Черные Кудри | Белые Ромашки

«Завтра квиддич» начинается крайне неприятно: снег в глазах, в ушах, во рту, за шиворотом – везде, куда можно забраться. Нотт почти ничего не слышит, видит еще меньше; бладжер норовит скинуть его с метлы; Джиневра Уизли норовит запустить в него квоффл. Теодор легко справляется с защитой колец, но в последний момент Поттер ловит чертов снитч. Заканчивается турнир еще хуже – Забини настраивает слизеринцев против поигравших, и всю команду закидывают снегом, как только они приземляются. Теодор не чувствует пальцев ног, когда добирается до кровати. Прогоняет Дафну, прогоняет друзей Блейза, прогоняет Грегори и его новую пассию; засыпает почти сразу, не снимая формы. Просыпается посреди ночи от того, что не может дышать. Легкие разрывает от боли, кровь пульсирует в ушах, а в глазах рябит так, что голова идет кругом. Нотт горит, мечется, стонет; пытается закашлять, но горло саднит, и удается только хрипеть. На помощь приходит Малфой, и они вдвоем добираются до лазарета. – Поздравляю вас, мистер Нотт! – гневно объявляет мадам Помфри. – Лихорадка и озноб. Хорошо искупались в снегу после матча? Поначалу ему не снится ничего, только пустота. Он быстро согревается под одеялом; нервы расслабляются под натиском трав. Когда он засыпает крепче – видит необычные сны: Винсент танцует в белье Дафны; Драко раскуривает трубку, которую сделал из пергамента. Это библиотека, и она горит. Пенси хныкает в углу, смотрит зашуганно, страстно, с мольбой в глазах. – Я была с Драко, – говорит она. – Я была с Драко, была с Драко, была с Драко. Много-много раз. Мно-ого раз. Паркинсон трясется в углу, плавится, растекается, превращается в жижу, испаряется. – Не забудь надеть шапку, Тедди, – говорит женский голос. На плече у него сидит филин, щелкает клювом. Нотт отмахивается от птицы, отбирает у нее конверт; вскрывает его и достает пустое письмо. Адресат перечеркнут, бумага выцветает в руках. Перед глазами мелькают вспышки заклинаний; крики, возгласы, мольбы – все мешается в душераздирающий гул. Между ног у него проползает скользкая змея, и Тео держит палочку наготове. Каменная стена рушится перед глазами, с оглушительным грохотом погребает под собой невинных. – Не забудь надеть шапку, Тедди. Тео оборачивается, смотрит, как Драко целует женщину; совиные крики становятся громче; шум растворяется, превращается в протяжный писк. – Ты флиртуешь со мной, Теодор Нотт? Голос знакомый, но он его не узнает. Морщится, пытается вспомнить, пытается найти на ощупь – касается каменной стены. Чертова каменная стена; она снова испортит ему жизнь. Видения успокаиваются, и Нотт смотрит вокруг: на поляне цветут мелкие ромашки, ими усыпан зеленый ковер травы. Ветер холодит кожу, солнечные лучи не греют, но Тео это не волнует; он улыбается и прикрывает глаза. Пахнет сладко и ненавязчиво – как будто ванилью, как будто мандаринами… Непонятно. Теплое касание на лбу, и капля, побежавшая по виску – Тео морщится и открывает глаза. Свет больничной палаты ослепляет, но за окном уже темно; или еще не рассвело. Нотт абсолютно сбит с толку. Над ним заботливо склоняется знакомый силуэт, и он почти сразу различает ее черты. – Я попал в ад? – хрипло спрашивает. Грейнджер фыркает и отдаляется. – Не думаю, что в аду тебе выделят отдельную койку, – она улыбается. – Как ты? – Почему ты здесь? – он хочет нахмуриться, но боль отдает в голову. – Мы должны были встретиться сегодня, помнишь? Но ты решил прогулять пары и весь день провалялся в лазарете, – Грейнджер пытается шутить, но на лице у нее отражается беспокойство. – Не смотри на меня так, – хмыкает Тео. – Как? – Как на прокаженного, – он хочет размять шею, но мышцы не слушаются. – Я буду жить? – спрашивает. – Будешь. – А жаль, – он поджимает губы. Гермиона неодобрительно качает головой и тянется к бадье с водой; смачивает тряпку, выжимает, снова прикладывает к его лбу. – Что ты делаешь? – Нотт теряется. – Помогаю мадам Помфри, – пожимает плечами. – Я часто бываю здесь, когда есть время. – Зачем? – он удивлен. – Мне нравится помогать, – говорит она, но он слышит «мне нравится быть нужной». – Мадам Помфри учит меня настойкам и припаркам. Нотт мычит в ответ, потому что на большее фантазии не хватает. Он чувствует себя так, словно его выстирали, отжали, а затем снова выстирали, и снова отжали. Скрутили мышцы, вывихнули кости, кожу изрезали на тонкие полоски и вшили обратно. Он кряхтит и поворачивается на бок. – Почему мне хочется сдохнуть? – стонет он. – Потому что у твоих друзей нет мозгов, – Грейнджер – неожиданно заботливо – поправляет одеяло. – Только идиоты могли закидать снегом спортсменов, не дав телу остыть. – Пожалуйста, Грейнджер, не умничай, – просит Нотт. Его мутит, штормит, качает на волнах; но когда она замолкает, становится только хуже. – Кто-нибудь приходил? – спрашивает Тео. – Я видела, что Малфой и Забини были здесь после ужина, – Гермиона поднимается с постели. – Гринграсс и Паркинсон приходили с утра. – С утра? – он снова размыкает глаза. – А сейчас? – Почти ночь, ты весь день провел в бреду, – она тяжело вздыхает. – Куда ты? – жалобно хныкает Нотт. – Мне надо идти, я должна… – Пожалуйста, – просит он. – Останься. Ненадолго. Грейнджер мнется и взвешивает; все же садится обратно. – Хочешь чего? Пить? – спрашивает. Теодор смотрит на нее из-под бровей: она выглядит слегка помято – должно быть, рано проснулась. Ресницы слегка подкрашены, волосы собраны на затылке, губы обветрены морозом… Внезапно, Нотта накрывает волна воспоминаний – слухи о Уизли и Браун. – Как там Рональд? – не особо задумываясь выдавливает из себя он. – Ну уж нет, Нотт, – Гермиона хмурится. – Пришло время играть по моим правилам: я задаю вопрос, а ты на него отвечаешь. Не игнорируешь, не переводишь тему и не увиливаешь. Это понятно? Тео кивает – он слишком не в себе, чтобы отвечать иронией, но ситуация кажется ему комичной. Наверное. Ему тяжело думать. – Ужин? Или воды? – повторяет Гермиона. Он отрицательно качает головой. Грейнджер поджимает губы. – Рон занят в последнее время, – отвечает она и отводит взгляд. – Много тренируется. – Я заметил, – усмехается Нотт. Хрипит, кашляет, стонет; утыкается носом в подушку. Грейнджер вдруг кладет ладонь ему на спину – на одеяло, но даже так нездоровое тело отзывается болезненным трепетом. – Тебе нужно поесть, – она тянется куда-то, шепчет заклинание; комната наполняется ароматом горячего куриного супа. Теодор приподнимает голову и смотрит на нее осуждающе: он не хочет есть. – Расскажи что-нибудь, – просит вместо. Грейнджер заправляет пряди за уши, думает над просьбой. Тео не может оторваться: свет играет с пушистыми волосами, и вокруг ее головы вырисовывается ореол; веснушки на щеках заметнее, чем обычно; созвездие родинок – Нотт забыл название, но помнит, что его восхищает это созвездие. – Профессор Слизнорт сегодня варил флоббер червей… – Пожалуйста, – перебивает он. – Что-нибудь поприятнее, – морщится. – Дафна заработала несколько очков, когда… Тео стонет. Грейнджер довольно хихикает. – Твоя сова вернулась, – говорит. – Я видела ее утром. Но она пустая. – Она всегда пустая, – Теодор пытается присесть, но суставы болят. – Почему? Он смотрит на Грейнджер и пожимает плечами. Почему его сова никогда не приносит ответных писем? Может, потому что он забывает указать обратный адрес? – Здесь жарко, – он пыхтит. – У тебя жар, наверное, – Гермиона касается ладонью его щеки. Она холодная – ее ладонь; оно трепетное, почти ласковое – ее касание. – Рукой не почувствуешь, – подмечает Нотт. – Может, губами? Грейнджер неодобрительно качает головой, но улыбается. Берет с прикроватного столика склянку с зельем, откупоривает и протягивает пациенту. Тот морщится. – Можно, я не буду это пить? – капризничает. – Не заставляй меня превращаться в мадам Помфри, – ее лоб забавно морщится. Забавная. К Нотту возвращается шкодливое настроение, и он откидывается на подушку. Открывает рот и выжидающе смотрит на Грейнджер; больное подсознание нашептывает, что он – хитрый кот и наглый лис. И, кажется, он охотится за неуловимым вниманием золотой девочки. – Я не буду этого делать, – она кривит губы; почти так же, как Драко. Теодор играет бровями, мол, как хочешь. Как будто ему это нужно. Тело продолжает нагреваться, зрение слегка мутнеет. – Прекращай, Нотт, – Грейнджер хочет быть строгой – сводит брови, опускает подбородок; не может сдержать улыбки. – Не буду, – он отворачивается; заходится кашлем. Грейнджер пытается дотянуться до его плеча, но он уворачивается. – Теодор Нотт! Немедленно сядь ровно и выпей эт– Она осекается, потому что зелье проливается ей на свитер. Еще ему на кофту, но свитер, конечно, жальче. Нотт округляет глаза и вытягивает губы – непослушный ребенок, – смотрит на нее с опаской. Грейнджер качает головой, закатывает глаза, достает палочку. – Тергео, – заклинание очищает пятно. – Откуда заклинание знает, что именно нужно очистить? – вслух озвучивает Нотт. Она вопросительно клонит голову. – Почему оно избавляет свитер от пятна, но не избавляет тебя от свитера? – Теодор Нотт! – Он самый, – расплывается в довольной улыбке. – Ты самый бесстыжий, бестактный и неблагодарный пациент! – и она негромко смеется. Тео силится улыбнуться в ответ, потому что озорство дает свои плоды: девичье лицо расслабляется, на одной щеке появляется ямочка, в золотистых глазах загорается огонек. «Парни видели, как Браун облизывалась с Уизли». Нотт отводит взгляд и сглатывает; горло саднит. – В чем дело? – спрашивает Грейнджер. Наблюдательная любопытная девочка, думает Теодор. Почему ты слепа к очевидному? – Почему ты здесь? – спрашивает он. – Потому что я помогаю мадам Помфри, когда появляется свободное в– – Нет, почему ты здесь, – он уточняет: – В лазарете есть и другие больные, которые нуждаются в твоем милосердии. На ее лице едва заметно дрогают мышцы. – Тебе тоже нужна помощь, – отвечает. – Справедливости ради больше, чем остальным. – Многие с тобой не согласятся, – он качает головой. Грейнджер смотрит выжидающе. – Сын пожирателя, отец – ближайший сторонник Темного Лорда, и отбывает срок в Азкабане. Разве я заслуживаю? – слово «тебя» не соскальзывает с языка. Девичье лицо меняется: становится тверже, сдержаннее. Но она храбрая – это Нотт давно выяснил, – и она отвечает: – Врачи исцеляют людей, а не пожирателей и авроров. Мадам Помфри лечит студентов, и ей все равно, кто твой отец, – она думает и добавляет: – Мне жаль. – Он не заслуживает жалости, – Нотт хочет звучать грубо. – Я не о нем. – Мне жалость не нужна, – щурится. – Мне жаль, но не тебя. И не твоего отца, – Грейнджер отвечает твердо, но смотрит мягко; клонит голову: – Мне жаль, что так получилось. Мне жаль, что тебя преследуют кошмары. Мне жаль, что ты ставишь под сомнение смысл своего существования – мне правда жаль. Но я не жалею ни тебя, ни себя. Никого из нас, – пожимает плечами. Нотт сглатывает, опускает глаза; его одолевает усталость, сон и жар – он так и не выпил зелье. Гермиона читает его мысли и протягивает полупустой бутылек. – Выпей, – не предлагает, требует. Сегодня он ей простит. – Ты расскажешь мне маггловскую сказку? – просит он, и она улыбается. На следующий день становится намного легче. Нотт не помнит, когда Грейнджер ушла – он уснул; а она больше не вернулась. Драко навещает с утра – хмурый и раздраженный, он сообщает о ссоре с Асторией. Дафна приходит после уроков, с кипой домашнего задания и объятиями. Пенси присоединяется позже, с компанией Блейза и Грегори; Малфой иронично подмечает разнообразие «группы поддержки Нотти». Теодор одаривает друга внимательным взглядом. К выходным лихорадка отпускает; возвращается здравый рассудок, а вместе с ним и стыдливые воспоминания. Нотт потирает лицо ладонями в очередной раз, сидя в общей гостиной, когда сознание подбрасывает: «почему тергео избавляет свитер от пятна, но не избавляет тебя от свитера?». У Грейнджер, думает он, стальные нервы, если ему не прилетело за подобную шутку. – О чем задумался, мой зеленоглазый мальчик? – мурлычет Дафна. Она ютится в его объятиях; она пытается его обнимать. – Маггловедение, – первое, что приходит в голову, но Нотт почти сразу об этом жалеет. – Понятно, – Гринграсс отодвигается. – Хотя, чего мне до сих пор не понятно, почему ты решил выполнять заключительную работу с лохматой ведьмой. – Ты что, ревнуешь, Дафни? – сладко отзывается Блейз. – Боишься, что золотая девочка уведет у тебя Нотти? Грегори и Винсент – последний в коем то веке протрезвел – глумятся над шуткой Забини. Драко смотрит в книгу, но выгибает бровь в предвкушении беседы. – Сначала пусть наколдует себе расческу, – фыркает Дафна. Теперь хихикает Астория, но Нотт замечает взгляд Пенси: она прищуривается, словно ловит за хвост странную мысль. – Грейнджер из семьи магглов, – объясняется Нотт. – С ней проще всего работать… – Что крайне странно, – влезает Блейз, – учитывая, что она на дух не переносит никого из нас – а, и б: у нее на поводке барахтается Уизли, с которым тоже нужно заниматься. – У-у, я знаю! – восклицает Астория. – Золотой девочке не хватает внимания. Забини подбирается ближе: – В смысле? – Ну, я слышала, что у них с Уизли не все гладко, он вроде как… – Вроде как что? – у Грегори округляются глаза. Ему вроде как должно быть все равно; он вроде как не в курсе событий; Лайза вроде как все еще в приоритете. – Это слухи, но кто-то видел его с Браун, с Лавандой, – Тори чешет лоб. – Кажется, в Хогсмиде, они вместе были в «Всевозможных Волшебных Вредилках». – Ну были, и что? – не догоняет Забини. – И Грейнджер решила, что сдать проект с Тео – отличная месть, – недовольно додумывает Дафна. – Мы, женщины, хорошо играем на чужих чувствах. Но эта мадам должна понимать, что покушается на чужую территорию, – Гринграсс поднимает голубые глаза на Нотта. Тот в свою очередь очаровательно улыбается и целует ее в макушку. – Ладно, – Гринграсс отворачивается, и Тео выдыхает. Переглядывается с Драко. – Еще две недели, и можно будет объесться индейки, – восторженно вспоминает Астория. Нотт сдерживает порыв хлопнуть себя по лицу – ему совсем не хочется в Гринграсс Мэнор. Ни в это Рождество, ни в любое последующее. – Пенс, ты уже выбрала платье для вечера? – интересуется Дафна. Пенси потягивается, как дикая кошка и громко выдыхает. – Нет, – отвечает она. – Я не уверена, что смогу приехать. – Как это не уверена? – негодует Тори. – Вы все просто обязаны там быть! Я запланировала целую программу! Я не смогу играть в взрывающиеся карты сама с собой! – Мама еще не прислала сову, – Паркинсон фальшиво улыбается. Нотт хорошо знаком с этой улыбкой. – Надеюсь, скоро ответит, – с тихой надеждой озвучивает Винсент. Теодор смотрит на Малфоя: тот погружен в книгу с головой, в прямом смысле выражения – выглядывает только белая макушка. – Драко? – зовет младшая-Гринграсс. – М-м? – А ты заказал костюм? – Обещали, что к празднику будет готов, – выдержанно отвечает он. – А ты, Тео? – мурлычет Дафна и на вскинутые брови Нотта добавляет: – Уже заказал костюм? Теодор натягивает улыбку и разминает шею. – Не суетись, – говорит Гринграсс. – Я сама все сделаю. Ему хочется взвыть, но он лишь закусывает нижнюю губу. Теперь Малфой пилит друга взглядом – их немые диалоги можно обозначить отдельным видом искусства. – Я заказал! – сообщает Блейз, и все внимание достается ему. Сестры Гринграсс начинают возмущаться отвратительному вкусу Забини, их поддерживает Грегори; Пенси продолжает бесцельно листать страницы учебника; Драко за своей книгой прячется. Винсент встает и выходит из комнаты. Завтрак понедельника ничем не отличается от привычного, пока в столовую не влетает раскрасневшийся Уизли, с растрепанными волосами и перекошенным галстуком. Он торопится к столу гриффиндора и подсаживается к Грейнджер, рукой обнимает ее за плечи. Нотт замечает, как она сжимается – ей крайне некомфортно. Но Джиневра продолжает смеяться, Поттер продолжает внимать смеху невесты; а остальным нет дела до чувств Гермионы. Наверное, золотой девочке золотое сердце – она им ничего не чувствует. Теодор считает про себя секунды. Лаванда Браун входит в главный зал спустя почти семь минут; она, в отличие от Уизли, успела причесаться. – Не особо фанатею от Грейнджер, но мне ее даже жалко, – шепчет Пенси. Тео смотрит на подругу: она ковыряется вилкой в пустой тарелке, черные волосы спадают ей на лицо. – Следишь? – спрашивает он. – А ты будто нет, – Пенси усмехается. – Считал, небось? – Семь минут, – Тео усмехается; внутри неприятно сжимает под ребрами. – Уизли ублюдок, – цедит Паркинсон. – Я думала, они друг друга стоят, но… – О чем шепчетесь? – фальшивым шепотом интересуется Дафна. – О том, что у тебя ухо отвисло, – Пенси скалится. Гринграсс подается назад, недоверчиво смотрит на подругу. – Я пойду, – говорит Паркинсон. – Увидимся на рунах. Нотт обожает руны; он готов слушать бубнеж Бадшеты Бабблинг сутками – его личная терапия. Но в понедельник мысли Теодора занимает парта Уизли и Грейнджер: они то и дело перешептываются, и с каждой репликой лицо гриффиндорки мрачнеет. – Думаешь, она догадывается? – спрашивает Нотт у Малфоя. Тот непонимающе мычит. – О том, что Уизли ухлестывает за Браун? Драко переводит сосредоточенный взгляд с доски на друга, на парту Грейнджер, снова на друга. – Если честно, то мне похер, Тео, – заключает он. – Теперь даже твое задание теряет смысл. Речь идет о поцелуе. – Почему это? – хмыкает Теодор. – Потому что твою работу сделала Браун. Хотя… – Малфой щурится. – Может, наоборот. Влюбленная Грейнджер – пол беды, Грейнджер с разбитым сердцем оторвет тебе башку за попытку домогательства, – рассуждает он. – Да, Нотти, это твой шанс проявить всю свою харизму. Малфой прыскает смехом; Гермиона повышает голос, и ее «делай, как хочешь, я за это не отвечаю» слышит весь класс. – Мисс Грейнджер? – Бадшета вытягивает губы в трубочку. – Прошу прощения, профессор Бабблинг, – говорит ученица. – Могу я выйти? – Разумеется, – женщина хмурится. Рональд хватает Гермиону за руку, пытается усадить обратно, но она вырывается. Собирает учебники и выбегает из класса. Драко тихо присвистывает. – Прошу прощения, п-профессор, – мнется Уизли. – Могу я..? Профессор Бабблинг осуждающе цокает языком, но все же кивает. – Постарайтесь вернуться по возможности, – просит она. Скандал веселит и заводит аудиторию, и все оставшуюся пару женщина пытается справиться с общим гомоном. Лаванда Браун пытается отпроситься в туалет, но ей отказывают. Ни Уизли, ни Грейнджер не возвращаются на руны; они пропускают и следующие два урока. Рональд возвращается только на зелья – злой, раздраженный, угрюмый; он срывается на Долгопупса и проливает на Поттера настойку пачули. – А где мисс Грейнджер? – ради приличия интересуется Слизнорт. – Она сегодня не придет, – бурчит Уизли. Нотт не замечает, как кривит губы в отвращении. Грейнджер пропускает обед и совместную тренировку, и без ее присутствия скамейки пустеют вовсе. Теодор ловит себя на мысли: он привык видеть кудрявую голову каждый раз, когда гриффиндорцы занимают поле. День заканчивается быстро, безмолвно, неинтересно. Нотт успевает обидеть Дафну, успевает с Дафной помириться; ускользает от друзей на ужине, ссылаясь на то, что будет заниматься. Его тянет в библиотеку – он не признается себе, но в глубине души хочет, чтобы Грейнджер оказалась там. Представляет, как найдет ее у дальних полок в окружении книг, бумаг и ненужных мелочей. Гермиону в библиотеке он не находит, и мадам Пинс пожимает плечами. Так же реагирует и мадам Помфри – качает головой и хмурится, потому что Грейнджер обещала помочь. Тео думает, что разгадал одну большую проблему Гермионы: она слишком многое и многим обещает. Он возвращается в подземелья, в голове у него путаются мысли. Драко наверняка будет глумиться; Дафна будет лезть с расспросами. «Где», «зачем» и «куда», – в этом вся Дафна; но у Нотта впервые не найдется достойного ответа. Потому что врать ему не хочется, а на правду не хватит храбрости. Наверное, он просто промолчит. Невысокий силуэт появляется из-за угла, и у Нотта поджимается сердце – он узнает серую жилетку и копну каштановых волос. Ругает себя за подобную реакцию, но торопится ей навстречу. Грейнджер тоже замечает его и на мгновение теряется, словно хочет повернуть назад. Преодолевает порыв и делает несколько робких шагов; опускает взгляд до того, как он оказывается рядом. – Ты… в порядке? – смотрит ей за спину. – Ты была в подземельях? – В туалете, – девичий голос хрипит. – Ты плакала? – спрашивает Нотт. Она смотрит ему в глаза и колеблется всего мгновение, чтобы он понял – соврет. Отрицательно качает головой. Врет. – Ты плакала, – Нотт раздраженно выдыхает и притягивает ее к себе. Чувствует мимолетное сопротивление. Грейнджер напряжена, зажата, потеряна; она всхлипывает, хоть и не хочет. От нее пахнет осенью. Малиной и сахарным мандарином, ванилью – он пробует на вкус бурбон на розовой основе. Аромат кружит голову, забивается под кожу, под сердце, под мысли. Это ее духи – ее аромат. Он и раньше его замечал, но никогда так близко. – Тише, – шепчет у нее над ухом и приглаживает рукой непослушные кудри. Он знает, как с ними обращаться. Он не знает, как обращаться к ней. Зовет по имени: – Гермиона. Нотт замирает, и ее грудная клетка замирает, и кровь в венах замирает. Потому что в этот момент он чувствует что-то – что-то, что не пустота, не ирония и не ехидство. Это слишком. – Он… закончил это, – выдавливает она. – Рон сказал, что я… ч-что он… Теодор сжимает зубы и сжимает Грейнджер в руках. От ее слез мокнет его водолазка – настолько безудержно она плачет. – Он спросил, чего я х-хочу… спросил, к-кто мы друг для д-друга… – ее плечи дрожат. – Я попросила в-времени, н-немного в-времени… Гермиона цепляется пальцами за темную ткань; Тео позволяет себе склониться ближе – прижимается к ее волосам. – Он сказал, что устал ждать, – ровнее продолжает она. – Сказал, я не понимаю, не умею слушать, не вписываюсь… Я не вписываюсь. Нотт фыркает; зарывается в кудри пальцами. – Рональд Уизли – конченный ублюдок, – цедит он. Грейнджер начинает плакать сильнее. – Почему? – сквозь всхлипы слышится негодование. – Почему я должна? Он сказал, что я должна. Почему? – спрашивает. Смотрит на Теодора с надеждой; как будто он знает ответ. Он хотел бы, но он лишь качает головой. – Я ведь… мы ведь столько всего прошли… вместе… – она пытается утирать слезы; они издеваются – бегут быстрее. – Мы ведь… вместе. Я не могу так больше, – шепчет она. – И не нужно, – отвечает Нотт. Он поглаживает ее по плечам, по спине, по рукам; ему хочется утешить ее – страдания Грейнджер приносят ему почти что ощутимую боль. – Но… как? – она поднимает глаза, и они словно светятся – ее взгляд сияет от слез. – Что как? – спрашивает. – Пережить это? Принять это? – Ты пережила войну, – напоминает он; он внезапно строг, но все так же нежен в касаниях. – Я покончу с собой, если Гермиона Грейнджер не переживет расставание с придурком. Гримаса боли искажает красивое личико, дрожат ресницы, соленые капли все еще скатываются по щекам. Грейнджер шмыгает носом, и взгляд ее становится яснее – она как будто только сейчас видит перед собой Теодора Нотта. Этот взгляд – совершенно случайно – скользит от его глаз к его губам; но она сглатывает и прячет лицо у него на груди. Обнимает его в ответ и тихо благодарит: – Спасибо, Тео. – Что? – не может сдержать удивления. – Спасибо, – повторяет уже без «Тео», но ласковый тембр ее голоса отпечатывается в его подсознании. Он думает, что ему впервые нравится слышать собственное имя. Они обнимаются еще несколько минут, в холодном пустом коридоре; после он провожает ее до лестницы в башню гриффиндора. – Уверена, что не хочешь… – он запинается, подбирая слова. – Мы могли бы побыть в библиотеке какое-то время? Поговорить, если нужно. – Я буду в порядке, – обещает Грейнджер. – Если он снова решит уснуть у тебя под дверью? – У меня для него плохие новости, – она холодна и решительна. Тео не верит, но соглашается. – Доброй ночи, Гермиона, – он хочет добавить «Грейнджер». Передумывает; это имя без фамилии звучит крайне необычно – ему нравится. – Доброй ночи, – она вымученно улыбается и добавляет: – Тео. И он благодарно улыбается в ответ. Ночью начинается дождь и наполняет спальню прохладой; лунный свет наполняет комнату голубоватым сиянием. Нотт не спит: под боком у него лежит Дафна, в голове – каша из мыслей, размышлений, раздумий. Он не хочет думать о Грейнджер, но ее заплаканное лицо появляется перед глазами на потолке. Наверное, Нотту нужно уснуть. – Бессонница? – сквозь дрему спрашивает Дафна. Он переводит на нее взгляд: голое тело – мраморная кожа идеально ровная, увлажненная, бархатистая. От Дафны всегда пахнет бальзамами, кремами и лосьонами – Тео нравится, но лишь на то время, что она проводит с ним. Ему не нравится, что она оставляет на его подушке запах, волосы и напоминание о том, зачем это все нужно. Он думает, справится ли без Дафны. Думает что будет, если она исчезнет из его жизни. Тогда у него останется только Драко и проклятое пустое поместье. Хотя, возможно, Малфоя поставят перед выбором – Астория любит свою сестру; Нотт догадывается, кого тогда выберет Драко. Фыркает – он сам бы, разумеется, выбрал хорошую жизнь. Фыркает снова, потому что собирается от этой жизни отказаться. – Выглядишь так, как будто сейчас взорвешься, – Дафна приподнимается, тянется к его губам. Нотт отвечает на поцелуй без энтузиазма. – Я тоскую, – признается он. Смотрит на Грингасс немного виновато, немного с надеждой; не совсем понимает, что хочет от нее услышать. Она не совсем понимает смысл его слов. – Почему тебе грустно, мой мальчик? – мурлычет она. Проводит ногтями по его голой груди, оставляет следы, разгоняет кровь. Тянется к его лицу, но Тео отворачивается. – Мне не грустно, – говорит. – Я тоскую. Чувствую себя одиноко. Дафна хмурит лоб, рассеянно улыбается, выглядит потерянно – она не понимает. Никогда не понимала и не поймет. – Но вокруг тебя столько людей, – говорит она. Нотт хотел бы не начинать этот разговор. – У тебя есть я, Блейз, Драко, Грегори, Винсент. Пенси, в конце концов. В конце концов, думает он, Пенси единственная, кто сможет понять тяжесть его чувств. – Слушай, мы поедем на праздник, развеемся, проведем время вместе, – Дафна снова улыбается. – Ты узнаешь маму поближе, она будет в восторге! Хочешь, она приготовит тебе что-нибудь из салатов… – Дафна, – он старается звучать ласково. – Я не хочу. Дело не в салатах и не в ребятах. Я просто, – выдыхает, – устал. – Скажи, что мне сделать, и я сделаю, – Гринграсс преданно хлопает ресницами. Теодор думает, что обращается с ней слишком жестоко; думает, что он ее не достоин; думает, что Дафна отдает слишком многое. Она нравится ему – у нее красивое тело, упругая грудь, мягкие губы; она не глупа, не развязна – разве что, самую малость, – не наивна. Дафна знает, чего хочет, как и когда. А он пользуется ее благосклонностью, как последний урод. Теодор вздыхает и вспоминает о Грейнджер. Говорят, ароматы – то, что нельзя восстановить в памяти, но Нотт готов поклясться: сладость духов Гермионы наполняет воспоминания. Она плачет, она цепляется за его одежду, она обнимает его. Она страдает, и причина ее страданий – Рональд Уизли, последний подонок этой проклятой школы. Тео думает, что не хочет быть таким же, как Уизли. – Ты так много думаешь, – усмехается Дафна. – Я могу решить, что у тебя появился повод для тяжелых мыслей. Он улыбается ей. Он вспоминает, что Рональд бросил Гермиону, так и не признавшись в измене. Сделал ее виноватой, высмеял, унизил, задел за живое. Теодор морщится – у него дергается челюсть. Дафна этого не замечает. – Не хочешь разговаривать – так и скажи, – она надувает губы. – Я просто изучаю, – отвечает Нотт. – Что изучаешь? – Тебя, – он проводит пальцем по ее плечу, спускается рукой ниже – ее кожа покрывается восторгом; касается груди и оттягивает одеяло. Смотрит на Дафну так, словно видит впервые; почти любуется. Дафна красивая, но Нотту этого не хватает. Он замечает родинку у нее на плече – почти полумесяц, почти черного цвета. Вспоминает созвездие Ориона на щеке Грейнджер. Грейнджер… она не дает ему покоя; она врывается в его личное пространство самым наглым образом. Упрямо игнорируя видение, Теодор проводит пальцем по отметине и усмехается. Дафна выгибает брови. – Полумесяц, – поясняет Нотт и смотрит в голубые глаза. – Выглядит… особенно. Гринграсс морщится, выгибается, чтобы посмотреть; затем возвращает Теодору ласковый взгляд. – Дурачок, – смеется она. – Только ты можешь выдумать такую глупость. Нотт продолжает улыбаться, но внутри у него сжимается сердце. Дафна может быть бесконечно красива, умна и находчива; но Дафна его не понимает. И. Никогда. Не. Поймет. Он любит ее до утра, но не помнит почти ничего. Только стоны, всхлипы, признания и страстное желание – все то, что делает его жизнь чуточку ярче. Завтрак начинается с драмы: Винсент закатывает истерику, потому что Драко игнорирует его просьбу «передайте мне тост!». Сонный Малфой мало что соображает и гавкает в ответ; завязывается ссора. Разнимает их Пенси – криком, стуком ложкой по тарелке, так громко, что замолкает весь зал. Тео втягивает голову в плечи, когда на них оборачиваются почти все студенты. В один момент жалеет, что шляпа не определила его к молчаливым Рейвенкло. Мельком смотрит на стол Гриффиндора и забывает про стыд: Грейнджер сидит с краю, отдельно, не ест и косится на друзей с опаской. Нотт понимает почему – она думает, известно ли им о расставании. Ответ появляется сам собой: Уизли и Браун заходят в столовую, и внимание со скандала слизеринцев мгновенно переключается на парочку. Слышатся шепотки, смешки и удивления; у кого-то из рук выпадает ложка. Гермиона демонстративно отворачивается и смотрит прямо перед собой; находит Нотта взглядом и задирает подбородок. Лаванда и Рональд – хватает наглости – садятся рядом с Поттером и девочкой-Уизли; улыбаются: Уизли виновато, а Браун так, словно только что избила Волан-де-Морта в женском туалете – горделиво, удовлетворенно, показательно. Грейнджер отодвигает тарелку, разминает шею, вскидывает брови – мол, смотри, что творится. Теодор сочувствующе поджимает губы. Он хочет ей помочь, но об него трется Дафна, и Пенси с подозрением оборачивается на стол Гриффиндора. – Что там? – спрашивает Паркинсон. Тео пожимает плечами: – Браун и Уизли сосутся. – Фу, это отвратительно, – Астория кривится. – Но я была права: они сошлись. – Бедняжка Грейнджер, – как бы невзначай подмечает Дафна. – Но она сама виновата – слабая и трусливая. Я бы подлила алкалоида обоим в тыквенный сок. Теперь кривится Драко. Он смотрит на старшую Гринграсс, потом на Асторию, потом на Нотта – выразительно вскидывает бровями. Теодор прикусывает язык, возвращается к утреннему тосту. Шум тарелок снова наполняет комнату; теперь завтрак разбавляет звонкий голос Джиневры – она пытается скрасить растущее напряжение. Теодор подмечает, как Лаванда ластится к Уизли, и как Грейнджер продолжает игнорировать сборище идиотов за своим столом. Но даже у титанической пластины есть срок годности – и терпение Гермионы иссякает: когда Браун тянется за публичным поцелуем, Грейнджер подрывается с места и демонстративно покидает столовую. – Фи, – фыркает Дафна и продолжает намазывать масло на тост. Нотт прогуливает маггловедение; думает, что ему нет смысла зубрить непонятные фразы и глупые традиции. Он прогуливается по этажам, оставляет позади палаты исцеления, библиотеку и большой зал. Думает, что Грейнджер может прятаться в подземельях или… Догадка озарением возникает в голове, и он торопится на улицу. Забывает про перчатки, шапку и куртку – ему нет дела до таких мелочей. Совятня встречает его молчанием, но ровно до тех пор, пока он не поднимается по лестнице вверх. Женский силуэт бросается в глаза почти сразу. – Знал, что найду тебя здесь, – говорит Нотт. Грейнджер отвечает не сразу: она закусывает щеку изнутри, поглаживает себя по плечам, старается сдержать слезы. Должно быть, сегодня она постарается быть чуточку храбрее. – Видел? – неуверенно спрашивает она. Нотт выдыхает, подходит ближе. Нет смысла уточнять ее вопрос. – Хочешь обсудить? – спрашивает он. – А ты хочешь? – Гермиона осматривает его бегло, несмело; так, словно смотри она чуть дольше – слезы захватят власть над ее глазами. – Если тебе это нужно, – он пожимает плечами. – Я всегда здесь. Грейнджер поднимает смотрит на него, несколько раз быстро моргает; ее губы вытягиваются в полоску. – Я знала, что однажды это случится, – облачко пара срывается с губ. – Что Рон решит двигаться дальше и найдет себе ту самую. Просто не думала, что это случится так быстро. Теодор молчит; а как он может говорить, когда Грейнджер до сих пор не знает, что Уизли ей изменял? Что Нотт может сказать в ответ на ее наивную веру в прекрасное прошлое? – Они давно вместе, да? – вдруг спрашивает Гермиона. – Некоторое время, – Тео закусывает нижнюю губу и старается не смотреть на собеседницу. Не удерживается – дарит ей неосторожный взгляд. Молчит. И Гермиона молчит. Ветер треплет ее кудри, подбрасывает их вверх; снежинки залетают в окно и путаются в шоколадных волосах; цепляются за его ресницы – Теодор видит, как медленно они стаивают. Гермиона не издает ни звука, но слезы все же прокладывают путь по бледным щекам; пробираются сквозь веснушки, огибают аккуратные губы, свисают на подбородке и капают – на воротнике ее рубашки остаются мокрые следы. Тео думает, что ветер обветрит влажную кожу. Он взмахивает палочкой и берет салфетку в руки; осторожно – осмотрительно, – наклоняется ближе и проводит уголком ткани по девичьей щеке. Капля впитывается не полностью, и Нотт утирает остатки мизинцем. Ловит себя на мысли, что у Грейнджер безумно мягкая кожа; и безумно холодный взгляд. Золотой рассвет в изморози зимнего утра. – Спасибо, – шепчет она. Утирает вторую щеку сама; прочищает горло. Теодор тяжело вздыхает – неведомым образом ему передается тоска. – Какие планы на каникулы? – спрашивает Гермиона. Хочет сменить тему, хочет переиграть тишину. – Не знаю, – Нотт пожимает плечами. – Я слышала, слизеринцы празднуют Рождество в Гринграсс Мэноре? – Я еще не решил, – он дергает плечом. Длинный язык Дафны способен на многое, но только не на молчание. – Домой возвращаться тоже не хочешь? – Гермиона слегка косится. – Только если на погребение, – хочет отшутиться Теодор, но шутка звучит не как шутка. Он поясняет: – В поместье никого не осталось, эльфы покинули дом сразу после того, как отцу приписали пожизненное. Гермиона понимающе мычит. Ее филин взлетает с подоконника и скрывается вдалеке. – А ты? – интересуется Нотт. Грейнджер хмурится. – Останусь в школе, – с сожалением говорит она. – Это будет мое первое одинокое Рождество. – Не поедешь домой? – Нотт осторожничает; он помнит, что с ее родителями приключилась беда, но он все еще не знает подробностей. – Н-нет, я… – она сглатывает. – Мы с родителями не особо… общаемся. По крайней мере в этом году семейного ужина не намечается. – А в прошлом? – Нотт пытается не настаивать. – Мы праздновали в Норе, – она улыбается воспоминаниям и тут же мрачнеет: – И в этом должны были, но… Я решила, что не поеду. Джинни собирается проесть мне мозг уговорами, но… я решила, – и для убедительности Грейнджер вскидывает бровями. – Кто еще из твоих остается? – Нотт облокачивается на подоконник и смотрит вниз: совы кружат в танце со снежинками. – Никто, ребята разъезжаются по домам, – Гермиона снова улыбается. Не хочет показывать, как тяжело ей даются эти слова. – Займусь рунами, – добавляет она. Теодор вдруг ловит себя на мысли и улыбается, как кот. Сначала он прикидывает план в голове, затем взвешивает за и… против у него не находится. – Руны – это отличная идея, – говорит он. – Но у меня есть план получше. Грейнджер округляет глаза, хлопает ресницами так, словно ей послышалось. – Какой план? – на всякий случай спрашивает она. Она догадлива, но осторожна в суждениях. – Наведаемся в Хогсмид, конечно же, – Нотт треплет кудри и отворачивается. – Наведае-мся? Ты ведь сказал, что еще не решил, – она щурится. – «Не решил» было минуты три назад, – лениво протягивает он и снова дарит ей озорную улыбку. – Время летит. Он с внутренним ликованием наблюдает, как у Грейнджер сияют глаза; но тень снова ложится на ее лицо: – Дафна тебе ни за что не позволит остаться. – Дафна не моя мама, – фыркает Нотт. – Но если она решит отлевитировать меня к себе домой насильно, я смогу подать на нее в суд, – усмехается. – Наконец-то. Гермиона вдруг тихо смеется, и этот смех заставляет Теодора расправить плечи. Особенная манера, думает он, заразительно смеяться даже сквозь слезы. Гермиона Грейнджер поистине уникальна. – Почему ты так смотришь? – вдруг спрашивает она. Пристально смотрит в ответ. – Думаю, что ты замерзнешь, если мы не вернемся. – Ты мог бы отдать мне свой шарф, – она улыбается. – Ты заигрываешь со мной, Гермиона Грейнджер? – Нотт хочет, чтобы эта фраза уровняла их счеты. Гермиона, судя по взгляду, хочет, чтобы он помолчал. – Хогсмид звучит… привлекательно, – шепчет она под нос. – Было бы здорово наведаться туда разок-другой. – Было бы здорово, – повторяет Нотт. Звучит как обещание. Позже он торопится в подземелья; надеется, что Гринграсс вернется раньше остальных, и у них появится время на разговор. Нотт принял решение, и оно может стоить ему светлого будущего. Но он не трус. Он пообещал. Гринграсс показывается из-за угла – магия внутри Хогвартса, не иначе; но она задумчива и не сразу видит возлюбленного. – Дафна, – окрикивает Теодор; собирается с мыслями пока подходит ближе. – Нотти! – она радостно раскидывает руки в стороны. – Я так рада, что ты тут, как раз собиралась тебя искать! – она замечает, что он планирует ее перебить, и перебивает первая: – Дай мне закончить, это крайне важно! Ты должен выбрать, какого цвета хочешь камзол: изумрудного или бордового. Если изумрудного, то у меня есть платье, но если бордо, то мне придется заказывать новые туфли, а времени совсем мало, так что пожа-алуйста, скажи изумрудный, – она мило улыбается. Нотту становится неловко. – Я не поеду, Даф, – хрипит он. Гринграсс меняется в лице: – Что? – Я останусь в Хогвартсе. Прости, – у него в голове заготовлено еще несколько фраз, но он хочет оставаться лаконичным. – Но… почему? Как так? – Вот так, так получилось, – он кривит губы – разыгрывает вину. – Я не могу, не в этом году. – Но это наш последний год, – настаивает Гринграсс. Она расстроена, разочарована, сбита с мысли; но она ни за что не сдастся без боя. – Я не могу, Дафна, веселиться, когда мой отец отбывает срок за решеткой, – это его козырь; он слишком устал от ненужных разговоров. – С каких пор тебя так сильно волнует участь отца? – она щурится. – С тех пор, как он мой отец, – Нотт зеркалит ее прищур. – Если я мало о нем говорю, это не значит, что его в моей жизни не существует. Он за решеткой, но это не меняет того факта, что я – производная его биологической связи с моей матерью. – Что за глупости ты выдумываешь? – Дафна игнорирует пояснение – скорее всего, просто не понимает. – Все готово к этой встрече! Мама распорядилась за комнаты, за места за столом, за меню… я попросила ее нарезать твои любимые салаты! – Дафна, – он тянется к ней руками, но она отскакивает. – Дело в ужине, да? Все это действует тебе на нервы? – она разводит руками. – Но я готовилась к этому, Теодор! Не поступай так со мной! Готовилась последние месяца три, думает Тео. Вздыхает, трет переносицу, поправляет сумку, смотрит на Гринграсс. На ней надета черная юбка, зеленый пиджачок, белая рубашка, прозрачные колготки и туфли на высокой платформе, строгий хвост; темный галстук повязан бабочкой – как у Грейнджер. Грейнджер. Золотая девочка Поттера – девочка с разбитым сердцем; девочка, которая не выходит у него из головы. Она преследует его, она мучает его, она не дает ему спать; девочка, которая «неправильно» и «невозможно». Девочка, которой он пообещал остаться. – Дело не только в ужине, – тихо отвечает Нотт. Он давно думает завести этот разговор, но каждый раз ему не хватает храбрости. Теперь ему кажется, что он готов. – А в чем? – Гринграсс скрещивает руки на груди. – Думаю, нам нужно взять паузу, Дафна. Она задирает брови, потом морщится, потом не может сдержать смешок. Пять стадий принятия, невесело подмечает Тео; ему хочется, чтобы она поняла правильно и с первого раза. – Паузу в смысле что? Перестать спать? – Просто перестать, – поправляет. – Мне нужно время. Я не могу – не готов продолжать эти отношения. Не готов над ними работать. Я не хочу обманывать или обижать тебя, Дафна, – говорит он. Добавляет про себя, что не хочет становиться ее трофеем и звездой Пророка. – То есть, хочешь взять паузу? – она закусывает щеки, надувает губы, думает. Гринграсс больше не разыгрывает влюбленную дурочку: она сосредоточена и напряжена; она пытается вывести счет в свою пользу. – Мне нужно время, – повторяет Тео, но понимает, что это не совсем то. Он должен сказать ей, что это конец; но он не может. Мнется, закусывает язык, смотрит, как Гринграсс морщит лоб. – Хорошо, – отвечает она. – У тебя есть все время мира, так говорят, да? – Мне жаль, Дафна, – он сглатывает. – Ничего, я понимаю. Перед столь важными решениями всегда сложно определиться, чего хочешь по-настоящему, – удивляет она. – Перед решениями? – Нотту кажется, он должен уточнить. Она пожимает плечами: – Нас всех ждет новая жизнь. Абсолютно нормально, что ты хочешь одиночества. Я не стану давить на тебя. – Спасибо? – теперь лоб хмурит Нотт. Дафна улыбается так очаровательно, что Теодор хочет сделать шаг назад. Остается, позволяет ей себя обнять. – Тебе спасибо, Нотти, за честность, – говорит она и целует его в щеку. – Я расстроена, не стану скрывать. Но мы все же… пара. Если тебе нужно время, я даю его тебе. Увидимся на ужине… Тео. Нотт сглатывает; смотрит, как Гринграсс упархивает; пытается понять, где допустил ошибку и какого подвоха теперь ожидать. Какого хрена, спрашивает себя, ты не смог?