Змеёныш

Кимимаро, сколько себя помнил, всегда жил во тьме. Во всеполглощающей черноте, полной боли и одиночества. Он почти сроднился с этой бархатной чернотой, изредка прерываемой светом факелов и трепещущими огоньками свечей. Таким было его детство, будучи заключенным собственными соклановцами в клетку, он видел свет только лишь в этих проявлениях. Он считал, что все, что у него было это лишь врожденные инстинкты. Поэтому, когда он впервые покинул пределы темной пещеры в толстой скальной породе, первым что он увидел был яркий свет, заставивший резко прикрыть глаза, он был невероятен, удивителен, прекрасен. Кимимаро не мог подобрать слов, чтобы описать то, что он почувствовал в тот момент. Яркие лучи окрашивали мир во множество цветов, создавая удивительную картину. Тьма отступила, но навсегда поселилась где-то в глубине его существа. Он чувствовал, как она ворочалась, скрываясь где-то под ребрами, готовая всегда распахнуть свои объятия для своего блудного дитя. Первыми словом, которое он услышал от других людей было: — Сражайся. Ему лишь сказали, что он должен сражаться и убивать людей из Кири, руководствуясь своими инстинктами. Ему ничего не оставалось, кроме как последовать первому в жизни приказу. Соклановцы, точно дикие звери отправились сражаться. Никто не обращал на него внимания, в тот момент он был одним из многих. Он легко мог уйти, затеряться среди могучих стволов, скрыться в тумане. Он чувствовал, тьма помогла бы, скрыла-спрятала от чужих глаз, однако он не ушел, а двигался вместе со всеми. Кимимаро понятия не имел, чем отличаются люди «из Кири» от остальных. Для него под это описание подходил абсолютно любой человек. Однако, для его клана это были просто слова, они старались смести всех на своем пути. Кагуя превращались в монстров, целью жизни которых, стали битвы. Они, точно безумные звери во время миграции неустанно двигались вперед, безжалостно разрывая и уничтожая, всех встречающихся у них на пути, но и сами теряя немало. Кимимаро, сроднившийся с тьмой остался в живых лишь благодаря ей, она спасла его от безумия, поглотившего весь его клан. Он не напал на первых двух людей, которые попались у него на пути, не тронул, как сделал бы любой член его клана, лишь поинтересовался принадлежностью к Кири и, получив отрицательный ответ, направился дальше. Он не обратил внимание ни на внешность, ни на оружие и отличительные знаки путников, удовлетворившись лишь ответом… Поверив на слово. Возможно, именно это позволило спастись ему в первый раз. Первая встреча с господином Орочимару произошла на возвышенности, недалеко от Киригакуре, в тот день Кимимаро посчитал мужчину врагом и напал. Ему быстро показали его место, легко остановив удар и отбросив в назад. Повторная попытка нападения была остановлена всего лишь несколькими фразами, тогда еще незнакомца. Он не знал ради чего сражается. Кто он такой. И нужен ли своему клану. Членов его клана осталось очень и очень мало. Кимимаро не хотел причислять себя к этим подобиям животных, однако после долгих лет в заточении, он готов был следовать за тем, кто его освободил и показал мир за пределами пещеры. Не зная ответов на свои вопросы, он продолжал сражаться, в надежде на то, что хоть кому-то нужен. Что своими действиями показывает свою нужность. Ему казалось, что окружавшие его противники, лишь обезличенные куклы, его удары были прямыми и точными, а рука ни разу не дрогнула. Даже в неравном бою он продолжал сражаться, чтобы выжить, чтобы клубящаяся где-то под ребрами тьма снова не окружила, не затопила его, чтобы не остаться одному в удушливой темноте, которую, кажется он начал ненавидеть. Но при всем при этом, он старательно прислушивался к ней, именно поэтому, когда клан Кагуя кружился в своем последнем кровавом танце со своими противниками Кимимаро наблюдал за этим со стороны. Слишком радостным был в ту ночь темный клубок, слишком ощутимо пульсировал… Когда расцвеченное кровавыми всполохами небо выпустило из своих пут утреннее солнце все было кончено. Кимимаро остался последним выжившим из своего клана. Несколько месяцев скитаний в одиночестве. Любые задания, чтобы прокормиться и одиночество, душащее, сводящее с ума. И тьма, ворочавшаяся в груди глубоко, но такое чувство что вот-вот вырвется. Вторая встреча с Орочимару дает надежду и цель жизни. И доказательство своей нужности. Показавшийся в первую встречу суровым воином мужчина оказывается талантливым ученым. Для него его сила была занимательна и интересна. Тогда Кимимаро поклялся служить этому человеку до самой своей смерти. Просто потому, что мужчина не опасался его силы, выделял на фоне остальных, он был готов посвятить ему свою жизнь. Его слова, иначе как приказы не воспринимались. Тьма отступила, затаившись где-то глубоко, точно опасаясь змеиных глаз его господина. Тем не менее Господин дал ему еще большую силу, наградив Печатью. Он чувствовал, что в ней присутствует частичка Господина. Маленький знак, которым стали множество символов теперь красовался на его груди. Орочимару выделил ему комнату, следил за тренировками, через своих людей. Кимимаро знал это и был готов сорваться с места по первому зову, коим стала маленькая белая змейка с небольшим свитком, в один из дней, появившаяся в его комнате, когда он вернулся с тренировок.

***

Пора признать, что я абсолютно ничего не понимаю. Действия Орочимару, на что они направлены? Что вообще им движет? Нет… Когда я начал осознавать, что теряю понимание о том, что происходит вокруг меня? Когда же? В день, когда он оставил меня в Корне? Когда поставил странную печать, изменившую внешность? Когда снова забрал из рук ученых? В тот момент, когда он начал проявлять… заботу? Да, действительно. Все его попытки успокоить, все его отношение ко мне пропитано неумелыми попытками заботы. Тем страннее было то, что спустя пару недель после экскурсии по подземному комплексу я оказался сидящим на кушетке в его кабинете. Сдвинув в сторону все документы, Орочимару, стоя спиной ко мне что-то смешивал в одной из множества чистых колб. Завершив свое дело, он присел на стоявший неподалеку стул. Его взгляд быстро метался от колбы, закрепленной в держателе, на меня и обратно. Казалось, что-то мешало ему решиться на…на что-то. Зачем-то он же усадил меня на кушетку? Точно определившись с чем-то, он встал, распущенные волосы змеились по спине, скрытой под формой шиноби и белым халатом. Если задуматься, за все время, я едва ли пару раз видел, как мужчина собирает свои волосы. Большую часть времени они распущены, а отравленное железо скрывается в пышной шевелюре. Вот тоже интересно… Как он не травится, пока приводит в порядок свою прическу. Непонятно. Мои внимательные взгляды были замечены, и, видимо, были трактованы несколько неверно, поскольку саннин медленно и аккуратно подошел к кушетке, присел рядом, стараясь двигаться так, чтобы не пропадать из моего поля зрения. — Хэбимару… — он вздохнул, аккуратно перебирая волосы на моей макушке. — Ты мое идеальное дитя. У тебя должно быть все самое лучшее. Но, рано или поздно тебе придется стать шиноби. Это судьба каждого, имеющего достаточный уровень чакры в этом мире. Тогда тебе будет нужна сила, для того чтобы выжить. Поэтому, я, как твой создатель дам тебе фундамент, на котором ты, несколько позже сможешь построить уже свою собственную технику или сделать свои разработки. Для того, чтобы выжить в этом мире войн и смертей нужно многое. То, что я могу дать тебе сейчас… — Он смотрел мне в глаза, даже его рука остановила свое движения, запутавшись у меня в волосах на затылке. — Это минимальный иммунитет к ядам. Все сложилось в цельную картину. Странные ощущения, появлявшиеся на некоторое время после того, как я принимал пищу. Блюда были вкуснее, чем все, что я когда-либо пробовал, но слабость и головную боль списывал на то, что в крови гуляли остатки странного снотворного… А он… Он… Все это время травил меня… Создавал мне иммунитет к ядам. Не просто оставил на самообеспечение, не просто, он же волновался о моем будущем, ведь так? Он же… Он… Я снова ничего не понимаю. И тем пугающе выглядит то, что кажется, привязался к Орочимару. Сложно не привязаться к человеку, который почти два года находится рядом и от которого я буквально зависел. Здесь в новом убежище, с большим количеством свободы, мне удавалось находиться во многих местах, к которым был определенно ограничен доступ. Каждый раз удавалось туда просачиваться следом за ученым. Зачастую находясь где-то в темном уголке и не двигаясь, удавалось увидеть некоторые из опытов и исследований. Конечно, меня довольно быстро обнаруживали и выставляли из помещений, пропитанных страхом, болью и острым запахом крови, который не перебивала даже вонь чистящего средства. С теми людьми Орочимару обращался иначе… Как-то по-другому более жёстко или скорее жестоко, действия были более небрежными, точно ему не интересно и скучно работать над тем человеком, что занимал стол для операций и корректировки генома. Если тихо ходить и слушать, при этом не задавать глупых вопросов, стараться быть максимально незаметным можно узнать очень и очень многое. Большинство ученых были максимально преданы Орочимару, не потому что он завлек их красивыми речами и обещаниями. Нет, почти все люди были Учеными, именно так, с большой буквы. Той небольшой частью людей в мире шиноби, которым интересен мир вокруг них. Только здесь под покровительством саннина их ум смог развернуться во всю ширь. Отсутствие ограничений в подопытном материале. Но тем не менее все ученые аккуратно относились к своим подопытным. Стараясь не запрашивать большего количества людей в качестве материала. Такие ограничения были не всегда, судя по разговорам, такие изменения появились приблизительно полтора года назад. И ученым это помогло. Перестав относиться к своим подопытным, как к чему-то, что можно легко заменить они смогли добиться намного лучших результатов и не могли не нарадоваться на такое изменение в своем руководителе. Да они даже обсуждали то, что готовы работать под руководством такого ученого, как Орочимару, бесплатно, лишь бы результаты были бы такими же отличными. Ученых устраивало то, что от них требовали только результатов их исследований, при этом даже не заставляя получать какое-либо образование в стезе шиноби. Если что, они знали, что их охраняют и, в случае чего защитят. Сам же Орочимару проводил только важные изыскания для корня АНБУ, как говаривали некоторые ученые, которые видели его работу. В частную территорию саннина ни у кого из ученых доступа не было, почти ни у кого. Есть несколько молодых людей, которых обучал лично змей. Вот они могли ассистировать ему при самых сложных условиях. Иногда им поручалось составление отчетов. Но всеми исследованиями, связанными лично со мной, занимался Орочимару лично. Ежедневные обследования проводились только в его кабинете. Все его действия были четкими и аккуратными, при взятии крови он старался причинить минимум неудобств. Я мог отличить аккуратное взятие крови и взятие крови лишь для галочки, только бы взять. Орочимару отслеживал динамику появления иммунитета к ядам таким образом? Тогда почему он известил меня об этом? Что он делал около стола? Быть может ему стало сложно скрывать действия яда? Или… Доверие… Он пытается показать, что действует ради меня. Действие более сильных ядов невозможно так просто предсказать. И тут явно все не обойдется непродолжительной слабостью. Он предупреждает меня о том, что делает. Чеерт… Это… Тело дернулось почти инстинктивно, прижимаясь к удивительно теплому боку Змея… — Спасибо! Спасибо! Спасибо! Спасибо, Отец… — Я даже не понял, что сказал в тот момент. Не понимал, что делаю и зачем. Слезы наворачивались на глаза, а дыхание позорно сбивалось. Слегка вздрогнув от услышанных слов и нешироко расставив руки. Мужчина обнял меня прижимая к себе и аккуратно выводил незамысловатые круги на моей спине, стараясь успокоить. Я не задумывался как буду объяснять откуда вообще знаю это слово и его значение. Это была мимолетная надежда привязать этого человека к себе, пусть и таким образом. Тщательно все обдумав, пока меня успокаивали, аккуратно устроился на кровати. Орочимару заметив, что слезоразлив завершился, чуть отодвинулся, глядя мне прямо в глаза, как в самом начале. — Да, в твою еду добавлялись микродозы растительного яда. Теперь пришло время для более сложных — животных ядов. Их уже буду вводить тебе внутримышечно. Так, если бы они попали тебе при ранении. Но дозы будут меньше в несколько раз, а также у меня под рукой будет противоядие. — Орочимару слегка растрепал мои волосы, снова, это становится его странной привычкой, которая больше удивляла меня, чем пугала. — Я буду следить за твоим состоянием, если что случиться смогу помочь. Это очень важный момент, понимаешь, Хэбимару, очень. — Он еще что-то говорил, успокаивающее, даже его голос звучал иначе, чем обычно. И ни слова, про то, что я назвал его Отцом, не услышал? Не захотел? Я выбрал не ту линию поведения? Но ведь я… Действительно считаю его своим Отцом, родительской фигурой в этом мире. Какие-то недомолвки, те странные то-ли чувства то-ли сны, говорившие о родстве с этим человеком. Запах, заставляющий успокаиваться. Это все сначала наводило, на определенные мысли. Но Орочимару заботился обо мне, даже находясь далеко. Это в конце концов и заставило принять его как Отца. Но кем он считает меня не ясно совершенно. Отойдя к столу, Орочимару достал из одного раствора один из скальпелей, аккуратно нанес на него что-то из отставленной ранее колбы. Закатав один из рукавов, оголяя чернильные линии печатей. Я чувствовал холод железа, прикоснувшегося к моей коже. Порез вышел аккуратным и неглубоким, лишь так чтобы выступила кровь. В завершении всего, плоская часть прижималась к ране некоторое время. Долго рассматривать ранку мне не дали, быстро и аккуратно закрыв ее повязкой. Оставив меня сидеть на кушетке. Быстро разобрался на столе, тщательно вымыв колбы и скальпель, оставил сушиться их на белом полотенце, разложенном на углу стола. Место ранки слегка онемело и покалывало, казалось, онемение распространялось, но неожиданно медленно. Вместе с этим волнами накатывала слабость. Тем не менее, мне хватило сил соскочить с кушетки и последовать за Орочимару по коридорам базы до своей собственной комнаты. Лишь под самый конец, когда мы почти дошли до заветной двери, меня прошиб пот, буквально ручьями ливший со всего тела. Значит, яд все-таки проник глубже и делал свое дело. Ноги подломились и до кровати меня уже несли на руках. Кожа стала гиперчувствительной, каждое прикосновение одежды, ощущалось болезненно. Голову, точно обхватили горячим обручем, слегка подташнивало. Кровать слишком быстро нагрелась, но двигаться даже чтобы перевернуть подушку было тяжело, казалось, что мышцы тела задеревенели. Жутко кружилась голова, размывая картину перед глазами в сплошное разноцветное пятно, из-за чего тошнота лишь усиливалась. Орочимару все время был рядом, меняя прохладный компресс на голове. Казалось, прошло бесконечно много часов, пока, наконец не стало легче. Жар, отступил, оставив после себя лишь, слабость, вскоре исчезнувшую без следа. А уже через час после этого тело потребовало активной деятельности. Появилось огромное количество энергии, которую срочно нужно было выплеснуть. Я едва вытерпел, пока на чем-то сосредоточенный Отец брал внеочередные пробы. Стоило ему сказать: — Все, я закончил, можешь отдыхать, -как в тот же момент, я буквально соскочил с кровати в своей комнате, где, оказывается, находился все это время, попутно избавляясь, от пропитанной потом одежды. Чтобы в следующую минуту зарыться в шкаф для поиска той самой вещи, которая меня устроит вот прямо сейчас. Она обязательно должна быть красивой и широкой, такой чтобы не стеснять движений. А почему именно такой? Да, не суть важно… Синий, синенький… Какой чудесный цвет… — А? Я пришел в себя резко, сидя на полу уже пустой комнаты, посреди горы вытащенных из шкафа вещей, с накинутым на плечи сухим шерстяным одеялом, как-то хитро завязанным за уголки пододеяльника, так, чтобы не спадать с моей худосочной мелкой фигурки. И что, черт возьми только что было? Нет, ну правда… Какого хрена, эти узлы так завязаны? У-у-у… И зачем я выволок почти всю одежду из шкафа? Это ж сколько времени ее убирать то придется. Одежда с длинными широкими рукавами невероятно удобна. В складках очень удобно прятать постоянно мерзнущие руки, некоторые вкусняшки со стола или интересные, но не опасные предметы из лабораторных помещений. Я прекрасно знал, что они все проходят строгую проверку саннина, перед тем как будут «неаккуратно положены на край стола» или «оставлены незамеченными в уголке». Контролировать свою тягу к утаскиванию, всего, что только плохо лежит и выглядит хоть как-то похожим на что-то интересное, я прекрасно мог, но не считал нужным. Должно быть во мне что-то похожее на маленького ребенка. Слишком взрослое поведение не скрыть. Увидев, то, как ведут себя дети в этом мире и некоторое время наблюдая за ними, мне удалось понять, что я сильно выделяюсь даже на фоне более старших своим слишком серьезным отношением ко всему. Даже истерики то и время возникающие по, казалось бы, пустякам, на самом деле не исправляли ситуацию. Скорее всего меня спасало то, что если Орочимару и контактировал с детьми то, не очень-то продолжительное время. А весь подопытный материал поступал к нему уже в подготовленном виде, то есть в глубоком сне. А в остальное время, приглядывали за детьми лаборанты, беря анализы, сводя статистику. Сам Орочимару получал лишь уже готовый результат, в последствии указывал на недочеты и ошибки или наоборот одобрял следующий эксперимент. А вот мной занимался лично он. Для остальных ученых я был всего лишь пустым местом. А! Точно… Одежда… Она очень удачно скрывает мое телосложение, какие-то определенные черты движений, делая таким образом их более плавными, да и сама концепция свободной одежды мне нравилась куда как больше, чем то, если бы мне пришлось постоянно ходить в одежде, которую носили все подопытные комплекса. Но это никак не могло объяснить того, почему сейчас случилось то, что случилось. Такое неадекватное поведение… А- а-а… Как же стыдноо…. Через пару дней процедура введения яда повторилась, почти что в точности. Но на этот раз удалось подавить стойкое желание зарыться в вещи снова в поисках идеальной одежды. И еще через несколько дней все повторилось в точности. Причину своего поведения я найти не мог. Просто меня как будто отстраняло от управления телом, на время после усвоения яда. Каждый раз, я творил самые странные вещи, которые только мог. В этом странном состоянии меня всего лишь раз выпустили из комнаты. Что произошло… Об этом никто не говорит. Даже лаборанты. Даже самые смелые. Но с тех пор, звуки моей обуви заставляют их вздрагивать и осматриваться по сторонам. Время, которое мог выделять Орочимару почему-то было непостоянным. Были дни, когда он был со мной с утра и немного вечером, а в дни введения ядов был чуть дольше, контролируя весь процесс. В эти дни он дважды собирал мою кровь и слюну на анализ. До и после введения и переваривания или устранения яда. Где-то за два-три месяца на сгибах локтей обоих рук появились не сходящие синяки. За все время пока мне прививали иммунитет к ядам Орочимару воспользовался противоядиями всего трижды. Причем уже при введении яда через шприц в вену, а не при имитации ранения при помощи скальпеля. Какие именно это были яды, я не знал. Но, вероятно, просто для моего организма нужна была меньшая дозировка, или, наоборот ученый решил превысить стандарт и проверить реакцию организма. Тем не менее… Мне начинало становиться интересно как поведет себя организм после того или иного яда, какой фокус он выкинет. Никогда не задумывался что буду с замиранием сердца ожидать, как подействует тот или иной яд. Будет ли у меня жар или бред… Или, быть может меня на некоторое время парализует, или я потеряю сознание. Снова ли окажусь в центре чего-то похожего на гнездо из одеял или, быть может буду прижиматься к боку саннина, сидя у него на коленях. Жизнь в лаборатории начинала мне даже нравиться…