Черные Кудри | Белые Ромашки

Следующее утро не предвещает ничего дурного. Нотт и Забини опаздывают на завтрак, Малфой неловко машет им рукой. – Куда ты делся вчера? – интересуется Грегори. Нотт пожимает плечами и тянется за тостом. – Это не ответ, – настаивает Блейз. – Все утро гундел, как плоха жизнь, потом слинял, а припорхал обратно ночью. Варианта два: либо ты нашел себе ночную бабочку, либо… ты и есть ночная бабочка. – Ты идиот? – спрашивает Теодор. Крэбб давится чаем, и жидкость вытекает у него через нос. Малфой протягивает Винсенту салфетку, кривит губы. – Какие же вы конченные, – говорит. Блейз и Грегори не могут перестать хохотать, пихают друг друга локтями разливают на стол джем. Смеются еще сильнее, когда Астория, Пенси и Дафна входят в столовую. – Фу, это что, джем? – кривится младшая Гринграсс. Старшая молча садится напротив и поджимает губы. Улыбается не то ехидно, не то самодовольно – Нотт не может разобрать, но это ему не нравится. – Доброе утро, – Забини все еще хихикает, но уже сдержанно. Теодор замечает лицо Пенси. Точнее, что на Пенси вообще нет лица: она бледна, молчалива и не притрагивается к еде. – Ты в порядке? – осторожно спрашивает он. – Лучше не бывает, – влезает Дафна. – У нас с Пенс было занимательное утро, но мы вам не расскажем. Нотт фыркает и возвращается к своей тарелке. Почти сразу реагирует, когда Грейнджер входит в столовую – он буквально чувствует ее присутствие. Но Гермиона не смотрит в его сторону. Она выглядит чуть лучше Пенси – такая же растерянная, такая же бледная; только в отличие от Паркинсон, она не молчит, а сразу вливается в оживленную беседу Поттера, семейки Уизли и Браун. Нотт думает, что это не нравится ему больше, чем ухмылка Дафны. – Что у нас по плану? – Грегори хрустит шеей. – Тренировка в выходные? – Мы с Драко будем в Хогсмиде, можете присоединиться, – объявляет Астория. Пенси фыркает, не скрывая раздражения. Гринграсс косится на Паркинсон с неприкрытой яростью. Теодор подрывается с места и хватает сумку. – Приятного аппетита, – говорит он. – Пойду на урок пораньше. Блейз и Грегори увязываются следом, но Драко остается; по лицу друга Нотт считывает недовольство, мольбу и презрение. Сам виноват, думает Нотт. Если упрямый баран не хочет извиняться, то и Тео не станет. Первый урок пролетает почти незаметно. Особенно для Теодора, потому что Гермиона так и не появляется в классе. Не приходит она ни на вторую, ни на третью пару, и в обед он ее тоже не находит. Тревога – будь она неладна – вгрызается в мысли, и теперь Нотт осознает, что упустил важную деталь. Не может понять какую. Он не находит ее ни в библиотеке, ни в совятне, ни у озера. В туалетах подземелья ее тоже нет, а за окнами Хогвартса темнеет ночь. Он торопится в лазарет в надежде, что найдет Грейнджер там, но мадам Помфри пожимает плечами. Не остается ничего, кроме как надеяться, что Гермиона придет на ужин. Он ждет ее на ступенях; наблюдает, как весело студенты торопятся набить животы, как они смеются и переговариваются, как парочки держатся за руки и улыбаются. Нотт никогда раньше не замечал, как много в Хогвартсе парочек, которые держатся за руки. Маленький жест больших чувств – он им завидует. Завидует, потому что сам никогда не выказывал чувств на публике; признаться, ему и не хотелось. Но не теперь. Теперь его мысли всецело заняты Гермионой, и он не может перестать прокручивать в голове всевозможные худшие варианты событий. Вчера он целовал ее губы и касался ее обнаженного тела; сегодня он не может выйти на ее след. Он мог бы применить заклинание – почти готов пойти на этот шаг; но моральный компас все еще указывает на север. Слабенько, дергано, крайне косо, но указывает. Грейнджер появляется в компании гриффиндорцев, и Нотт подрывается с места. – Гермиона! – окрикивает он, и она останавливается. Оборачивается через плечо медленно и нехотя и выгибает бровь. Теодор подходит ближе. – Отвали от нее, – заступается Уизли. Он выпячивает грудь, как петух, готовый драться. Его кудрявая курица – та, у которой кудряшки напоминают общипанные перья – пищит и дергает его за рукав. – Если мне нужна будет консультация по идиотизму… – начинает Нотт, но Рональд пихает его в плечо. – Я сказал: отвали. Тебе что, на другом языке объяснить? На змеином, может? Теодор сглатывает и морщится, сжимает ладони в кулаки, но выдыхает. Считает про себя до четырех и расслабляется. Смотрит на Грейнджер: – Мне нужно с тобой поговорить. Она косится из-под бровей, недоверчиво и гневно; Нотт узнает этот взгляд – обычно такой достается Уизли. – Слушай, Нотт, я не хочу с тобой ругаться… – снова напирает Рональд. Тео морщится, как будто комар застрял у него в ухе. – Рони-Бонни, мамочка нуждается в твоем внимании, – язвит Теодор. – Ты в конец охренел, да?! – Хватит! – вступается Грейнджер и встает между ними. – Не устраивайте сцены! Она не поднимает взгляд, смотрит перед собой, но не отходит. – Но ты сказала он тебя обидел… – мямлит Уизли. – Я знаю, что я сказала, но мне не десять лет, – перебивает она. – Я могу за себя постоять. – Идем, Рон, – зовет Поттер и оттаскивает друга за плечо. Джинни щурится перед тем как уйти – угрожает. – Чего ты хочешь? – налетает Грейнджер. – П-поговорить, – Нотт делает шаг назад, оглядывает ее сверху вниз. Недоверчиво сводит брови. Гермиона поджимает губы. – В чем дело? – спрашивает он. – Я весь день ищу тебя, я думал, что-то снова случилось, и ты… – А что могло со мной случиться? – она злится. – С троллями и вампирами я справляюсь сама, а от эгоистичных самовлюбленных кретинов стараюсь держаться подальше. Нотт делает еще один шаг назад. Теперь он смотрит на Гермиону с опаской, потому что не понимает ни намека из ее слов. – В чем дело? – настаивает он. – В чем дело? – Грейнджер вскрикивает, но затихает. Осматривается по сторонам и теперь шипит: – В чем дело? В тебе, Теодор. И в твоих намерениях. – Намерениях? – он сбит с толку. Гермиона закатывает глаза: – Ладно, хватит этого спектакля, – она хочет уйти, но он хватает ее за руку. – Объясни мне, – требует; осекается и добавляет: – Пожалуйста. – Я могу простить тебе битву при Хогвартсе, я могу простить тебе ненависть к моим друзьям, но ложь… – она качает головой, в глазах золото мешается с обидой. – Ложь? – он сглатывает. – Какую ложь, Гермиона? – Твою ложь! – Какую ложь, Гермиона? Я не понимаю! – теперь он тоже повышает голос. Снова сглатывает, так же качает головой, опускает взгляд. – Прости, – извиняется. – Я правда не понимаю тебя. Она хочет уйти. Это видно по ее взгляду, по отсутствующему выражению лица, по скорому дыханию. Но у нее хватает силы воли, и она остается; отходит в другой коридор – студенты их не побеспокоят. – Один поцелуй, – говорит она. И два слова звучат для Нотта, как приговор в зале суда. – Это неправда, – тут же отвечает он. – Как и все остальное, что ты мне говорил? – она скрещивает руки на груди. – Нет, это неправда, – он прикрывает глаза – успокаивается. – Поцелуй и вся эта ерунда со спором и желанием – неправда. Дафна рассказала тебе, да? – догадывается он. Не нужно быть гением, чтобы догадаться. Грейнджер отводит взгляд. – Ты ведь не глупая девочка, – Нотт кривится, силясь подобрать верные слова. – Ты ведь не станешь верить в подростковую чепуху? После всего, что мы с тобой… после всего, что между нами произошло? Она вдруг усмехается, прикрывает рот ладонью; смешки перерастают в смех, и Гермиона нервно хихикает – на выдохе, почти истерично. У Нотта по рукам бегут холодные мурашки. – А что между нами было? – спрашивает она. – Перестань, Гермиона, – теперь он просит ее почти напугано. – Дафна рассказала тебе о поцелуе, и ты решила, что я притворялся все это время? Ради чего? Чтобы развлечься? Чтобы повеселиться? Чтобы что? – При чем здесь поцелуй? – вспыхивает Грейнджер. – Ты думаешь, я наивная идиотка, которая поверила в то, что ты встречаешься со мной на спор? Нет конечно! – Тогда что? – Все остальное, Тео! – ее голос срывается. – То, как ты возвращаешься в гостиную Слизерина с рассказами, как хорошо гриффиндорская львица попрыгала на тебе в ванной старост! То, как неумело я целуюсь и как весело раззадоривать меня в постели. Все это! – по ее щекам предательски сбегают слезы. У Нотта в легких кончается воздух. Он открывает рот, но слова отказываются выполнять свою роль. Он хочет подойти ближе, но вокруг Гермионы словно защитное заклинание, которое парализует его ноги. – То, как Малфой предлагает тебе разделить утехи, и как ты просишь Дафну в постели наряжаться в… – она не может договорить; коротко всхлипывает и растирает слезы по щекам. – Почему, Тео? – спрашивает. – Это ложь, – наконец выдавливает он. – Одна большая ложь. Все, что сказала Дафна… Нотт смотрит неотрывно, словно боится, что стоит ему отвлечься – Гермиона превратиться в туман. Она недоверчиво качает головой. – Я не поверила ни единому слову этой стервы, – говорит, взяв себя в руки. – Но во что мне остается верить, если другие подтверждают ее слова? На что нам надеяться, если это никак нельзя разрешить? – Гермиона, – Нотт делает шаг ей навстречу, но она отступает. – Кто подтвердил ее слова? – Разве это важно? – Важно. Я должен знать, с чем сражаться. – Мы давно не на войне, Тео, – Гермиона морщится, как от боли. – Я больше ни с кем не хочу сражаться. А ты определись между тем, чего хочешь и тем, что тебе действительно нужно. – Я все исправлю, – обещает он. Грейнджер качает головой и трет переносицу пальцами. – Не нужно ничего исправлять, Тео, – говорит. – Это закончится плохо. Ложь и клевета внутри школы – я это переживу. Но я не могу думать о том, на что Дафна решится дальше. Газеты? Новости? Заявления? Я этого не хочу. Не хочу этого ни для себя, ни для тебя. – Пожалуйста, – просит Нотт. Он чувствует узел в горле и проклинает себя за слабость. Рядом с ней он всегда слаб. – Оставим это, на время или навсегда – увидим, – выдает Гермиона. – Мне нужно переварить все, что я услышала до. – Пожалуйста, скажи, кто подтвердил слова Дафны? Грейнджер качает головой. Несколько студентов пробегают мимо. – Доброй ночи, Теодор, – холодно прощается она, и золотистые глаза снова блестят влагой. Гермиона уходит быстро, прочь от шумной столовой. Нотт думает найти Дафну. Ярость ослепляет его настолько, что он готов вцепиться пальцами ей в горло, и на этот раз он не будет жалеть, если переборщит. Вовремя останавливается уже на лестнице, пытается наладить дыхание. Идиот, думает, чего ты добьешься? Один поцелуй – самое безболезненное, что Гринграсс могла выдать Гермионе. Теодор прикрывает глаза, облокачивается на перила. Он думает, думает, думает, но не может сосредоточиться. Кто это был? Кто подтвердил слова Дафны? Кто мог знать о споре с Малфоем, кроме самого Малфоя? Ответ приходит сам собой, и Нотт ругает себя за очередной прокол: Пенси Паркинсон, разумеется. Ясно, как день. Теперь Теодор срывается в другую сторону – обратно в общую столовую, в надежде застать Пенси до того, как она улизнет в свою комнату. Нотт бежит так быстро, что почти налетает на белокурую девушку в желтом кардигане; ловит ее налету. – Прошу прощения, – мямлит он. Полумна Лавгуд, явно перепуганная встречей, таращит голубые глаза. – Теодор Нотт, да? – мягко спрашивает она. – Да, я… – он смотрит ей за плечо. – Прости, мне нужно… – Конечно, торопись, если нужно, – она загадочно улыбается. – Все слизеринцы сегодня куда-то бегут. – Кто еще? – он хмурится. Лавгуд ненароком пожимает плечами, заправляет светлые пряди за уши. – Пенси Паркинсон сбежала с ужина, так же налетела на меня, когда я возвращалась в замок, – говорит. – Откуда ты возвращалась? – Ты раздражен, Теодор Нотт, – подмечает Полумна. – Тебе бы не мешало выпить чая из мелиссы и настойки пустырника. Он сжимает челюсть и натянуто улыбается: – Обязательно, благодарю за совет. А теперь можешь сказать, куда бежала Пенси? – В сторону Темного Озера, конечно, – Полумна улыбается чересчур… наивно? – Только она не бежала, они прогуливались вместе. – Прогуливались? С Дафной? – Нет, Дафну Гринграсс я не видела, – когтевранка теряется в воспоминаниях. – Это был слизеринец. – Драко? – Драко Малфой бы не пошел на прогулку с Пенси Паркинсон в столь поздний час, он ведь обручен с Асторией Гринграсс! – негодует Лавгуд. Нотт поднимает руки в защитном жесте. – В любом случае, удачи тебе, Теодор, – она снова пожимает плечами. – Не бегай по лестницам, если не хочешь сломать свой прекрасный аристократичный нос. – Благодарю..? – Нотт растерянно смотрит, как Лавгуд упархивает дальше по коридору, насвистывая под нос детскую песенку. Ночь приносит с собой прохладу, и Нотт обнимает себя за плечи. Он торопится, но не знает, о чем будет говорить. Он просто хочет сделать это – заглянуть Пенси в глаза и задать ей один-единственный вопрос: зачем? Думает, что одного вопроса, пожалуй, будет недостаточно. Может быть, он задаст два. Его планы, однако, меняются на ходу: Нотт вдруг слышит сдавленные стоны и торопится на звук. На всякий случай достает палочку – чтобы наверняка, если план вовсе изменится. Нотту крайне любопытно, каким двум идиотам пришло в голову уединиться у берегов Темного Озера. Он не уверен, что их двое, но придыхание становится громче, и его вера крепчает. Он шагает осторожно, старается смотреть под ноги; звонкий крик – пощечина его осмотрительности, и сердце пускается в пляс: Нотт наконец узнает голос. Это Пенси. Не раздумывая, он бежит; поскальзывается, ловит баланс, отряхивает брюки, выбегает к берегу. Видит, как Пенси извивается в руках мужской фигуры: взъерошенные волосы, потрепанная куртка, длинные руки и запах, который Теодор чует даже за милю – Винсент Крэбб. И Винсент Крэбб пытается раздеть Пенси Паркинсон. Она кусает его за руку, которой он зажимает ей рот; пытается пнуть, и Крэбб толкает ее в спину. Паркинсон падает на землю, протяжно стонет от удара, шарит руками по земле – должно быть, ищет палочку. – Винсент! – кричит Теодор и подлетает к слизеринцу. Нотт ненавидит драться, но тяжелый удар прилетает Крэббу в лицо. Тот отлетает, зажимает лицо руками, вопит, как оглашенный. – Ты охренел, Нотт? – Нет, это ты охренел, – выплевывает Теодор. Чувствует, что ему стало немного легче – Дафне повезло, и ее удар на себя принял другой. Ничего нового. Нотт подходит к Пенси, протягивает ей руку. Она трясется, но держится на удивление спокойно. Краем глаза Нотт замечает, как Винсент растирает кровь по лицу, шипит от боли, а затем издает яростный рев; разбегается и пихает Теодора в плечо, роняет за собой на землю. – Винсент! – визжит Пенси, но Винсент ее не слышит. Он прижимает Нотта к земле и пытается разбить ему лицо; попадает кулаком в скулу – Теодор морщится от боли, но ловко изворачивается и сбрасывает с себя противника. Теперь преимущество на его стороне, и он приводит Крэбба в чувство одним точным ударом. – Винсент Крэбб, успокойся или я успокою тебя, – угрожает Пенси, направляя на слизеринца палочку. Нотт хмыкает: до сих пор ей удавалось лишь раззадорить его. Нотт решает промолчать – шутить как будто не очень к месту. Винсент слушается, бледнеет, поднимается на ноги. – П-пенс, я… – он тянется дрожащей рукой. Паркинсон шипит, как дикая кошка. – Иди проспись, – отвечает она. – Завтра поговорим. – Винс, – Нотт сжимает его плечо, но Крэбб раздраженно дергается. Хочет послать Теодора нахер, но решает, что разбитой скулы будет достаточно. Уходит, покачиваясь. Тишина нападает следом, и оба оставшихся молчат. Нотт прекрасно помнит, зачем он пришел, но решает дать подруге шанс – жест дружеской воли. – Посидишь со мной? – спрашивает она. Он коротко кивает и следует за ней к самому берегу. Пенси забирается на камень и достает из кармана пачку сигарет. Теперь их молчание прерывает шепот озерной глади. – Я позволила ему себя поцеловать, а он захотел меня трахнуть, – говорит Пенси. Смотрит далеко в никуда; ее бледное лицо заостряется, глаза сереют, изо рта вырывается облако тягучего дыма. Пахнет жасмином и табаком. Тео тянется за сигаретой; Паркинсон косится на него, как на прокаженного. – Что, нервы сдают? – она бесстрастна и холодна; разбита. Она протягивает ему пачку. Нотт достигает цели молча. – Все мы здесь поломанные, – Пенси стряхивает пепел. – Война – мразь – из всех высосала последние соки. Поразительно, что я все еще здесь, а не гнию в Азкабане. Нотт поджигает сигарету кончиком палочки и делает глубокую затяжку; его пепел облетает сам. – Никогда не хотела быть сукой, – признается Паркинсон. – Ты не сука, Пенс, – он дергает плечом. – Вот только не надо заливать мне всякую херню про выбор, справедливость и прочее дерьмо, – грубит она. Разминает шею – позвоночник хрустит так, что Тео напрягается. – Ты пережил парочку непростительных на своей шкуре, меня чуть не засунули в Азкабан после пятого слушания – где тут справедливость? Горький дым наполняет легкие, и Нотт вздрагивает. Снова дергает плечом; понимает, что вывихнул его в драке. Он бы обратился к Гермионе, но Гермиона теперь для него – недосягаемая обитель спокойствия. – Да и мне не стыдно, – продолжает Пенси. – Отец учил, что если выбор стоит между одним чужим и десятью близкими – выбирать нужно близких. И я, признаться, не особо скучала бы по Поттеру, если бы от этого зависела моя жизнь. Я бы сдала его Темному Лорду не моргнув, а меня за это судили. Теодор сглатывает – дым обволакивает нервы, и становится легче дышать. Он прикрывает глаза. – Тори и Дафна тоже заняли сторону победителей, они просто сделали это красиво и быстро, и избежали кучи проблем, – выплевывает Паркинсон. – Извини, конечно, но если ты крыса, которая не успела забраться на корабль и теперь с берега смотришь, как тонут сородичи – ты все равно остаешься крысой. Тебе просто повезло чуть больше. – Повезло, – отзывается Нотт. – И теперь мир у твоих ног. – Она знает, про нас с Драко, – говорит Пенси. – Астория знает. Она молчит, но я вижу эти взгляды, чувствую эту ненависть. – Думаешь, Драко рассказал? – спрашивает Нотт, но не верит в это. Драко ни за что бы не стал. – Драко бы не стал, – она фыркает. – Астория просто не совсем идиотка. Сигарета выгорает до фильтра, и Нотт тушит ее о землю; превращает остатки в пепел, и они разлетаются по ветру. – А что Грейнджер? – спрашивает Пенси. – Что Грейнджер? – он хмурится. – Что Грейнджер? Тео пытается понять, не отупел ли он. – Я знаю, ты меня искал, – отвечает она. – Потому что я поддержала Дафну и сказала Грейнджер, что ты ее использовал. А еще, назвала ее грязнокровной шлюшкой и сказала, что Малфой хочет ее у себя в постели. – Как ты ее назвала? – медленно окидывая Пенси взглядом, спрашивает Нотт. Не будь он измотан и морально, и физически – он бы покричал. – Мне правда жаль, это было по-ублюдски, но… – она сглатывает. – Я не знала, что планирует Дафна. Она – Дафна – просто загнала Грейнджер в угол и начала говорить гадости. Хотела проверить ее реакцию, наверное, я не знаю, – Пенси косится на Нотта, чтобы убедиться, что ей можно продолжать. Он сдержанно кивает; он отлично сдерживается. –  Гринграсс начала говорить гадости, Грейнджер – бойкая штучка, не удивлена, что ты на нее запал, – Пенси усмехается. – Грейнджер пошла в контратаку. Я слушала их перепалку, но в какой-то момент поняла, что если я не влезу – Дафна сболтнет лишнего. Она была почти готова рассказать про… ну, ты знаешь, про твой личный кошмар. Нотт цокает языком и отворачивается. Смотрит, как звезды отражаются в озерной глади; тысячи созвездий, и среди них одно – самое прекрасное. И самое недосягаемое. Утраченное навсегда. – Она простит тебя, она отходчивая, – Паркинсон закашливается. – Прости, Нотти, я не хотела подставлять тебя. Я просто подумала, что лучше уж она будет считать тебя лжецом и мудаком, чем… ну, знаешь. – Настоящим сыном Пожирателя Смерти, – он горько усмехается. – Конечно знаю. – Тебе нужно рассказать ей, – предлагает Пенси. – Самому. Откровенно, быстро и честно – выложить факты и замолчать. Нотт тяжело вздыхает. – Она ни за что не простит мне это предательство, – обреченно признает он. – Не простит, если ты предашь ее, – поправляет слизеринка. – А если наберешься храбрости и возьмешь яйца в кулак – может быть и выиграешь прощение. Пенси делает еще одну затяжку – скуривает пятую сигарету – прежде, чем добавить: – По крайней мере, твоя совесть оставит тебя в покое. И у Дафны не останется ножей, чтобы метать их в спину твоей золотой девочке.   Гермиона стоит перед зеркалом в Выручай Комнате, смотрит на свое отражение, молчит. Наверное, она думает, или готовится, или предвкушает, или расслабляется. На ней надето легкое платье – ночная сорочка, потому что рюшей слишком много. Нотт думает, что ему все равно – все равно он снимет это непотребство, потому что девичье тело лучше всего выглядит без одежды. Он делает шаг, но замирает, потому что с обратной стороны комнаты появляется знакомая фигура. Драко Малфой – Нотт узнает его светлые волосы – приближается уверенно и быстро. – Драко, – зовет Теодор, но друг не реагирует. Вместо этого подходит к Грейнджер и кладет руки ей на плечи. Она вздрагивает и смотрит на их общее отражение в зеркале. Ревностная змея кусает Нотта, и он подлетает к Драко, оттаскивает того от гриффиндорки. – Что за дела? – негодует Нотт. Малфой раздраженно фыркает. – Расслабься, Нотти, – говорит. – Сладким нужно делиться. – Тебя головой приложили? – Теодор закрывает Гермиону собой. Она продолжает молчать, как зачарованная. На губах Малфоя расцветает ехидная улыбка: – Мне просто интересно, что такого особенного ты нашел в этой… милашке. Кудряшки, может? – он тянется рукой и подцепляет несколько прядей. Гермиона смущенно хихикает. – Убери руки или я сломаю тебе нос, – заявляет Теодор. Думает, что вправит мозги и Грейнджер, но только, когда Малфой уйдет. – Да брось, Тео, ты ведь никогда не был жадиной, – Драко выпячивает губу. – Да, Тео, – поддерживает Гермиона. – Зачем жадничать? – Вы долбанутые? – Нотт злится, Нотт недоумевает, Нотт пытается понять, что происходит; но сознание отказывается ему помогать. – Не злись, пожалуйста, – говорит Грейнджер. Она невесомо касается его плеча, обходит его со спины и встает перед ним. – У каждого из нас своя тайна. Это наша, – она разводит руками, – моя и Драко. – Твоя и…? – в горле встает ком. Теодор переводит взгляд с Грейнджер на Малфоя, с Малфоя на Грейнджер; разрывается между «вы охренели?» и «вы настолько охренели?». В груди сжимается сердце, кулаки сжимаются сами – Нотту становится так обидно, что он готов рвать на голове волосы. Он пытается понять, где именно Грейнджер хочет подловить его. Потому что это не может быть правдой. Ведь это не может быть правдой? – Это правда, – выдыхает Драко. Он снова шагает из тени и теперь сверкает серыми глазами за спиной у Грейнджер. – Ты был так занят помощью Паркинсон и попытками избавиться от Гринграсс, – Гермиона звучит… обиженно. – Но я делаю это для нас! – негодует Нотт. – Ты делаешь это для себя, – поправляет Драко. – Ты всегда и все делаешь исключительно для себя. – Ложь! – выкрикивает Нотт. Смотрит, как Малфой разминает плечи Грейнджер, и как она прикрывает глаза в наслаждении. – Я искала тебя прошлой ночью, ты был мне нужен, – сквозь вдохи-выдохи говорит она. – Я пришла в подземелья, в твою спальню. Но тебя там не оказалось. – Зато оказался Драко? – Теодор не хочет звучать ревностно. Ревность звучит сама по себе. – Я сказал тебе, что расстался с Пенси, и ты сразу побежал ее успокаивать, – шипит Малфой, продолжает поглаживать девичьи руки. – Так дела не делаются, дорогой. Ты не можешь быть хорошим для всех. – Отойди. От. Гермионы, – требует Нотт. Он угрожает, потому что кровь в его венах не закипает – бурлит. Драко язвительно усмехается: – Пусть Гермиона отойдет от меня. Или есть идея получше – можешь присоединиться. Я, в отличие от тебя, не жадный. Малфой вдруг убирает волосы с девичьей шеи и прижимается к ней губами. Грейнджер пищит от восторга и запрокидывает голову. – Ублюдок! – Тео бросается вперед, но не успевает: пара отскакивает, и Малфой обнажает палочку. – Остолбеней, – кричит Драко, и тело Нотта сводит болезненной судорогой. Ноги и руки наливаются ватой, и только разум остается чистым. Гермиона испугано зажимает рот руками, но ничего не делает; в ее золотистых глаза отсутствует всякое выражение эмоций, кроме испуга и… желания. Нотт слишком хорошо знает этот взгляд. – Будь паинькой, веди себя хорошо, мальчик Тео, – мурлычет Малфой и возвращается к Грейнджер. – Что у тебя тут? – спрашивает уже у нее. Гермиона опускает глаза и тянет завязочки на ночнушке; пижама быстро поддается ее ловким пальцам и беззвучно соскальзывает на пол. С губ Теодора соскальзывает отчаяние. – Почти идеальна, – восхищенно шепчет Малфой и ладонями обхватывает девичью грудь. Грейнджер сдавленно стонет в ответ, бросает на Нотта взгляды – обиженные, мстительные, безумные. Нотт и сам похож на безумца – картина приводит его в состояние неконтролируемого гнева. Но он не контролирует свое тело. Драко наклоняется и целует Гермиону в губы – продолжительно, влажно, напористо. Она обвивает его шею руками, встает на носочки; запрокидывает голову, когда тот спускается к ее ключицам. Ублюдок, кричит Тео, но голос его не слушается. Мысли разрывают сознание ощутимой болью, и Нотт стонет от безысходности. – А ты умелая, – смеется Малфой. Он флиртует – Нотт узнает и эту привычку. – Покажешь, чему тебя научил мальчик Тео? – Если обещаешь хорошо себя вести, – Грейнджер хитро улыбается, но щеки выдают дикое смущение. Она мечется, как живое противоречие. Малфой собирает ее волосы в кулак и вместе с ней опускается на пол. – Давай развлечем нашего зрителя? – с озорством спрашивает он. – Потрогаешь себя? Ему понравится. Теодора вдруг прошибает волной понимания: Грейнджер покорно потакает всем капризам Малфоя не из большой любви – она определенно зачарована. И зачарована не лишь бы чем – ее разумом владеет Империо. Нотт уверен, потому что знает, как выглядят глаза пленников заклятия – пусто, безнадежно, безэмоционально. Знает, потому что видел свое отражение в зеркале; тогда, в самом начале войны. – Ну же, смелее, – подбадривает Малфой. Его губы кривятся в отвратительной ухмылке, серые глаза горят неподдельным удовольствием. Близкий друг, верное плечо, постоянная опора Теодора рушится, и Драко Малфой становится заклятым врагом. Нотт чувствует, как сжимаются мышцы в его теле. Гермиона послушно проводит ладонью по своему животу, и после касается себя ниже: неловко, смущенно, продолжая зачарованно смотреть на Малфоя. А может, она не проклята? Может это он, Теодор Нотт, оказался в ловушке собственного ночного кошмара? Слышится тихий стон, и Малфой прикрывает глаза, закусывает губы, резко снимает с себя рубашку и нависает над жертвой. Грейнджер выгибается, продолжая поскуливать, постанывать, двигаться. У Нотта сводит скулы, и он издает приглушенный звук. – Хочешь еще? – отзывается Драко и смеется. – Хорошо, – растягивает слова. Гермиона вздрагивает, предается легкой слабости, и он – Малфой – прижимает ее весом своего тела. Нотт чувствует, что его тошнит – настолько сильно ярость скручивает желудок. Губы Малфоя покрывают поцелуями бледную кожу, голова Малфоя спускается ниже и замирает между девичьих ног. Грейнджер вскрикивает, впивается пальцами в светлые волосы, не может сдержать ни стонов, ни всхлипов. Теодор понимает, что ненавидит ее. Он ненавидит ее всем сердцем, всем своим естеством; он ненавидит ее и ненавидит мысль о том, чтобы сделать ей больно. Его тело пробивает волна мурашек, он замерзает, но не может пошевелиться. Она даже не может закрыть глаза; только слышит просьбы, стоны, звуки, которые не хочет слышать. И Нотт вдруг молит богов, не дать парализующим чарам разрушиться. Потому что гнев закипает и выплескивается наружу – холодный пот бежит по спине, оставляет обожженный след. Нотт понимает, что он готов – готов убивать; и если его не будет сдерживать проклятие, то сам себя он не сдержит. – Драко! – выкрикивает Грейнджер; она извивается, выгибается, хватает себя за волосы. Нотт делает то же самое – от боли, от отчаяния, от собственной бесполезности. Драко играет с ней – смотрит на нее с горящим любопытством, с жадностью, с похотью; Теодор знает этот взгляд – презрительный. И Нотт презирает Малфоя. За каждый вдох после преступления, которое тот совершил. Ненавижу тебя, крутится в голове. – Пожалуйста, – стонет Гермиона, но ее стоны больше не похожи на наслаждение. Она просит Малфоя остановиться. Слизеринец не слушает, крепче прижимает ее к полу. Ненавижу тебя, не думает – кричит Теодор; но его не слышат. – Пожалуйста, пожалуйста! – умоляет Грейнджер на грани между «остановись» и «не останавливайся». Кровь Нотта грозит разорвать пульсирующие вены. Он представляет адское пламя – оно пожирает комнату, испепеляет все вокруг, забирает и боль, и предательство, и ненависть. Ненавижу, ненавижу, ненавижу. – Ненавижу тебя! – вырывается из горла. – Я ненавижу тебя! – Успокойся… эй! – выкрикивает Малфой, когда Нотт хватает того за грудки и притягивает к себе. – Отпусти! Теодор дышит тяжело и обрывисто; мерзкое, липкое ощущение кошмара все еще дурманит разум. – Отпусти, идиот! – негодующе вопит Драко. Нотт сжимает пальцы сильнее; всматривается в серые глаза – в них отражается непонимание и недовольство. Но Драко не переходит в контратаку, терпеливо ждет, когда Теодор наконец выдохнет. И Теодор выдыхает. – Да что с тобой такое? – Малфой поправляет майку, приглаживает волосы рукой. Нотт вопросительно выгибает брови. Получается с долей презрения. – Я чуть не обосрался, – поясняет Драко. – Четыре часа ночи на дворе, и ты начинаешь орать, как конченный. Я не хочу умирать от сердечного приступа, понятно? – Извини, – бросает Нотт. Получается с долей отвращения, но так Малфою и надо. Нечего лезть в чужие сны. Мерзкое ощущение все еще клеится к коже липким потом. Теодор растирает свои руки ладонями, морщится, фыркает. Думает использовать магию, но даже Тергео не очистит его мысли – кошмар слишком ярко отпечатывается на изнанке его век. – Что тебе снилось? – настороженно интересуется Драко. Нотт поднимает на него усталый взгляд. – Я виделся с Пенси сегодня ночью, – шепчет в ответ. – И надрал задницу Винсенту. – Это он тебя так? – Малфой показывает пальцем на свою бровь. Теодор не отвечает; заваливается на бок, накрывается одеялом, пытается не думать. Раскрывается – ему жарко, так жарко, что пересыхает в горле. – Ты точно в порядке? – беспокоится Драко. – Хрипишь так, как будто собираешься сдохнуть. – Не получится, я пробовал, – ехидно отвечает Нотт. Молчание возвращается в спальню. Тео думает о том, что Блейз и Грегори на удивление тихо спят. Или на удивление хорошо притворяются. – Крэбб обидел ее? – напряженно спрашивает Драко. Теодор переворачивается на другой бок и всматривается в лицо друга – ничего не выдает тревоги: ни сжатые скулы, ни спокойные брови, ни холодный взгляд, – только губы поджаты в тонкую полоску. – Нет, – выдыхает Нотт, и плечи Малфоя расслабляются. – Я разберусь, – говорит он, но Нотт фыркает. – С собой разберись, – отвечает. – Астория догадывается, что ты не такой святой, каким кажешься. Она не простит тебе этого предательства. Теперь ответа нет у Драко, и разговор заканчивается. Воспоминания кошмара бесстыже возвращаются; Тео морщится, как от головной боли. Ругается, потирает переносицу и встает с кровати. – Она вернулась в подземелья? – спрашивает Драко до того, как Нотт успевает выйти. – Я проводил ее до спальни, – отвечает Тео. Замечает благодарность в глазах Малфоя и тяжело вздыхает. Драко такой же – точно такой же; должно быть поэтому они стали лучшими друзьями. Два идиота.   Камин в гостиной почти не горит, но Нотта устраивает и полумрак. Он думает над угрозами Дафны, и над словами Пенси, и над тем, как сильно не хочет терять Гермиону. Он скучает по ней – так дико и ощутимо, что чувства загоняют его в тупик. «Определись, Тео, между тем, чего ты хочешь и тем, что тебе действительно нужно», – ее слова; самое болезненное, что ему приходилось слышать. Он хочет ее – действительно хочет, желает, жаждет. Но понимает, что Пенси права: пока он будет скрывать от Гермионы правду их отношения будут обречены. Что же тогда делать, спрашивает Нотт. Пустота отвечает неотвратимостью бытия. Он достает из кармана штанов мятый папирус и палочку, взмахивает рукой, и бумага превращается в небольшой дневник. Может, писать дневники не так уж и бесполезно? Может, это не так болезненно, как писать письма, не указывая обратного адреса? Он открывает дневник и ставит жирную точку. Он начнет с финала, и пусть остальные ломают голову. Он думает, что это звучит слишком обессивно и дорисовывает закорючку. Теперь это – запятая, словно ему есть, что сказать. Он молчит. И бумага молчит. И это его бесит. Неужели сложно ответить? Он злится и не узнает себя; он давно не злился по-настоящему, но теперь его разъедает изнутри. Ночной кошмар уже превратил его кровь в яд; теперь давящая тишина раскромсает нервные клетки. Нотт злится еще сильнее, когда вспоминает о том, что Грейнджер тоже молчит. Как чертова бумага. Он сжимает перо, и грифель опасно гнется; но ему нет до этого дела. Он прислушивается к новым ощущениям внутри – они пугают. И Грейнджер пугает его. Он вырывает листок и сминает бумагу. На сегодня этого хватит. Суббота начинается с траурного молчания. Все парни дружно прогуливают завтрак и обед, сидят в гостиной тихо, каждый в собственных раздумьях: Грегори страдает по Лайзе, Малфой строит из себя ледяную глыбу, Винсент сидит в дальнем углу и покачивается из стороны в сторону – его, должно быть, ломает от жажды. Только Блейз периодически шутит над картинками в учебнике по травологии. Нотт думает, что ничего здорового в этом нет. Идиллию нарушает девичий возглас, и из женских спален выбегают Пенси и Астория. – Ты – гадкая дрянь! – визжит Паркинсон. – Как ты могла так поступить? – Уберите, уберите ее от меня! – кричит Астория, пытается вытянуть волосы из хватки Пенси. – Ты конченная мерзкая сука! – не унимается вторая. Малфой и Забини пытаются приблизиться, но Пенси обнажает палочку свободной рукой. – Это ты! – отвечает Гринграсс. – Ты сама во всем виновата! Я знала, что ты захочешь его! Что ты попытаешься… Ай! Такая же убогая, как твой отец! – Заткнись! Ты не имеешь права открывать свой рот! – Пенси швыряет Асторию в угол и снова набрасывается – дико, жестоко, неумолимо. Трясет Гринграсс за плечи. – Что ты еще сделала? Подлила сыворотку правды мне в суп? Может, и Крэбба беленой ты опоила? – Да ты тронулась, Паркинсон! – Астория царапается, но Пенси это не волнует. Ненависть искажает ее симпатичное лицо. – Думаешь, раз приняла сторону золотого мальчика – тебе все можно? – кричит она. – Я не виновата, что вы просчитались и стали изгоями общества, – нагло отвечает Гринграсс. – Если у ваших папаш не было мозгов – это только ваши проблемы! Паркинсон замахивается, чтобы ударить нахалку по щеке. Нотт успевает произнести заклинание «Релаксат», и Пенси безвольно оседает на пол. Астория вырывается из хватки немезиды и бросается в объятия… Драко. Теодор думает, что съехидничал бы, не бейся Паркинсон в истерике у его ног. – Эй, – он садится рядом и поглаживает подругу по спине. – Прости, ладно? Я должен был тебя остановить. Она всхлипывает, смотрит на него покрасневшими глазами. – Ну ты чего? – Нотт пытается улыбнуться. Нотт думает, что пора бы престать столько пытаться. – Девочки поссорились, девочки помирились, разве нет? – он косится на Малфоя. Тот понимающе кивает и уводит Асторию из гостиной. Блейз и Грегори разгоняют любопытных студентов. Пенси трет лицо руками, растирает соль по щекам. – Я весь день спала, – вымученно говорит она. – Это же здорово, – веселится Теодор – фальшиво и глупо. – Здорово? – Паркинсон злится. – Я спала весь гребаный день, Тео. Я не могла проснуться! Нотт напрягается. – Я спала и мне снился кошмар, – продолжает Пенси; слезы продолжают беспрерывно бежать по ее щекам. – Кошмар – мой самый жуткий страх, мерзкий, противный, такой, что я… я чувствовала себя как тогда… как будто я снова оказалась на поле боя… как будто я снова, и снова, и снова, и снова использовала непростительное! И моя душа – ее разрывало на куски! И мне было так больно, что я… я… Теодор сглатывает, волна мурашек заставляет его встрепенуться. – Почему? – спрашивает он. – Почему ты не могла проснуться? – Потому что эта сука отравила мои сигареты! – остро отвечает Пенси. – Астория – чтоб ее кишки сожрали опарыши – пропитала мои сигареты какой-то дрянью! Я выкурила пол пачки вчера перед сном. Я думала я сдохну, Тео! Лучше бы я сдохла! – снова кричит она. – Тише, – Теодор прижимает девушку к груди. Ее тело охватывает дрожь паники, стоны продолжают вырываться из горла. Нотт вспоминает собственный ночной кошмар, и такая же волна гнева колышет его сердце. Малфой раздевает Грейнджер; Грейнджер стонет в его руках; Теодор стоит недвижимый и все, что может – смотреть, как кошмар превращается в реальность. Смотреть, как его лишают последнего, что имеет смысл. – Я тоже видел кошмар, – признается он. – Но я проснулся. – Потому что ты и одной толком не докурил, слабак, – должно звучать с усмешкой, но Пенси продолжает плакать. – Клянусь, я оболью ее кислотой, если подвернется! Я ненавижу ее, ненавижу! – Пенс, – выдыхает Тео; пытается прижать ее ближе, но Паркинсон извивается и выбирается из этих объятий. – Ладно, Нотт, расслабься, – в ее голос возвращается привычное безразличие. – Я не маленькая девочка, я с этим справлюсь. – Точно? – он щурится. Она кивает – неубедительно; все еще трясется, все еще не может нормально дышать. Теодор поднимается следом, перекидывает сумку через плечо. – А где Дафна? – спрашивает Блейз, осматриваясь. – Большая сестричка не хочет воспитать младшую как следует? У Нотта вдруг холодеют руки, и он смотрит на Паркинсон. – Я не знаю, – она пожимает плечами. – Я не видела ее сегодня. – Я не видел ее с ужина, – подмечает Грегори. С ужина, повторяет про себя Нотт. Смотрит на Пенси – она понимает его волнение и качает головой. – Я не знаю, – повторяет она. – Но лучше найди ее, Тео, потому что идиотизм у Гринграссов – семейное. Я останусь с Блейзом. – Следи за ней, – требует Теодор у Забини и быстрым шагом покидает гостиную.