Адвокатесса

      Ко второй неделе декабря Зое окончательно полегчало. Считать месяцы беременности не было желания, как и приглашать домой акушерку или ходить к ней — а смысл в этом мероприятии, если много лет назад наблюдения у акушерки ничем не помогли и все равно окончились больницей?       — Зоенька, — удивилась Эльвира Марковна. — Да как же так можно-то? Не хочешь приглашать акушерку — приглашай врача, если ему доверяешь больше. Не хочешь раздеваться перед мужчиной — приглашай акушерку. Сейчас, я чувствую, заладишь о бабах у станка, которые сроду ни к кому не ходили? Так они не от хорошей жизни ни к кому не ходили!       — Матушка, не вижу смысла, — ответила Зоя. — Толку-то от этих осмотров?       — Чтобы знать, что все хорошо, — сказала Эльвира Марковна.       — А что толку знать, что все нехорошо? — спросила Зоя. — Однажды я и знала, что все нехорошо. Так и сама чувствовала. И закончилось все так, как должно было закончиться…       — Давай я тебе хоть сроки посчитаю, раз сама до сих пор не соизволила, — произнесла женщина. — В библиотеке Герхарда столько литературы, а она не может взять и прочитать!       — Я помню, матушка, вы заставляли все это читать в самый первый раз, — ответила Зоя. — Но считать сроки — я этого не умею.       С огромным трудом по капле выуживая информацию у Зои, Эльвира Марковна сказала:       — Где-то в мае ожидайте младенчика. Или к июню. Зоенька, давай хоть рукой пару раз проведу, может, хоть что-то скажу. Ты же без корсета?       — Без корсета, матушка, — произнесла Зоя.       Эльвира Марковна несколько раз провела рукой по животу Зои и уточнила:       — Месяц третий или четвертый. Все как я и говорила. Да и по срокам хорошо подходит, если, как ты говоришь, только после венчания мануфактуру не использовали.       — Матушка, зачем вы так… — Зоя покраснела. — Да, я несовершенна, я не дождалась венчания, но зачем это уточнять? Но с Володей я венчания дождалась, что бы кто не думал!       — Зоя, я тебе сроки считаю, а ты все о своем думаешь, — ответила Эльвира Марковна. — Давай тогда лучше о другом. Что с гимназией будешь делать?       — Сколько смогу, буду ходить, — произнесла молодая женщина. — Потом опять придется и вас просить, и Лизавету. Но до весны уж точно буду заниматься гимназией сама.       — Если захочешь раньше — говори раньше, — сказала Эльвира Марковна. — Ничего страшного.       Стремительную карьеру матери цареубийцы в министерской гимназии не обсуждал, кажется, только ленивый. Все знали, что классная дама, которую выгнали со службы из-за сына, сперва стала инспектрисой, а потом и не раз заменяла начальницу. Слова, вроде, «не смогла воспитать сына, а лезет к чужим дочерям» сменялись «вспомните, чья вдова начальница» или «да там у них и без того как минимум одна преступница учится». Впоследствии фразы про «вдову цареубийцы» сменились на «адвокатессу без диплома для политических», но все в том же явно осуждающем ключе.       — Александр, — однажды сказала Зоя. — Быть может, моя мысль донельзя глупа и нигилистична, но я хочу сдать экзамены за университетский курс в Европе и получить, все-таки, свой диплом.       — Как желаешь, Зоя, — ответил Александр Васильевич. — Но не в этом учебном году?       — Не знаю… — вздохнула молодая женщина. — Может, в этом, может, не в этом…       В один из дней Александр Васильевич, вернувшись со службы, сказал супруге:       — Зоенька, как говорят в народе, ты сделала себе имя. Уже два человека хотят, чтобы ты их защищала.       — По каким делам? — спросила Зоя.       — По одному — и то политическое, — произнес Александр Васильевич.       — Хорошо, завтра постараюсь с ними переговорить, — ответила Зоя.       — И еще, Зоенька, есть один случай — примерно как с тем несчастным, который за пирогом полез, — продолжил мужчина. — С голодухи спер булку хлеба, в которую хозяйка спрятала золото — хотела одному уголовнику на каторгу передать. И все, квалифицируют ему кражу и хлеба, и золота.       — Хорошо, Александр, — вздохнула Зоя. — Вот только с такими делами у меня исключительно тяжелые воспоминания… Быть может, хоть сейчас полегче станут.       Дело о хлебе и золоте оказалось достаточно простым. Уже практически не волнуясь и несколько раз прорепетировав речь дома, в суде Зоя выступила более чем хорошо. К явному удивлению молодой женщины подсудимого полностью оправдали.       — Первая победа… — вздохнула Зоя. — Вот только не по политическому делу…       — При желании можно и политику сюда вплести, — ответил Александр Васильевич. — О нищей жизни, которая толкнула человека на кражу.       — О проклятой царской власти? — улыбнулась Зоя. — Можно и так. Вот только не погладят меня по головке за такие высказывания.       Второе же дело оказалось более чем запутанным. В поле зрения жандармерии попали две девицы — курсистки, будущие фельдшерицы. На одну из них не было никаких доказательств, вторую обвиняли в создании тайного общества.       — Госпожа адвокатесса, я ведь могу доверять вам? — спросила Стефания.       — Да, можете, — ответила Зоя.       — Тогда ответьте мне на простой вопрос: какой линии защиты мне стоит придерживаться на суде? — произнесла курсистка.       — Зависит от того, чего именно вы хотите, — произнесла Зоя.       — Чего я хочу… — девушка рассмеялась. — Да много чего хочу! Хочу, чтобы меня оправдали. Хочу, чтобы если осудят, то осудили и некоторых других. Не достойных дочерей Империи, из-за которых я молчу уже столько дней, а всяких Глашек и Анек. Вот ради них я молчать бы точно не стала.       Не успела Зоя понять, о каких именно Аньках может идти речь, как курсистка продолжила:       — Есть в нашем обществе некая девица Глаша. Дура-дурой, будто повернутая на том, что нужно просто выходить на улицу, кричать на весь свет и агитировать. Есть некая девица Анька. По лицу видно, что ходит черт знает куда за приключениями. Потому что вся такая благовоспитанная девица, культурная, вежливая, ужасается от наших высказываний, но все равно упрямо ходит. Вот как бы мне хотелось, чтобы ее осудили да в тюрьму отправили! Какая же это хохма будет: дочь судьи и за решеткой! Так вот, Зоя Михайловна, их двоих мне не жалко. Не жалко еще Сашку и Лидку. А вот остальных, не буду называть их имена, очень жалко. Но вот так пошевели эту кодлу — они же и других сдадут! А так, может, будут молчать. И что же мне делать?       — Подождите… — Зоя с трудом переварила информацию. — А фамилию Сашки можно?       — А вам зачем? — удивилась курсистка. — Да я и не спрашивала, если говорить откровенно. Рыженькая такая, когда хорошее настроение, с локонами приходит, когда плохое — просто с косой или складывает ее вдвое и бантиком подвязывает. Лидка, вроде, ее сестра. Тоже рыженькая, но ходит только с двумя косами — не хочет, чтобы с сестрой путали, они довольно похожи.       — Да просто, вдруг пригодится? — Зоя с облегчением выдохнула, поняв, что речь идет не о ее дочери. Молодая женщина немного подумала и сказала. — Будем честны, если стоять на том, что нужно не ухудшать положение товарищей, нужно от всего отпираться. Если вы за «Народную волю», то, как я понимаю, нужно признать все обвинения, если они справедливы, но участников не выдавать. Да, были организатором кружка, но не скажете, кто туда ходил — хоть режьте!       — Знать бы, осудят или нет, — вздохнула курсистка. — Если осудят, то этих четверых я бы с потрохами сдала — веселей сидеть было бы, зная, что и они за решеткой. Но как подумать, что они могут и других предать — жутко становится.       — Прошу прощения, что перебиваю, но что вы успели сделать-то? — спросила Зоя.       — Написать программу и собраться некоторое количество раз, — ответила девушка. — Вот и все.       — Программа изъята, — задумчиво сказала Зоя. — Ваш почерк подтвержден. Это тюрьма, без сомнения.       — Как же не хочется идти туда одной! — вздохнула курсистка. — И еще больше не хочется идти туда с настоящими товарищами…       Зоя вернулась домой в задумчивости. Кратко рассказав дело супругу, не уточняя имен тех самых четверых человек, «которых не жалко», молодая женщина решила на следующий день переговорить с гимназистками.       — Варвара Николаевна, передайте Варнецкой, что я желаю ее видеть, — сказала Зоя.       — Зоя Михайловна, прошу прощения, что вмешиваюсь, но я и без того хотела наказать мадемуазель Варнецкую за сегодняшнее опоздание, — ответила Варвара.       — Вот видите, еще и опоздала! — воскликнула Зоя. — Что-то многовато позволяет себе мадемуазель, пусть зайдет и объяснится.       Анечка с тяжелым сердцем шла к начальнице. Сегодняшнее опоздание, за которое ее уже оставили после уроков, тот самый случай, когда она заснула на уроке… В том, что ее не ждет ничего хорошего, девушка не сомневалась.       — Bonjour, madame, — Анечка сделала книксен.       — В суде знания французского не помогут, мадемуазель, — ответила Зоя. — Садитесь и рассказывайте, за что вас будут судить.       — Прошу прощения, мадам, вы что-то путаете, — произнесла Анечка, немного поменявшись в лице.       — Если вы забыли, мадемуазель Варнецкая, я супруга прокурора, — сказала Зоя. — И знаю очень много интересного.       — Мадам, быть может, вы что-то неправильно поняли? — спросила Анечка.       — По-видимому, Стефанию еще не били в жандармерии, — произнесла Зоя. — Поэтому в деле фигурирует некоторое число неизвестных и недоказанное участие Тамары. Но поверьте мне на слово, повыбивают из Стефании показания несколько раз — она назовет и остальных.       — Я не знаю никакую Стефанию, — сказала Анечка. — Мадам, прошу прощения, я не понимаю, что вы от меня хотите!       — Хочу узнать подробности дела, — ответила Зоя.       — Тогда вам стоит идти к Стефании, — произнесла Анечка.       — Продумайте себе алиби, — сказала Зоя. — Вас, без сомнения, стоило бы наказать, но пусть это лучше сделает ваш отец.       — Я не сотворила ничего дурного, за что могла быть наказана, — ответила Анечка.       — Вы хорошо держитесь, будем считать, что это была тренировка, — произнесла Зоя.       Импровизированный допрос Глаши тоже не принес никаких результатов. Девушка сидела, явно переживала, но не стремилась что-то рассказать начальнице. Вызвав в гимназию и Варнецкого, и Машуньку, Зоя приготовилась к разговору.       После окончания уроков Анечка вернулась домой. Увидев Илью Николаевича, девушка сказала:       — Папенька, быть может, я поступаю неправильно, сдаваясь при первых же трудностях, но я приняла решение бросить фельдшерские курсы. Они вредят моей учебе.       — Хорошо, Аня, — ответил мужчина.       По лицу дочери было видно, что она что-то не договорила.       — Быть может, Аня, ты не все успела мне рассказать? — спросил Илья Николаевич.       — Эти курсы вредят моему нравственному облику, — продолжила Анечка. — Я, как вы помните, уже совершала недопустимый поступок на улице как раз именно из-за них.       Илья Николаевич догадывался, что дочь сказала далеко не все, но Анечка не планировала продолжать рассказ, поэтому мужчина решил отвлечься на записку, которую ему передали незадолго до ухода на обед.       «Илья Николаевич, зайдите в гимназию для разговора об Анне», — прочитал Имужчина, после чего показал лист бумаги дочери и сказал: — Продолжай, Анюта.       Анечка не ожидала увидеть подобный текст. Девушка чуть побледнела и прошептала:       — Папенька, простите, Христа ради… Но я, право слово, не знаю, как начальница могла это все узнать…       — Аня, ты сначала расскажи, а я потом решу, прощать тебя или нет, — произнес мужчина.       После уроков Глаша сказала Анечке:       — Сейчас пойдем на один кружок — его как раз курсистки и открыли.       Любопытство и желание узнать все из первых уст перекрыли доводы разума Анечки и девушка практически сразу же согласилась.       Анечка с интересом пришла что в первый, что во второй раз на подобное мероприятие, слушала остальных, спорила, во многом не поддерживала обсуждения. После второго визита, во время которого Анечка без устали спорила и с Глашей, и со Стефанией, и со многими другими, девушка сказала подруге:       — Пустая трата времени, больше туда не пойду.       — Соглашусь, — подтвердила Глаша. — Они меня не слушают — зачем только время на них тратить?       Илья Николаевич выслушал дочь, а потом сказал:       — Твоя начальница, Анюта, пытается служить адвокатом. Оттуда и узнала. Так что задумалась бы ты, Аня, кому доверялась и кто тебя выдал. Еще хорошо, что адвокату, а не жандармерии.       — Простите, папенька, — вздохнула Анечка.       — Сперва, Анюта, схожу к начальнице, послушаю еще и ее версию, а потом решу, прощать тебя, не прощать, и вообще, что делать дальше, — ответил Илья Николаевич.       Зоя увидела, что Илья Николаевич вошел в кабинет. Ответив на приветствие, молодая женщина произнесла:       — Помнится, Илья Николаевич, вы написали мне одно презабавнейшее письмецо. В одном конверте пришел донос в жандармерию, жалоба попечителю учебного округа на телесные наказания и приписка, что в следующий раз эти бумаги получат адресаты, а не я. Поэтому, Илья Николаевич, ситуация будет разрешена, согласно законодательству. Гимназистка будет отчислена, а наказывать, если это посчитают нужным, ее уже будут родители.       — Благодарю вас, Зоя Михайловна, что хотя бы сейчас вы решили не нарушать устав, — усмехнулся Илья Николаевич. — Однако смею вас спросить: а об адвокатской этике вы никогда в жизни не слышали? Вам доверительница или подзащитная, как хотите ее, так и называйте, что-то рассказала, желая сохранить это в тайне, а вы разнесли эту информацию по свету.       — А отчислю я гимназистку за опоздание и сон на уроке, — ответила Зоя.       — Забавно слышать, — произнес мужчина. — Одну не исключили за три судимости, другую исключают за опоздание и сон на уроке. Как обоснуете это перед попечителем учебного округа, если придется? Придется как-то объяснять свою необъективность. Или предадите свою подзащитную и окончательно докажете, что женщине не место в адвокатуре?       — А это уже не ваша забота, Илья Николаевич, — сказала Зоя, понимая, что собеседник полностью прав. Отчислять Анечку молодая женщина не планировала, больше хотела припугнуть ее отца, поэтому произнесла. — В целом, Илья Николаевич, я готова простить мадемуазель. Но это возможно только на первый раз. На второй раз такого послабления не будет.       — Второго раза не будет, Зоя Михайловна, это Аглаю вы прощали раз за разом, а не Анну, — ответил Илья Николаевич.       — Да что вы говорите! — воскликнула Зоя. — А кто дерзил начальнице, принес в гимназию уголовное дело Владимира Геллера? Кто дрался? Да, это было не в этом году, но не отменяет того, что вообще когда-то было.       — Еще раз повторяю: в этот раз вам не за что отчислять гимназистку, — ответил Илья Николаевич. — Если это все, то не смею вас больше задерживать. Честь имею.       Весь день размышляя, что теперь делать с дочерью, вечером Илья Николаевич сказал Анечке:       — Анюта, без сомнения, хорошую трепку ты заслужила, да только это уже ничего не изменит. А вот учиться отказываться от лишнего тебе явно не помешает. Поэтому курсы ты продолжишь посещать, учиться медицине будешь. А еще будешь отказываться от всего лишнего, что там увидишь, услышишь или что тебе будет предложено.       — Папенька, я не хочу, мне это не нужно, — ответила Анечка. — Мне эта медицина не нужна, я это поняла.       — Хорошо, Анюта, сейчас скажу маме, что ты опаздываешь на уроки, спишь на них, меня за это к начальнице вызывали, и она слова мне не скажет за то, что я тебя наказал, — произнес мужчина.       — Воля ваша, — вздохнула Анечка.