***
Моракс недовольно фыркнет, продолжая перебирать пряди, в которых с каждым разом всё чаще встречается иссиня-чёрный. Ему не нравятся метаморфозы, через которые проходит бог песков. Сначала вены, теперь волосы. Сколько же скверны он всё-таки впитал в себя? Почему его нрав становится менее пылким, почему он становится всё более похожим на властительницу трав, или недавно ушедшую богиню пыли? Скверна вытягивает силы из ребёнка неба, и это кажется ему безумно обидной шуткой. Потратить уйму сил на создание Амона, чтобы так спокойно сбросить в объятия бездны и даже не подумать о его спасении. И всё становится слишком очевидно. Аль-Ахмар смирился с тем, что однажды рассыпется и упокоится в своих же песках, знает что не заслуживает скорби, что никто не спасёт, даже если бы было желание. И властелин камня скалит зубы, поглаживая безмятежное лицо по щеке. Чужое дыхание тихое-тихое, зато биение сердца чужого он слышит отчётливо. Когти невольно выдвигаются, чуть оцарапывают щеку, глядя на выступающую каплю, он наклоняется, слизывает ту и морщится. Кислая, уже знатно подпорченная кровь заставляет его вздрогнуть. Погибель, о которой он так много раз говорил он, и правда подобрались к нему слишком близко. И внутри всё обрывается, заставляя властелина камня сильнее сжать чужие плечи. На чужой одежде видятся остатки посторонней чешуи, давая понять, что увиденное не было миражом, навеянным жарким солнцем. Ревность растекается по нутру, заставляя покрепче перехватить того в своих руках. Проклятое: «Такова плата.» из уст аль-Ахмара, заставляет Моракса задохнуться. Плата за жизни людей, ничтожеств, что не удосужатся вспомнить о нём после гибели… Но он тут же одёргивает себя, люди, они не могут без них существовать не навлекая гнева небес. Люди, проклятые люди. Как много жертв ради них. Моракс сглатывает, перемещая руку на грудь уставшего и слабого бога. Стискивает одежду, едва не разрывая её. Ему хочется разорвать её, забраться под рёбра и выпить всю проклятую кровь из шумно бьющегося сердца, лишь бы никому не досталось, если не ему. Властелин камня уверен, Амон любит его, не проклятого дракона, знает, что всё это ради спокойствия людей, но… Из головы не вылезает обнажённый силуэт с задранной головой. Апеп проталкивает язык в приоткрытый рот, принимаясь виться вокруг бога песков. И едва тело в кольцах его задрожит, от недостатка воздуха, он отстранится, проводя языком по лицу Амона. Клацнет зубами, и начнёт медленно вводить их под ключицу. Никто не станет ходить по заброшенным расщелинам между скалами, никто не увидит позорного падения бога песков раньше времени. Горькое разочарование почти на душит Амона. Людям незачем знать почему дракон отступил, небу незачем знать мотивов его поступков. Само виновато, раз решило одарить его человеческим сердцем, но не создало себе подробной инструкции о том, как расшифровывать то безумие, что плещется в нём. Безумие, подпитываемое бездной, безумие, которое прервёт его жизнь. Люди — смертны, и мотив такого поступка со стороны небесного порядка очевиден. И ежели ему предстоит умереть, то собственную смерть он предпочтёт избрать сам. И не будет это безумным кровопролитием, не будет подлостью, лишь собственное желание. Договор заключён. Пасть дракона лучше всего, что только может предложить проклятое небо. Кровь чужая окропит песок, что под солнечными лучами из пронзительного алого превращается в старую киноварь. Он слышит звук рвущейся плоти, слышит беспорядочные вздохи, оглушительное шипение, что кажется громче всех гроз, которые когда-либо обрушивались на материк. А потом всё прерывается смехом со стороны повелителя песков. Запах крови становится более очевидным и тяжёлым. Моракс морщится, но не показывается, продолжая пожирать глазами застывшие фигуры. Амон, словно не чувствуя боли в прокушенной руке, осторожно укладывает ладонь на острую морду, наигранно ругая дракона за излишнее усердие. Они оба знают ради чего это всё происходит. Запретное знание — лишь обещание, далёкое, почти эфемерное. Кровь — аванс, запас знания, что останется с ним, в случае невыполнения договора. Кровь — плата за жизни тех, кто живёт под его крылом. Аль-Ахмар знает цену людских жизней, и воюя с собственным вспыльчивом естеством, тем, что подарило ему небо, прежде чем отстраниться и приказать сойти, он соглашается. Соглашается отказаться от самого себя, от того себя, что видело небо. А надменный взор неба — вещь необъяснимая, и не имеет значения что видит оно, ему этим не стать. Хотя бы просто потому, что заместо надменной фигуры, под рёбрами кровоточащий кусок мяса, переписывающий правила на угодный одному лишь ему манер. Ему не стать равным с избранниками неба, не стать человеком, лишь вечно ходить по лезвию, обещая миру жить, но в то же самое небо вручить судьбу многих тому, кто ждёт его смерти. Тому, кто с едкой усмешкой слизывает его проклятую кровь, тому, в чьих силах одной лишь волей не оставить от него и песчинки, тому, чьё желание может уничтожить все старания аль-Ахмара и его людей в считанные мгновения. И Амон не сдерживает тихого смеха — единственного зова хоть к кому-либо, перекраивать судьбу слишком поздно. Взгляд пустых жёлтых глаз больше не вызывает бесконечного страха в алом мареве. Лишь принятие, вопреки даже своему человеческому естеству, что до безумия боится смерти. Моракс застывает, ощущая на себе сожалеющий взор Амона. Словно одною мыслью, поднимается песчаная буря, позволяя древнему дракону, получившему желаемое, удалиться. И стоит тем покорно опуститься к ногам своего повелителя, аль-Ахмар сделает осторожный шаг навстречу, чтобы тут остановиться. Янтарь горит яростью, так же ярко, как и бесконечно голодные глаза Апепа. Амон чувствует её, но не двигается. Он давно не заслуживает ничего помимо чужой злости. Пусть выпрыснет, пусть заносит смертоносный яд в открытую рану, он стерпит. Это не будет хуже пронизывающей боли от чужих клыков, он уверяет себя в этом всякий раз, а потом... Под надменный свет звёзд сгорает в безумной ненависти к себе. Он может лишь оттягивать неизбежное, но никогда не достигнет желаемого. Он не в силах даже сохранить своё сердце целым, что уж говорить о конфронтации с небом. И по привычке раскрывая объятия, вглядываясь в злость на дне чужих глаз, он искренне, ждёт пощады. Знает, что не заслуживает, знает, что не имеет права молить о ней, но всё ещё, глубоко внутри, верит в чудо. В чудо, которого никогда не произойдёт. Моракс избран небом, ничто не смеет посягать на его людей и власть. У Моракса развязаны руки, его жизнь вечна, ему не нужно идти на уступки, ведь всё уже решено. Он остаётся, и об этом говорит надменная фигура под его рёбрами, об этом кричит его бесконечная скорбь о пыли и власть. Власть, требующая лишь преданности. Амон не смеет осуждать его непринятие. В чужой груди никогда не билось человеческого сердца, оно никогда не глушило его, не утягивало на дно собственных мыслей, не становилось брешью в защите. Он знает, Моракс всё чувствует, что прямо сейчас его переполняет презрение, а потому, ничего не страшась, раскрывает тому объятия. Поздно сожалеть, он сейчас уйдёт, говоря о своей ненависти, а потом... Всё развеется. Бог песков будет по-прежнему лежит у него под боком, неподвижно, словно под его веками не расцветают кошмары, словно они не раздирают его сердца, не терзают ослабленный разум своей реалистичностью и яркостью... Время метаний и криков от них давно прошло. Беспокойные сны вжились в его естество, став неотъемлемой частью естества бога песков. Это тоже плата, но уже бездне. Плата, уравновешивающее его на лезвии, что впивается в его ноги. Кровь, рассудок, жизнь... И чёртовы люди, ради которых он жертвует этим всем, люди, что исчезнут со временем и заберут с собою в небытие его самого, сведут на нет, все попытки их бога хоть что-то исправить. И ради них он отдаёт то немногое, что у него можно взять, ведь... Даже власть над песком, и та, заёмная. Жест доброй воли неба, собранные после создания его сердца крупицы, имеющие в себе хоть какую-то силу. Крупицы, что канут в небытие с его смертью. И потому совершенно понятно ему чужое смирение. Фрагменты, отделённые против воли, в большинстве своём, пытаются встать на своё место. Его сердце — целое, не нуждается в опавших при создании песчинках, и кажется, не должна быть их власть столь существенной, но... Вжившись в человеческое сердце, приобретают слишком большую силу, бездумно пуская трещины по не самым прочным доспехам. Фрагмент тянется к целому, удерживаемый лишь остатками слабеющего разума. Фрагмент разрывает грудную клетку бога песков не хуже клыков Апепа и скверны. Целостность его сердца — плата за ложь перед людьми и ним, властелином камня, который бы никогда не позволил бы ему заключить этой сделки. Проклятое понимание и смирение лишь результат каждого его неверного решения. Моракс не одобряет ни единого пункта их соглашения, Моракс горит ярким пламенем, пытаясь достучаться до бога песков, кричит о неправильности игры и обвиняет в нежелании быть счастливым. А в ответ оглушительная тишина и опущенный взор. И только глядя в спокойное лицо спящего бога, что всё ещё удерживает его за край рукава, до него доносится размеренный стук чужого сердца, что-то внутри властелина камня понадеется на спокойный сон, прежде чем медленно Амон проснётся, усталым взглядом впиваясь в обеспокоенное лицо. Где-то внутри расцветает минутная радость, заставляющая посильнее стиснуть край рукава, приподняться и оставить почти невесомый поцелуй на щеке Моракса. Он может говорить всё что угодно, думать и действовать так как захочется. Может обвинять его в нежелании быть счастливым, это почти не сожмёт его рёбер, но... Амон знает, счастье для него стоит слишком дорого, а счастье подле Моракса — ещё дороже. И сколько угодно тот может терзать его, обвинять во всём, не понимать и делать в общем-то всё, что заблагорассудится, он стерпит. За счастье Амону заплатить нечем, а Мораксу... Долго ждать не придётся.Часть 4
7 августа 2023 г. в 22:29
Обещание смерти — обещание жизни. Обязательство отдать жизнь — клятва выжить любой ценой, не покинуть мир от чьих-либо иных рук. Собственная смерть — невысокая цена за жизни тех, кого ненавистное небо ему навязало, с требованием соответствовать избранным. Почти невыполнимым для него, божества, которому в сердце вместо надменной фигуры проклятый кусок мяса, заставляющий кровь биться в висках слишком громко.
Люди слишком требовательные и хрупкие. Не оставить на попечение самим себе, они как слепые котята, перемрут в жестоких песках. Людям нужен дом, и этот дом должен быть им надёжной защитой, но дракон не позволяет им спать спокойно, пирует их болью и кровью. А надменный взгляд неба смеётся над ним. Амон в силах успокоить пески, но сможет ли укротить дракона? Хватит ли сил усмирить его, прежде чем он преклонит колени перед властительницей трав? Аль-Ахмар фыркает, отводя взгляд от небесного купола на горизонт. Он не в силах одолеть Апепа, а значит… Должен с ним договориться.
Беглый взгляд на тонкие синие линии, опутывающие его запястья, заставляет его улыбнуться уголками губ. За эту дрянь богиня цветов поплатилась жизнью, и рано или поздно, его тоже настигнет эта участь. Так пусть в этом будет хоть какой-то смысл.
Амон никогда не признается в том, что питает животный страх по отношению к дракону. Не признается в том, что хочет увести людей подальше, лишь бы не встречаться с ним лицом к лицу. Но куда бы он ни вёл тех, кого спихнули ему в руки, эта тварь всюду настигнет их. Он сглатывает, обводит взглядом людей. А после без страха делает шаг вперёд.
Его жизнь — ничто, сердце людское напоминает об этом каждое мгновение. Ему страшно, хочется исчезнуть, но назло порядку, делает шаг за шагом, раздражает тонкий слух дракона, заставляет того следовать за повелителем песков. Он вздыхает, остановившись, едва любой намёк на лагерь его людей исчезнет из поля зрения.
Амон усаживается на колени, словно знает, что тот явится. Что придёт по его душу. И хочется подорваться, позволяет себе минутное сомнение в том, что дракон пойдёт к ним, что прямо сейчас абсолютно беззащитны.
Но Апеп поднимается за его спиной, фыркает, тычет носом в спину, вьётся вокруг, поднимает песок высоко вверх, закрывая их ото всех. Дракон знает зачем он здесь. Знает что у аль-Ахмара есть что предложить, и это что-то даст ему возможность отомстить всем, кто оставил его ни с чем.
А потому он с радостью заберёт оружие, что ему с наигранной лёгкостью предлагают. Амон и сам сойдёт за оружие, но пока Апепу не хочется иметь тесных связей с архонтами. Аль-Ахмар — пыль перед его мордой, и ради пыли размениваться он не намерен. Вот только…
Оружие ему предлагают в обмен на гнилую людскую кровь. И предложение это такое выгодное, грех не принять. Вот только… Не Амону здесь ставить условия, а значит дракон имеет право вносить желанные изменения в договор.
Принюхиваясь, Апеп разочарованно замечает, что запретного знания слишком мало в чужом нутре. А значит размениваться прямо сейчас, слишком глупо и невыгодно. Закрывая глаза, он вслушивается в учащённое сердцебиение и расплывается в довольной улыбке.
Тихая усмешка пугает бога песков. А потом проводит языком по волосам и лицу, пачкая те собственной слюной. Амон не морщится, пытаясь сморгнуть слюну с ресниц. Кольцо сужается, медленно обращаясь клубком.
— Я позволю твоим людям жить здесь, но ты должен мне пообещать… — шипит дракон, вглядываясь в бледно-синие линии на руках. — Всё своё запретное знание перед смертью, и приходить сюда через каждые три сотни ночей. Ты будешь отдавать мне собственную кровь всякий раз, но обещаю, я не убью тебя до тех пор, пока ты не позволишь мне этого сам. Ты согласен?
Амон молчит несколько мгновений, укладывая руку на острую морду. Прищуривает глаза, словно задумываясь над поставленными условиями. На деле же, пытается полностью осознать что именно у него попросили.
И цена ему кажется невысокой. Пусть он, по сути, должен отдать ему власть над собственной жизнью, это настолько ничтожная плата за бесконечное количество жизней тех, кто никогда не сумеет дать должного отпора такому сильному существу.
Амон соглашается, прислоняясь щекой к чешуйчатой морде. Медленно проводит по линии челюсти, выражая собственное смирение. Где-то в его груди ломается привычный стержень, собственный буйный нрав разрывает грудную клетку, требует отстраниться, сказать что этому не бывать, но…
Сердце бьёт по мозгам больнее, не позволяя себе отпустить дракона. Клубок превращается в кокон, Амон задрожит, чувствуя прикосновения чешуйчатого бока к своей спине. А потом его отпустят, давая шанс отдышаться.