Адвокатесса

      Знакомство с будущей подзащитной произошло уже на следующий день. В назначенное время Зоя пришла в парк и уже увидела, что на лавочке ее ожидает какая-то барышня.       — Екатерина? — спросила Зоя.       — Да, — ответила барышня.       — Зоя, — произнесла молодая женщина.       В сложившейся картине что-то не укладывалось. Буквально сегодня Александр Васильевич повторил ей, что дело идет к каторжным работам, однако возможная подзащитная была не за решеткой.       «Тех предала, поэтому пока что свободна?» — вдруг подумала Зоя.       Однако эта версия не укладывалась в слова супруга, что адвоката ищут со взглядами. Решив, что лучше все спросить, молодая женщина произнесла:       — Расскажите мне вообще об обстоятельствах дела.       — Сперва мы смогли устроить подпольную типографию, потом отправились с листовками в деревню, — начала барышня. — Почему в деревню? Чтобы просвещать народ и там, в городе у них больше шансов познакомиться с нужной информацией. Пришли в первый дом агитировать. Поведали, что царя не надо, были изгнаны взашей. Пошли во второй дом. Сказали все то же самое — хозяин на нас чуть было с ножом не бросился. Леонид у него этот нож еле выбил, даже зацепил этим ножом немного — но об этом речь в жандармерии не идет. Слабый порез возмутил хозяина дома меньше, чем правда о царе. Потасовка продолжается, Леониду уже бока хорошо намяли, меня хозяйка со взрослой дочерью держат, чтобы никуда не сбежала… А я уже была готова в полицию бежать, чтобы Леонид живым да здоровым остался! И тут прибегают люди из первого дома, полицейский или кто он там… Все, нас в кутузку, их благодарят за бдительность. В город потом привезли. Я как от жандарма услышала, что отправят нас с Леонидом в каторгу в крепость от десяти до двенадцати лет, да еще и семьдесят плетей, да еще и клейма наложат, так плохо стало! Во всем призналась, написала явку с повинной, признание, раскаяние — меня и до суда отпустили. Зоя, видите, господин как будто случайно мимо прошел? Это филер. Скоро в жандармерии узнают, что я с адвокатом посоветовалась. Или как правильно вас называть, Зоя?       — Гражданская представительница, — ответила Зоя. — Это если правильно. Неправильно адвокатом и называйте, я не против.       — Зоя, простите за неуместный вопрос, но вы откуда взгляды свои получили? — спросила Екатерина.       — У меня первый муж государственный преступник, — произнесла Зоя.       — Вы развелись с ним? Быть может, это и правильно. Я бы вряд ли смогла поехать вслед за кем-то в Сибирь. — Екатерина подумала и сразу же добавила. — Простите, не мое дело.       — Мой муж был казнен за подготовку к убийству царя, — Зоя почувствовала, что скоро начнет плакать.       — Простите меня, Зоя, не должна была лезть, куда не следует, — ответила Екатерина. — Зоя, позвольте спросить о другом. Неужели до сих пор клейма не отменили? Я когда у жандарма это спросила, он ответил, что на каторге закон не писан.       — На каторге закон не писан в другом смысле слова, — Зоя уцепилась за эту мысль, чтобы отвлечься от мыслей о Владимире. — Вот присудили вам, допустим, семьдесят плетей. Приехали вы или не вы на каторгу. А там хозяин, ну это начальник каторги, говорит: «А мне плевать на приговор суда, будете подчиняться правилам — никто вас не тронет, а не будете — я и без суда найду причины плетьми вас наказать». Клейма уже никто не накладывает.       — Зоя, как же меня обманули! — Екатерина вытерла слезы. — Как я могла повестись на такую глупость! И зачем же я написала эти признания и раскаяния!       — Раз написали, то отзывать не советую, — ответила Зоя. — Давайте попробуем подумать, как можно ваше положение смягчить.       — Меня Леонид никогда не простит, — сказала Екатерина. — Он ведь явно не поверил в такую глупость, как я!       — Екатерина, ваша задача — не отправиться на каторгу, — произнесла Зоя. — Потом оттуда вернуться будет слишком нелегко. Пусть ссылают, пусть в тюрьму отправляют — это все не так страшно.       — Зоя, вам легко будет найти общий язык с Леонидом, он вас послушает с радостью, — Екатерина вытерла слезы. — А я, понимаете ли, ни в ссылку, и в тюрьму не хочу!       — Оправдательного приговора не будет, — сказала Зоя. — А какой будет обвинительный — нужно разбираться.       Разговор с Леонидом в жандармерии не дал Зое никакой новой информации.       — Она же меня предала? — спросил молодой человек.       — Смотря что считать предательством, — ответила Зоя. — Показания даны больше о себе, инициатором считает себя в равной мере с вами. На нее хорошо надавили, вот она признание с раскаянием и написала.       — Подумаешь, пару раз по ребрам ударили — это не считается! — воскликнул Леонид. — Я тоже мог бы сперва признаться, а потом заявить, что выбили показания. Но я же ничего такого не писал!       Зоя промолчала. В том, что Екатерину вряд ли били, а просто прочитали статью 273 Уложения, молодая женщина практически не сомневалась.       Следующим этапом было ознакомиться с документами уже у следователя. Зоя вошла в кабинет, начала изучать дело…       — Мужчине двенадцать лет каторги, женщине десять, — произнес следователь. — Это если вот так навскидку.       — Они же к крестьянам без листовок пошли, — ответила Зоя. — Да, здесь доказано, что печатали, но это от двух до четырех лет тюрьмы. И то, надо выяснять, кто именно печатал. Может, моя подзащитная не печатала — это уже хранение. От недели до трех месяцев ареста и возможный надзор от года до трех лет.       — Зоя Михайловна, да успокойтесь вы уже с этим надзором! — воскликнул следователь. — Вы еще скажите мне сейчас, что сами не знаете, что периодически под негласным надзором бываете!       — Знаю, — произнесла Зоя и почувствовала, что настроение стремительно портится. — Но мы сейчас именно Уложение обсуждаем.       Молодая женщина взяла в руки книгу, пролистала несколько страниц и сказала:       — Вот! Оскорбление царя — совершенно другая статья. Двести шестьдесят восемь.       — От шести до восьми лет каторги, — ответил следователь. — И примерно никакой разницы: двенадцать лет каторги или восемь плюс четыре.       Зоя окончательно расстроилась.       — Зоя Михайловна, вот умеете вы учить девочек — и занимайтесь этим, — произнес следователь. — Или вас супруг отправляет заниматься такими делами, скажем так, для профилактики, чтобы не забывали, что у других бывает?       — Желание помогать другим людям именно мое, а супруг только поддерживает это мое начинание, — ответила Зоя. — Поэтому прошу прекратить подобные разговоры.       Начался процесс. Настолько лишней на нем Зоя еще никогда себя не чувствовала.       — Не доказано, что моя доверительница принимала участие в печати этих листовок, — говорила молодая женщина. — Не доказано, что моя доверительница вообще хоть как-то оскорбляла государя.       — А признание за нее написали, — не выдержал Филатов.       Зоя посмотрела на Филатова, на других служителей жандармерии, которые пришли на этот процесс посмотреть «как адвокатесса будет безуспешно доказывать, что никто ни в чем не виноват», и, с радостью отметив, что председательствующий сделал замечание Филатову, продолжила:       — Моя доверительница написала явку с повинной, признание и раскаяние о своем поступке в целом, понимая, что он противозаконный. Однако я прошу суд переквалифицировать дело в статью двести семьдесят четыре и признать мою доверительницу виновной в хранении подобных сочинений и приговорить к неделе ареста. Что же касается моего доверителя, то прошу признать суд его виновным в составлении и хранении подобных сочинений и приговорить к году тюрьмы.       — Зоя Михайловна, я, конечно, догадываюсь, кто мог быть вашим консультантом, но адвокату не положено вот так брать и называть сроки, — произнес реплику прокурор. — Это дело другой стороны процесса.       — Хорошо, я прошу суд признать моих доверителей виновными по статье двести семьдесят четыре и приговорить к минимально возможному сроку тюремного заключения, — ответила Зоя.       Молодая женщина посмотрела чуть в сторону: казалось, Филатов до сих пор смеялся после слов прокурора. К горлу Зои вдруг подступила тошнота.       «Не сейчас, — подумала молодая женщина. — Не здесь!»       Зоя почувствовала, что вот-вот упадет и, сделав пару шагов в сторону, схватилась руками за ограду, за которой сидели подсудимые, однако все равно упала.       Молодая женщина очнулась от того, что Филатов со всей силы бил ее по щекам.       — Не удалось повыбивать показания в жандармерии, так решили здесь отыграться? — слабо спросила Зоя.       — Когда уже перестанут баб допускать к процессу? — спросил Филатов больше сам себя и вернулся на свое место.       Зоя кое-как доковыляла до своего места, слабо кивнула на вопрос председательствующего, что у нее все хорошо, и постаралась внимательно выслушать последние слова подзащитных.       Екатерина говорила, что агитировала только на словах, а к печати листовок не прилагала никаких усилий, Леонид и вовсе обошел тему, кто именно печатал листовки.       Суд удалился для вынесения приговора.       — И, вроде, не после института благородных девиц, чтобы вот так в обмороки хлопаться, — произнес Филатов. — Нет, бабское дело — это сидеть дома и заниматься детьми. И что этих замужних носит по городу? Без мужа, без сопровождения — позор какой!       У Зои не было ни сил, ни желания что-либо отвечать Филатову. Вскоре в зал судебного заседания вернулся Варнецкий и начал оглашать приговор.       Леонида суд приговорил к двум годам тюрьмы, Екатерину к году. Казалось, можно было радоваться, однако Зоя, придя домой, сказала супругу:       — Александр, благодарю тебя за этот опыт, но я так не смогу. Мне слишком тяжело. Я вспоминаю Владимира Герхардовича, вспоминаю себя… Не хочу переживать это снова и снова. Быть может, через какое-то время, когда чувства улягутся, я и смогу еще раз, а то и не раз помочь людям, но не в ближайшие месяцы точно… Я только одного понять не могу: Екатерина мне так подробно все рассказывала — неужели не боялась, что только хуже себе сделает?       — Вы с ней были наедине, без свидетелей, беседовали не под протокол — почему бы и не поговорить? — ответил мужчина. — А что касается тебя, если не хочешь — больше и не надо нигде участвовать.       — Я еще не решила, — произнесла Зоя.       — Зоя, а каково сейчас твое самочувствие? — спросил Александр Васильевич.       — Сейчас все хорошо, — ответила Зоя. — А тогда, в зале суда, я просто переволновалась. Оно и неудивительно: первое, по сути, политическое дело…       — Отдохни, Зоя, — произнес мужчина. — Полежи, а потом попьем чаю да прогуляться куда-нибудь сходим.       — Хорошо, — согласилась Зоя.