улыбнулся. Такое уже случалось. Врач сказал, что это рефлекторное сокращение мышц, но мне хотелось верить, что он меня услышал и как мог ответил. Дверь скрипнула, и в палату вошла санитарка, пожилая грузноватая женщина с уставшим изрезанным глубокими морщинами лицом. Я не сразу заметил, что у нее в руках. Но запах… До меня почти сразу долетел запах… еды. Странное дело, чтобы они ни варили, будь то суп, тушеный картофель, каша, что-то еще – запах оставался один и тот же. Просто запах больничной еды. Но даже он сейчас заставил мой желудок сжаться и издать призывный вой. – Ну, чаго ты сидишь над ним, как сыч? – сухой, но все же ласковый голос санитарки разбавил тишину палаты. – На вот, хоть супчика похлебай. Совсем уж с лица спал. Что ему проку, коли ты сам сляжешь? Она протопала к нам и поставила на прикроватную тумбочку неглубокую тарелку с жидкой бледно-оранжевой похлебкой. Рот мгновенно заполнился слюной. Кто бы мог подумать, что мой аппетит способен разыграться на эдакую вот бурду. Но, как говорится, голод не тетка. Я поднялся с постели, залпом через край выпил почти безвкусный бульон, собрал ложкой оставшуюся на дне тарелки картошку и запихнул ее в рот. Желудок радостно возликовал, а следом за ним и кишечник, напомнив, что я даже в туалет не отлучался уже почти сутки. Глянув на Рима, а потом на санитарку страдальческим взглядом, я прижал ладонь к низу живота. – Да, иди уж, – точно прочитала мои мысли та, – пригляжу я. Никуда он не денется. Сорвавшись с места, я выскочил из палаты и помчался по коридору в сортир. По-армейски быстро справив нужду, обратно шел уже не очень торопясь. Коридор был прямой и дверь палаты было хорошо видно. Так что, если бы кто-то вошел или вышел, то незамеченным он бы не остался. К тому же набив желудок, я почувствовал тяжесть во всем теле, и сил как-то резко поубавилось. Увы, я не терминатор. Усталость и эмоциональное перенапряжение брали свое. Надо было добраться до постели и немного поспать. Я заказал для Рима довольно широкую кровать с миллионом разных ортопедических функций. Но главное, что теперь мы вполне помещались на ней вдвоем. Так что даже проваливаясь в сон, я продолжал охранять своего пацана от любых опасностей. Однако мои миролюбивые планы нарушил сигнал полученного сообщения. Достав из заднего кармана джинсов телефон, создающий своей вибрацией весьма неприятный зуд в районе ягодицы, я резко остановился и распахнул глаза так, будто собирался вытянуть глазные яблоки, как улитка. Сообщение было отправлено с телефона Славы. Но на этом сюрпризы не закончились. На подрагивающем в моих руках дисплее значилось следующее: «Влад, я понимаю, что это, наверное, твой самый близкий человек, но иначе поступить не могу. Извини. Потом все объясню». Глядя на это послание с того света, я на мгновение поверил в мистику. Второе, что мне пришло в голову: «Зачем я оставил Рима?». Поскользнувшись на линолеуме, я кинулся обратно в палату. А когда влетел внутрь, получил еще одно потрясение. Вокруг постели стояли несколько медсестер и тот самый доктор, которого я едва не придушил за его откровенный цинизм. – Стоять! – вырвалось у меня из глотки, – Отошли от него! – Куда?! – резко развернувшись врач чересчур резво для его возраста подскочил ко мне и врезав двумя руками в грудь заставил сделать шаг назад. – Сюда нельзя! Покиньте палату! Олег! Олег, выведи его отсюда. Оттолкнув доктора, я в два прыжка оказался у постели и уже собирался перехватить руку медсестры, вводившей какой-то препарат в капельницу Рима, когда почувствовал удар в плечо, сваливший меня на пол. Две сильные руки подхватили за подмышки и поволокли меня к выходу. Я орала и выдирался, колотя ногами по полу и пытаясь уцепить за все, что попадалось на пути. Но безуспешно. Силы были явно неравны. Не знаю из чего выл выкован этот Олег, но я против него был все равно, что балерина против борца сумо. После совсем недолгого противостояния в дверном проеме, где мне таки удалось ухватиться за окосячку, он все же вытащил меня в коридор и зашвырнул в смежную комнату. Дверь захлопнулась, и двойной щелчок ключа лишил меня шансов на дальнейшую борьбу. – Я не дам вам прикончить Рима! – взревел я и с разбега впоролся в дверь. После чего со стоном сполз на пол. «Внутрь… она открывается внутрь… не выбить», – обреченно подсказали остатки разума. Взгляд метнулся к окну, и я, ни на что особо не надеясь, рванул к нему. Распахнул раму, вцепился в решетку и, как полоумный, с рычанием и матами принялся раскачивать взад-вперед, чувствуя, как металлические прутья рвут кожу на ладонях и пальцах… Тщетно… Вот и всё… проиграл… Беспомощный и сломленный я опустился на корточки, прижимаясь спиной к ледяным ребрам чугунной батареи, и, растирая по щекам позорную влагу, еще долго бормотал: – Я не дам вам прикончить Рима… Зачем?... Зачем?... Почему все так?... Оставьте его в покое… Пожалуйста… оставьте его… Время остановилось. Весь мир для меня замер. Я отсчитывал последние минуты своей никчёмной жизни, когда ключ в дверях провернулся снова. Заглянула медсестра и тихо, очень ласково спросила: – Ну, как вы? Давайте я вам успокоительное поставлю? Успокоительное… Я посмотрел на нее, как на своего палача. Изображение дрожало и расплывалось, точно все вокруг было отражением в изогнутом зеркале. От этого слегка мутило и кружилась голова. И все же я нашел в себе силы встать. Подойдя ближе, я взялся за ручку, а потом вдруг рванул на себя с такой силой, что женщина влетела в комнату и едва не растянулась на полу. Я же выбежал в коридор, подскочил к палате Рима… и вдруг остановился. Стало страшно. Страшно до озноба. До стука зубов. Казалось, если я открою эту дверь, его душа выскользнет и тогда уже точно ничего нельзя будет изменить. Я его потеряю. Навсегда. Интересно, там в загробном мире, я смогу его отыскать? Дверь скрипнула. Сама или все же это сделал я, не знаю, но тело, теперь уже живущее само по себе, проскользнуло в открывшуюся для меня щель, и я замер, глядя на все так же мирно лежащего Рима. Вот только теперь его веки слегка подрагивали, он приоткрывал глаза, блуждал взглядом по потолку и снова закрывал их. Не веря увиденному, я сделал еще шаг и прошептал: – Рим… – но, видимо, мой голос оказался на беззвучке, потому что это имя прозвучало только в моем сознании, так и не выбравшись наружу. Словно двигая бегунок громкости, я прошел вперед еще немного и повторил: – Рим… Глаза моего любимого пацана распахнулись и скосились в мою сторону. Опустившись на колени, я подобно религиозному фанатику перед святыней, подполз к его кровати и снова произнес, как молитву, как короткое «Аминь»: – Рим… – и не зная, что можно добавить еще, брякнул какую-то чушь, – Я купил тебе телефон. Сквозь прозрачную кислородную маску показалась слабая улыбка. Самая красивая. Самая любимая в мире улыбка. Подтянувшись, я прижался к этому прозрачному пластику, разделявшему наши губы, и тихо застонал…